незачем, вчера еще Лева мыкался и под влиянием своего друга глядел на все нахмуренным скептиком; сегодня он устроился в оборонной газете, и какой оборонец-то вышел из него. Так вот именно и пастыри и бараны выходят из тьмы.
О творчестве, как надо бы, и не думаю, благодарю судьбу, что могу жить печалью.
У березы под мысиком, у елки на пальчиках, у ольхи на вилочке и на пенышке шар.
Когда удается поймать дичь, то лес оглядывается.
Людоед ли устал и спит и в руках у него прутики.
У Белого слона хобот упал.
Сколько зайцев и белых собак.
И все белое на черном, и все можно сделать на бумаге карандашом.
Птица Лебедь. Много фигур, закутанных в белые плащи и шали: мать с младенцем.
Японец на часах, руки в муфту…
10 Декабря. Охота в глубоких снегах. Изучение фигур. Очерк «Ценный старик», Коля Овчинников, «Враг народа» (Коц). Все в порядочке. Заря на стекле и веточки мороза. — Жив папаша!
Начало: Главное горе портретной фотографии — это что люди стремятся изобразить собой, что они «снимаются». А в литературе этому точно соответствует, когда писатели «сочиняют». Пошлее этого сочинительства нет ничего на свете, и вернейшее средство против него — это писать для себя, не думая о печати, и потом, если выйдет, и напечатать. Так я делаю много лет подряд <приписка: — как замечаю за собой грех сочини- 819 тельства, все бросаю и начинаю писать> и достигаю хороших результатов. В особенности мне повезло, когда я напечатал несколько таких записей «для себя» в отрывном календаре. Этими маленькими рассказиками прошли миллионы простейших людей, которые, услыхав мое имя, восторженно говорили* «Знаю, читал!» Любитель лесной охоты, летом, зимой, осенью ранней весной я постоянно в лесах, в народе и всюду встречал своих таких «читателей», и часто в беде мне они помогали, и я бывал рад, что взялся когда-то за свое трудное ремесло. Но всех больше обрадовал меня на днях шофер Коля Овчинников из Загорска, он, может быть, даже и жизнь спас мне, и во всяком случае здоровье. Я о нем хочу рассказать все так, как было.
Или так начать:
Лет пять тому назад из городского гаража прислали мне мальчика почистить машину. Звали его Коля Овчинников. Он в начальной школе познакомился с моими рассказами и, как читатель, относился ко мне с величайшим уважением, а через меня и к машине: вычистил на славу. С тех пор прошло четыре года, машина моя, Машка, стала старушкой, а Коля Овчинников ездит шофером на полуторатонке. Иногда мы встречаемся с ним и киваем друг другу головой <приписка с улыбкой>, не [отрывая] рук для настоящего поклона. И улыбаемся и всем бывает хорошо: есть у нас очень славные ребята и памятливые!
Начало: Как быстро усложняется наша жизнь! Давно ли мы, напр., Петя, все мужчины, носили брюки на ремешках. Теперь пользуется ремешком лишь молодежь, а солидные люди носят брюки на помочах. С ремешком можно всю землю пройти от полюса до полюса и ничего: ремешок все будет держать. А возьмите помочи на пуговицах, долго ли продержутся пришитые пуговицы? Отлетят пуговицы, и ты без пуговиц с помочами будешь беспомощным: брюки съедут вниз. Так что при помочах ты должен носить с собой иголку и нитки или же ограничить свое пребывание местностью, где имеются починочные мастерские.
Вот то же с передвижением, на лошадях или на машине, бывало, едешь себе потихоньку, а теперь машина приносит сколько забот!
Закон. <Приписка: Первое начало: о правде писания о пере- живании.>
820
И вот говорится пословица, не имей ни рубля, а имей сто друзей: <загеркнуто: на днях этот Коля Овчинников если не спас мне жизнь, то во всяком случае спас мне здоровье. Просто дивишься, раздумывая об этом.> Было это на днях, мы с сыном Петей возвращались с охоты, он правит, я рядом в кабине на дорогу гляжу. И вижу, что-то блеснуло.
— Тебе блеснуло? — спросил.
— Блеснуло.
— Стой!
Он остановился и вышел посмотреть. На дороге так часто бывает, лежит хлеба коврига — это часто! а то раз было овса нашли мешок, сено прессованное, чего-чего… И даже суеверие какое-то развивается при таких находках: вот хлеб, — каждый раз выходило к хорошему.
— Ну что? — спросил Петю, — ерунда какая-нибудь?
— Нет, — ответил, — полезная вещь.
Оказывается, пол-литра водки. Такой находки у нас еще не было.
«К добру ли?» — подумалось.
И оказалось к беде.
Да, вот до чего же быстро жизнь наша усложняется. Давно ли все мужчины носили ремешки, а теперь давай помочи, ремешок носили — брюки всегда держит, помочи — пуговица отлетит, и брюки съезжают; значит, при помочах носи иголку и нитки. Вот тоже езда зимой на лошадях и на машине. Привыкли мы на лошадях, а теперь при машине сколько забот. Это вот когда будет у нас как Америка, мастера на каждом шагу, а <у> нас… все запасные части вози с собой…
Возил я бабину с собой четыре года. На днях пришли знакомые шоферы, смеются: бабину возит с собой! она же не портится. Я взял, дурак, и выложил. Так четыре года возил, на пятом году выложил, и при первой же поездке бабина испортилась.
Мы целый день лисиц гоняли и зайцев в глубоком снегу. Жарко было на морозе в одной стеганой куртке. В машине час езды: сорок килом, до города, не успевает остыть… и порвало боковину, резкий ветер морозный врывался, мы держали и нажимали на газ. Оставалось четыре километра до города <приписка: зубы наши стучали>, и вдруг машина остановилась, [остыла]: искру потеряла.
Зажгли переноску, стали работать. Один [светит], другой работает, проверили прерыватель: искры нет; отвернули бро- нирование, обошли замок напрямую: искры нет, переменили
821
конденсат — нет искры. Осталась бабина, проверили — бабина испортилась.
Так четыре вот года возил, на пятом году раз не взял, и бабина испортилась, а когда бабина испортится — вся машина бесполезная груда металла, искры нет — ехать приходится на длинном зажигании.
А до чего я запаслив, что даже на такой случай длинную веревку взял с собой в заднем ящике, чтобы в случае беды прицепиться к грузовику: это у шоферов и называется ехать на длинном зажигании.
Показывается машина, поднимаем руку.
— В чем дело?
— Искру потеряли, возьми на длинное до города…
Прицепились, поехали. Встречается машина. Наша осторожно сторонится и пропускает. Забуксовала в снегу, приостановилась на мгновенье, но вдруг взяла, рванула и… мы сидим, а она с веревкой нашей уходит. Даем сигналы гудком, светом — ничего!
В свете нашего прожектора огромной змеей взвивается вверх наша веревка, поднимая снежную пыль.
Ну, теперь наше дело пропало, все отказывали в длинном зажигании, теперь есть [машины]: нет буксира.
Последняя машина остановилась, и когда «нет буксира», — я говорю:
— Ладно, Петя, садись поезжай: долго ли четыре километра. Скажи директору городского гаража: отец замерзает, живо.
Петя живо взбирается на грузовик, бросает сверху мне свое пальтишко, говорит:
— Ты правда не замерзни, грейся, топчись, водка там есть…
И уехал.
2. Гонец мой, Трубач, англо-русский красавец, после гона мертвый спал в задней части машины на сиденье. Из пробитой боковины прямо на него дул злой морозный ветер. Петино пальтишко я повесил на это оконце, снял с себя ватную куртку, остался в одной фуфайке и так лег на Трубача, а сверх его и себя положил ватную куртку. Трубач закряхтел, но теплу обрадовался.
И несколько времени нам с Трубачом было ничего, нельзя сказать чтобы очень тепло, но терпимо. Я рассчитал, что туда и назад Пете всего полчаса, переговоры с директором — полчаса, всего час. Если сильно зазябну, буду бегать, не поможет — есть водка. Вот спички бы… Нашел и спички, но от беганья и по-
822
та на ходу они стали никуда не годными. Вот в этом и беда вся, что и фуфайка от пота влажная и что влага постепенно доставала и куртка насквозь вымерзала… Время от времени сзади наезжает машина и слышно каждый раз, как шофер, осветив неподвижно-холодную черную массу моего гроба, вынужденно свертывая в снег, ругается. А мне каждый раз страшновато, что какой-нибудь не разглядит и толкнет: если толкнет, то по кузову, и если даже слегка толкнет пятачком, то голова моя…
По моему расчету прошел час с лишним, когда зубы мои стали сильно стучать. Стар я, должно быть, становлюсь: нет мне охоты голову свою беречь от случайного удара пятачком, нет охоты выходить на морозный ветер и бегать для согревания, нет никакого желания пить водку без закуски, обманывая себя понижением температуры своего тела.
Когда машина показывалась со стороны города и первый луч прожектора падал на замерзшее ветровое стекло моей Машки, — я под курткой и думал: «Не наша ли?» и осторожно, чтобы не напустить много холода, выглядывал. В лучах прожектора цветочки мороза на стекле Машки были необыкновенно прекрасны, я ими мог любоваться, и потому думается, что положение мое не было очень-то чтобы уж серьезное. Страшно было положение тем, что я мог схватить воспаление легких, но я тогда об этом будущем вовсе не думал, лежал, терпел, стучал зубами и любовался цветником.
В это время Петя без пальто, весь тоже иззябший, сначала как дикий зверь носился по городу от шофера к шоферу в неистовой злобе на директора гаража. Он не знал, что тот дурной человек уже снят со службы и доживает как директор последние дни. На телефонный рассказ Пети о своем замерзающем отце директор отвечает, что машинами распоряжается не директор, а заведующий гаражом. — Вам же позвонил, — отвечал Петя, — что заведующего нет в городе. — На эти слова директор никак не ответил и положил трубку. Первая мысль его была идти и отомстить директору, но ведь на это время нужно. И вот он начал звонить в гараж к Ивану, на квартиру, к тому, другому, к третьему.
Пете был заведующий нужнее, чем машина. И вот чайная и при чайной машина, груженая пятитонка. Если машина, зна- нит, в чайной шофер, а в чайной же не один только чай. Там шоферы. И тут перед чайной женщина с узлом белья держит его за рукав. Она просит помочь ей: там, в «чайной», сидит муж ее шофер и пьет чай с другими шоферами, а им надо в баню
823
сходить, на носу праздник — выборы, а они немытые. — Не говори прямо «жена зовет» — скажи: женщина, а зовут его Коля Овчинников.
Услыхав это имя, Петя забыл про женщину и в чайную, а там все знакомые, и когда рассказал Петя о директоре, то гул пошел по всей чайной. Коля Овчинников вызвался ехать ночью на своей груженой пятитонке,
