Мироныч, старый шофер, с большой охотой согласился спасать. За сколько-то минут успели на все лады обсудить поступок, все ругали, все [директора], а Мироныч сквозь зубы сказал: — Правда, закон.
Какой же закон! в уставе шоферском вменяется даже каждому шоферу в обязанность помогать другим машинам в беде, а тут директор: в том ли закон, что распоряжается машинами заведующий, а если нет заведующего на месте… Вздор-то какой! Петю очень заинтересовало, почему же при общем негодовании Мироныч сквозь зубы: «правда, закон…» А тут при выходе жена вцепилась в Овчинникова.
— В баню, в баню.
С трудом отбился от жены Коля, повторяя «спасать, спасать едем».
— Кого спасать?
— Ценный старик замерзает, — отвечал он, и Мироныч в свою очередь его же подтвердил:
Не по закону три человека в шоферской кабинке, но Петю, прозябшего за день, посадили в кабинку, и когда наконец он обогрелся, успокоился, то спросил Мироныча, который сидел за рулем, как это он, в каком смысле сказал про закон, когда обсуждали поступок директора, ведь нет такого закона.
— Ну, конечно, нет, — согласился Мироныч.
И через некоторое время опять:
Петя перестал его понимать и подумал: «наверно они порядком чаю хватили, вот все и…»
А между тем Мироныч имел действительно мысль, когда говорил о законе, и вот какая это мысль: он [рассказывал] из собственного опыта. Куда-то ехали с Колей Овчинниковым и тоже из чайной ехали, да, грешным делом, переложили. И так- то бараки казались шоферу больше, больше, а там внизу все такие маленькие. Вот… ну как мух, и во все стороны, и ничего — ни одного даже не задавили. Но тут как вышел на дорогу-
824
Месяц был тут, большой такой месяц светил и в канаве две березки росли. Вот как туда на березки в канаву… березки как свечи…
— Помнишь, Коля, что я тогда тебе сказал?
— Помню.
— Ну, скажи.
— Ты сказал мне: Коля, видишь месяц, видел березки — так чтобы месяц знал да березки.
— Верно! — подтвердил Мироныч, — я так сказал.
И Пете:
— Так что, Петя, как ни кричал, а закон есть: закон и никаких. И я ему так точно и сказал: месяц и две березки, потому что закон.
— Папаша, жив? это я приехал спасать тебя, я, Коля Овчинников, жив?
— Жив.
— Ну, все в порядке. А воду из машины выпустил?
— Нет, я забыл.
— Ну, это глупо.
И бросился к крану, вода побежала, он успокоился и повторил:
— Все в порядочке.
13 Декабря. Стахановец. (Рассвет, Сергий преп.)
12 Декабря. Король гол. 90 лет старец в Двориках. Двойственность, как и у нас в литературе: настоящее и официальное. Мехлис и: то же самое, король гол.
17 Декабря. 9-го поехал в Загорск и встретился там с Петей. Ю-го охотились мы и замерзали. 11-го отдыхали. 12-го выбирали и охотились. 13-го вернулся в Москву. 14—15—16-го писал о «жареном комаре» (16-го отправил в «Октябрь»).
Каждый раз, как вижу Лавру с ж. д. моста, вспоминаю, что 500 лет тому назад здесь всё лес был дикий и волки выли и пре- под. Сергий нашел в себе такую силу и желание жить в этом лесу и начинать… В отношении к моек, государству он был просто гениальный стахановец, и, конечно, в глубине души цари смотрели на него как на спеца от религии, очень полезного. Мы не знаем, чего стоило преп. Сергию войти в дружбу с царями, не
825
того ли же, что стоила Максиму Горькому дружба с правительством СССР? Но так или иначе, дело сладилось.
Вчера я захворал, сегодня с утра как будто лучше.
Темы: 1) Измельчание человека. 2) Коллективизация душ. 3) От порядка хорошо — почему? 4) Машина: создать для каждой части полезную необходимость: полисмен.
19 Декабря. Никола Зимний. Продолжаю болеть гриппом. На дворе уже дня три дождь идет, готовится нам охота. Казнь Мейерхольда: «чужой театр». Почему такая напасть на чужое. И Цезарь сказал: «Уйди, дурак, и не мешай». Так расчищается путь «патриотам», и для искусства наступает время горше рапповского. Никаких перспектив для творчества честного. Занимаюсь архивами и перепечаткой на машинке дневника за 1937 г.
Ссылаясь на грипп, пытаюсь увильнуть от поездки на Кавказ. пленум.
Начало моей деятельности как председат. бюро секции охотничьей Д. П.
20 Декабря. Дождь.
Рычанием в стенах и трубах нового дома, искушения дьявола и «Да воскреснет Бог!» (в смысле о. Леонида Задонского: только сейчас понял!) Это моя молитва, моя природная, в ней сила, бодрость и радость от сбрасывания старой чешуи. Это возрождение («а о прочем умалчиваю»), подобное «помирать собирайся — рожь сей». В сравнении с этой молитвой «да будет воля Твоя» кажется вялой и подхалимской (или это оттого, что Бострем вспоминается?).
21 Декабря. Все дождь.
Дождь и грипп. Петя звонится, что 23 вечером приедет. Продолжаю переписывать дневник 37 г. Раздумываю над словами возмущения Джеффериса о неизменно рабском положении человека на земле: так же не обеспечен в ежедневном куске хлеба, как и первобытный человек. И обратно, как Александр Мих. Коноплянцев (и все правосл.), что «лучшей» жизни здесь на земле и быть не может. Так что об этом и думать. Правда, ведь если мы и лучше живем, то и больше заботы о «лучшем» (теплый ватерклозет), если мы меньше зависим от сил приро-
826
дьь то тем самым больше зависим от общества людей. Пещерный человек тем отличается от нашего, что тот боялся медведя, а мы боимся начальника (А. М. даже и глаза не поднимает).
Что же лучше, зависеть от слепых сил природы или от сознательных сил общества?
Надо анализировать «лучшее»: оно очень близко к «моде» и ее принудительной и обманчивой силе: существо одетого и раздетого одно и то же, но… лучшее в новой форме быта. И, конечно, религиозному человеку разговор о «лучшем» все равно что разговор о моде. В этом все существо социализма, в этом «лучшем»… Подумайте только, как подошло!
Тут ошибка в том, что на людей смотрят «по себе», как вот самому кажется, что если бы тебя освободили от забот о насущном хлебе, то ты бы мог осуществить свое «лучшее», напр., написать книгу. Ты можешь, конечно, ошибаться — дадут тебе условия, и ты в этих условиях хороших напишешь хуже, чем в плохих. Но ладно! это возможно, что в лучших условиях ты сделаешь лучшее. Из этого, однако, совсем не выходит, что «средний» человек (арифметически средний) в лучших условиях будет думать о лучшем.
— Так что не очень скучайте о медведе пещерном, первоб. человеке, — помните, что борьба с начальником куда тяжелее и со временем будет казаться гораздо занятнее.
— Ведь мало еще ему, что он начальник и, значит, властен в отведенном ему круге людей и вещей, он хочет от своих подданных признания в том, что положение начальника в Советском Союзе и есть настоящее и единственное достойное человека положение.
22 Декабря. -6°. Грипп продолжается. А как, вероятно, все оледенело. Вчера был у меня Щекин-Кротов Вас. Ив., принес статуэтку Римлянки и две чашечки. Вика и Аксюта возле предметов искусства. «Повелительница» Анна Дмитриевна и подданная Аксюта: вот два мира. Мой рассказ Кротову о пещерном медведе и совр. начальнике. Воспоминание о дураках, которые ободрали человека ради общего дела. Новая уверенность, что если связь времен существует, то только через личность, тем самым через «легенду» (сказку).
Мой рассказ о А. М. Коноплянцеве и его брошюре о К<он- стантине> Л<еонтьеве> (работал в рудниках, а теперь глаза не
827
может поднять на начальника), Щекин сказал: — И ведь у каждого есть своя такая брошюра!
23 Декабря. Мороз -5 и легкая звездная порошка, самая бы охота. Но еще страшно выходить после гриппа. Жду сегодня Петю в Москву.
Губы Ежова сложились с губами злого неудачника учителя моего в Реальном училище Силецкого и еще одного рабочкома из Алексина, ненавидевшего не меня, а в лице моем весь какой- то «класс». И их таких всех, и Печорина тоже, свойство, что их злоба не персональная, а вытекает как бы из мировой скорби: мир или класс — это все равно. Какой-нибудь фотограф Прех- нер, — Печорин и Печорин! но и тоже видишь на каждом шагу, что все-таки и не Печорин. Этот тип, по словам Пети, очень сейчас распространен среди молодежи. И особенность их сравнительно с прежними индивидуалистами (демонами), что они могли свою злость удовлетворять. Ежов — это все тот же «демон», закончившийся в палаче. (Кто знает, сколько скуки в искусстве палача.) Нет, тут наконец-то человек мировой скорби получил себе нескучное занятие.
Этот тип надо бы тоже на канал. Между прочим, он может явиться как продукт разложения революционера русского, и эсера (Разумник Вас.), и большевика. Этим кончаются благие намерения спасти род человеческий (наверно, нечто подобное было и во времена Робеспьера).
Ввести в «Канал», что Хочется — это хочется быть как все (сила моды), а Надо — это быть самим собой: трудно быть как надо. И отсюда: всем людишкам «хочется» быть как все, мелочь какая-нибудь хочется, а Надо Сутулого вызывает личное «надо»: каждый как бы вновь встречает это свое «надо» и как нечто неведомое ему складывает охотно в Надо Сутулого, как в ящик, и так строится канал.
Столь излюбленный народниками «простой народ», — как он ужасен среди великих памятников искусства.
Троица Рублева, укрытая под непроницаемым окладом, » сколько поклонов земных и лобзаний приняла она даже не как Троица, а прямо как назначенная святыня. Кто же теперь из кланявшихся ей как святыне по назначению поклонится ей как святыне самой по себе, написанной Рублевым и выставленной
828
в третьяковской галерее без оклада. И так все православие, когда всем оно будет раскрыто…
Но что… из веры вышла Троица Рублева? Или вера тут случайна… верили же Троице и поклонялись ей, когда Рублев был закрыт! Чудотворность иконы вовсе не связана с ее хорошим письмом: и плохого письма икона может быть чудотворной, и великой кисти — может остаться просто картиной.
В окладе Троица была чудотворная, а без оклада, настоящую Троицу, народ не узнал.
Наше «Хочется» обыкновенно бывает от врожденного нам желания иметь то и делать самое то, что есть у всех и что делают все. Кроме того, где-то в глубине нас таится обязанность к себе самому, и это уже не то легкое «Хочется», а сурово-повелительное «Надо». Но оно, это «Надо», у большинства людей и в обычное спокойное время дремлет, укрытое под одеялом удовлетворенного желания жизни такой, как у всех.
24 Декабря. Опять по насту начались пороши — при малом морозе (-5°). Выходить еще боюсь. Петя приехал сюда.
Думал об Аксюте: вот старая дева, у нее узел жизни, каким бывает для женщины младенец, завязан на небе с Богом. Умом она может ничего не понимать, но в сердце делается то самое,
