лист лично Сталиным, который редактировал последний вариант анкеты в канун переписи… Какими соображениями руководствовался Сталин, когда ставил этот вопрос, мы знать не можем, но в массовой широкой печати был заведомо разрекламирован тезис о “сплошном атеизме населения”, который должна была подтвердить перепись. Однако такого рода ожидания не оправдались. Перепись состоялась в ночь с 5 на 6 января и была доброжелательно встречена населением, люди охотно отвечали на все вопросы. Исключением был вопрос о религии. Во многих районах, особенно в сельской местности, он вызвал переполох. Нетрудно понять причины этого, если вспомнить обстановку тех лет в стране (насильственные переселения раскулаченных, нараставшую волну репрессий и т. д.), а также официальное отношение к религиозным убеждениям как “пережитку прошлого в сознании отсталых людей”. Респонденты были поставлены в сложное положение. С одной стороны, они боялись за себя и за своих родных и близких, а с другой — “кары Божией” за отречение от веры. Во многих районах начали распространяться всякого рода тревожные слухи, а с мест понеслись донесения особой секретности из местных органов учета и статистики в ЦК ВКП(б) и правительство. До нас дошли такого рода донесения… Судя по этим материалам, распространявшиеся тогда слухи были типичными для того времени. Например, самым массовым было опасение, что верующих “будут ссылать, а их детей выгонят из школы”… что на верующих “будут смотреть как на кулаков”… “будут лишать продовольствия и вышлют” и т. д. Боялись, что с верующих будут брать “особые налоги”… “выбросят из колхоза”, “снимут со снабжения в кооперации”. Распространился даже зловещий слух о предстоящей с 5 на 6 января “варфоломеевской ночи”… Но были и другого рода слухи. В связи с принятием Конституции СССР в 1936 г., по которой священники получили право голоса, верующие надеялись, что если они не будут скрывать своих убеждений, то правительство вынуждено будет открыть закрытые церкви и вернуть сосланных священников… Надеялись в этом случае даже на помощь международных организаций: “Перепись пойдет- на рассмотрение Лиги наций, а Лига наций спросит у т. Литвинова, почему мы закрыли церкви, когда у нас много верующих”» (Жиромская В. Б. Религиозность народа в 1937 году (По материалам Всесоюзной пере-

916

писи населения) // Исторический вестник. 2000. № 5 (1); http:// www.krotov.info/history/20/1930/1937_zher.htm).

С. 442. Читаю «Серую Сову», и как с себя списано, у меня ведь тоже своя Анахарео… — Пришвин не раз подчеркивал особую близость канадского писателя Серой Совы (настоящее имя Арчибальд Стэнсфелд Билэйни, по-индейски Вэша Куоннезин — Серая Сова, кличка, которую молодой индейский охотник получил за ночной образ жизни), его отношения к природе и образа жизни к собственно пришвинским. Однако в данном случае Пришвин через Серую Сову обрисовал стиль своих отношений с семьей для того, чтобы отдать благодарную дань прошлому и обозначить конец — невозможность продолжать «жизнь с людьми-детьми и животными»; он всерьез задумывается о разрыве с женой и о том, чтобы максимально смягчить этот разрыв — «углубляя “счастье”», которое берет в кавычки, подчеркнув тем самым его исчерпанность.

…гитал «Серую Сову» в немецком издании… — Имеется в виду книга Серой Совы «Pilgrims of the Wild» (1935), в русском переводе «Странники лесной глуши». Пришвин, который владел немецким языком, но не знал английского, прочел ее в немецком переводе («Мое знакомство с Серой Совой книжное»).

С. 444. Общество всегда убивает: «ган», в который бросается гело- век, гтобы воскреснуть… — См. коммент. к с. 161 (Блок: «отойди, сатана»…).

С. 445. Снежная метель: «буря мглою». — Аллюзия на стихотворения А. С. Пушкина «Зимний вечер» (1825).

Приемник Си 235 — сетевой индивидуальный радиоприемник.

С. 446. Буду переводить. — Пришвин сделал не перевод, а пересказ автобиографической книги Серой Совы, и в 1938 г. главы из книги уже публиковались в журналах «Молодая гвардия», «Пионер», «Дружные ребята». Именно Пришвину советский читатель обязан знакомством с канадским писателем. В 1940 г. вышла книга Серой Совы «Саджо и ее бобры» в переводе Аллы Макаровой. Пришвин подарил А. Макаровой свою книгу с надписью: «На память об общем друге Серой Сове», а книги А. Макаровой с дарственными надписями находятся сейчас в библиотеке мемориального Дома-музея М. М. Пришвина в д. Дунино под Москвой. Их общая борьба за книги Серой Совы была еще впереди.

С. 447. Розанов, помню, когда я в первый разу них за столом появился… — с Василием Васильевичем Розановым, который был преподавателем в Елецкой гимназии, когда Пришвин в ней учился, он встре-

917

тился уже начинающим писателем в Петербургском религиозно-философском обществе в 1909 г. Ср.: «9 Декабря 1908. На последнем рел.- фил. собрании Розанов по поводу моей книги высказал убеждение в существовании такой страны. Это был замечательный разговор уже потому, что я торжествовал над ним свою победу. И разве это не победа? Мальчик, выгнанный из гимназии, носивший всю жизнь по этому случаю уязвленное самолюбие, находит своего врага в религиознофилософском собрании, вручает ему свою книгу с ядовитейшей надписью: “Незабываемому учителю и почитаемому писателю” — и выслушивает от него комплимент. Вот победа! А он-то и не подозревал, с кем он имеет дело.

Разговор, насколько я помню, был такой. Василий Васильевич, встретив меня, взял за руку, отвел в сторону и серьезно, очень серьезно — я это заметил — стал восхищаться книгой:

— Лопка! Какое чудесное слово, и об охотнике хорошо, и о грехе хорошо, и о детях птицы хорошо… вы интересный человек, а когда я там смотрел в собрании, вы казались мне каким-то статуеобразным…

— Вы меня считали за тупого человека? — спросил я.

— Нет… плотный вы… а в книге охотник… живой.

Еще он мне говорил там, как все эти лопки и птицы изменились в культуре, сколько мы потеряли.

Страна обетованная, которая есть тоска моей души, и спасающая, и уничтожающая меня — я чувствую, живет целиком в Розанове, и другого более близкого мне человека в этом чувстве я не знал. Недаром он похвалил меня еще в гимназии, когда я удрал в “Америку”.

— Как я завидую вам! — говорил он мне.

К одному и тому же мы припадаем с ним, разные люди, разными путями. Отчего это? Что это значит? Когда-нибудь я буду много думать об этом. Но теперь [некогда]. Розанов и Мережковский прельщают меня своей противоположностью: бытовики и личники»; «28 Ноября 1909. Он рассказывает, как плохо ему жилось учителем гимназии. Теперь вот учат, а тогда… Место покупалось у попечителя. Розанов — мечтатель, а тут нужно было что-то делать до того определенное… — Казалось, что с ума схожу… и сошел бы… Я защищался эгоистично от жизни… В результате меня не любили ни ученики, ни учителя… <...> Мой фантастический полет… Я говорил часа три подряд. Меня слушали, переспрашивали. Когда я сказал о том, сколько потеряло человечество, меняя кочевой образ жизни на оседлый… Розанов сказал: это у Ницше…» (Ранний дневник. С. 197—198, 226).

…Гекели пишет о «Жень-шене», гто это похоже на Джеффериса… — Вступление к английскому изданию книги «Жень-шень. Корень жизни» написал известный английский биолог Джулиан Хаксли (Гекели). Вот его текст: «Жень-шень Михаила Пришвина — это книга о природе необычного, редкого качества. У писателя глубокое чувство природы: каждый, кто обладает способностью сильно чувствовать, испытывает желание проникнуть в ее тайну, и в книге это находит выражение в

918

отношениях с природой, животными и растениями. Жень-шень можно сравнить с книгой Ричарда Джеффериса История моего сердца, это русская интерпретация того же самого опыта, какой пережит Джефферисом в Англии. Так же как История моего сердца, Жень-шень иногда граничит с сентиментальностью, но это не ослабляет потрясающей мощи и непосредственности авторского восприятия природы. Редко удается писателю такое живое изображение животных и их внутреннего мира, как это удалось господину Пришвину в изображении пятнистого оленя Восточной Монголии. Без сантиметальности или очеловечивания, он заставляет нас почувствовать их индивидуальность и своеобразие их жизни. Особого внимания заслуживает описание страсти, которая овладевает оленями-самцами в брачный период: не помню, чтобы я читал что-нибудь еще, что давало бы такое же чувство непосредственного проникновения в совершенно неизвестный мир животного. Пришвин — одновременно и ученый, и любитель природы. И в этом смысле хотелось бы отметить один интересный аспект его книги: она наводит на мысль, что за 10 тысяч лет с древнейших времен человек очень мало чего достиг в деле приручения животных. Жень-шень напоминает, что перед человеком в этой сфере все еще огромное поле деятельности. Жень-шень — небольшая книжка, но блестящая — она произвела на меня сильное впечатление. Я уверен, что в нашей стране, народ которой отличает особая любовь к природе, ее ждет большой успех. Джулиан Хаксли».

Текст редакторского резюме: «Представляя Жень-шень читающей публике, мы хотели бы выразить свое убеждение в том, что это одна из самых значительных книг, на публикацию которой мы получили права. Общеизвестно, что восхваление ненадежно. Книг из или о России слишком много. Добавляя еще одну, мы не просим прощения, потому что эта книга не касается преходящих мелких человеческих целей или желаний. Это история Маньчжурского леса: история жизни пятнистых оленей Маньчжурии и жажды простого человека обрести мудрость, выходящую за пределы житейского и повседневного, история о том, как двое мужчин, русский и китаец, ищут Корень Жизни. Автора называют “второй Серой Совой”, и его книга считается величайшей природной книгой после Green Mansions» (Пер. Я. Гришиной).

С. 448. Читал Реклю об индейцах в Канаде… — Речь идет о французском географе Жане Элизе Реклю, авторе всемирно известного шеститомного труда «Земля и люди», который путешествовал по Канаде и описал канадских индейцев.

На этом поставлен и Платон Каратаев… — персонаж романа Л. Толстого «Война и мир».

С. 450. …тургеневское описание смертной казни в Париже… — См. коммент к с. 28 («…тургеневские описания смертной казни…»).

919

С. 451. Читаю Jefferis’а… — Во вступлении к английскому изданию повести Пришвина «Жень-шень» (Jen Sheng: the Root of Life by Mi- khail Prishvin) профессор биологии Джулиан Хаксли (Гекели) сравнил Пришвина с Ричардом Джефферисом («История моего сердца»), что, естественно, вызвало интерес Пришвина. Пришвин читал книгу Джеффериса «The Story of ту Heart» (1883) в немецком переводе (Gefferies Richard. Die Geschichte meines Herzens. Yena, 1906). Книга находится в библиотеке Пришвина (ГЛМ). На страницах книги остались пометы писателя и записи на полях; вот некоторые из них: «Итак, “усиление” души = моему “методу” исследования жизни» (С. 13); «А это часто бывает, что чувствуешь, насколько больше таится в душе, чем понимаешь. Но редко кто в этом видит наше неизмеримое богатство» (Там же); «Чудом я называю природное явление в тот момент, когда оно достигает внимания и