того дела, которому сам служит (тип вышел из политики, из ГПУ). 2-й тип. Это современный “герой” вроде летчика Водопьянова: сам по себе он ничто, но его посылают лететь, и он геройски расшибается и обращается в ничто. При неразвитии своем и молодости в нем нет личности, а значит, и ника-

932

кой собственности, он весь в потенции, в готовности действовать. Его состояние похоже на того передержанного мужчину, к которому может прийти всякая женщина и взять его. Во что бы то ни стало, к чему бы то ни было пристать. И так он пристает к мотору на самолете и сам превращается в летающую машину. Смерть ему совсем не страшна. Молодых людей в этом роде великое множество, и герои для будущей войны у нас теперь налицо. 3-й тип, это грюндера, [организатора] вроде американских пионеров: Кондриков, Успенский и много других — это герои стройки…» (Дневники. 1932—1935. С. 309—310. Ср.: Колобок. Строитель Кондриков (Письмо к другу) //Собр. соч. 1935—1939. Т. 1.С. 421-427).

B. И. Кондриков возглавил трест «Апатит» в 1929 г. на стадии организации нового производства, а к лету 1936 г. уже совмещал должности управляющего трестом «Апатит», директора Севхимкомбината, директора комбината «Североникель» и начальника треста «Коль- строй». Город строили раскулаченные спецпереселенцы и заключенные, условия жизни которых оставляли мало шансов на выживание. Именно Кондриков начал переселять рабочих из палаток в теплые бараки, добивался продуктовых спецпайков; рассказывают, что во времена Кондрикова многие умудрялись поддерживать своих родных, оставшихся в средней полосе России, посылая им мешки с сухарями. По его инициативе в городе открывались школы и кружки, куда принимали всех желающих независимо от социальной принадлежности. В 1937 г. Кондриков был арестован, обвинен в «троцкизме, вредительстве и создании контрреволюционной организации», не признал своей вины и был расстрелян (http://www.kirovsk-hibinogorsk.ru/ history.html). В настоящее время в Кировске установлен памятник В. И. Кондрикову, «великому человеку Хибин».

C. 567. Встрега во сне с «Музой»… — имеется в виду Варя Измал- кова, первая «парижская» любовь Пришвина.

С. 569. …птицы Сирин и Алконост… — райские птицы, чье пленительное пение заставляет забыть о земных тревогах.

С. 573. Доверенность Чувиляевой. —

Север — 8411

Кащеева цепь — 6904

Берендеева чаща — 11837 27.152

Остаток на 15/V 37 35.931

63.083 87.506

Детгиз — 5.000

Кино — 9.500

Загорск — 9.923 19.423

Итого 87.506 85.000 Из этого выдано А. Д.

Чувиляевой — 10.000, и раньше: 1.000 не из этого

933

(Знай работай да не трусь!)

Вот за что тебя глубоко я люблю, родная Русь.

Дела на завтра: 1) Квартира. 2) Гончаров: сапоги. 3) Киноденьги. 4) Гребешок. 5) Часы. 6) Радиоденьги. 7) Масло. 8) Лубянка 9) Номерные Знаки. Заказал костюм портному брату Александра Лукьяновича за 150 р., дано на приклад 50 р. и материал 3 м по 120 руб. О «Серой Сове» кончено с Накоряковым. Определение землеройки «Бурозубка».

С. 574. …(люди лунного света). — Имеется в виду книга В. В. Розанова «Люди лунного света. Метафизика христианства» (СПб., 1911). По Розанову, половая энергия «людей лунного света» («духовные содомиты») направлена на создание культуры, тогда как половая энергия «самцов» — на создание семьи. К «людям лунного света» Розанов причислял Рафаэля и Чернышевского (Розанов В. В. Люди лунного света. Метафизика христианства. СПб., 1913. С. 160). Ср. в раннем дневнике Пришвина: «Розанов в своей книге “Люди лунного света” дает нам прямо анатомию психики таких людей: есть люди, выделенные природой из общего языческого мира, где едят, размножаются и дерутся из-за еды, — это “люди лунного света”, христиане, псалмопевцы» (Ранний дневник. Начало века (материалы к задуманному роману). С. 310, 749). (Комментарий А. Медведева.)

С. 580. Жена писателя («Мамогка»… — «Мамочка» — домашнее имя жены Розанова, В. Д. Бутягиной-Розановой: «Зависимость моя от мамочки — как зависимость безнравственного или слабонравственного от нравственного. <...> Мамочка — нравственный гений, вот в чем дело. И от этого так привязался и такая зависимость» (Розанов В. В. Опавшие листья. Короб второй (1915). С. 504, 550). О «мамочке» как воплощении у Розанова жалостной материнской любви писал Г. П. Федотов: «Лишь чадородие, то есть материнство, т. е. жалостная, кормящая любовь, его вдохновляет. Это и библейское и, притом, женское понимание любви делает Розанова единственным в сфере нашей язы- чески-христианской культуры. <...> Любовь для Розанова — жалость и боль о человеке. Не восхищенное созерцание (платонизм), а отогревание в невыносимом холоде жизни. <...> Вот почему нет святее имени матери (“мамочкой” зовет он своего “друга”). “Звезды жалеют ли? Мать — жалеет: и да будет она выше звезд”» (Федотов Г. П. В. Розанов. «Опавшие листья» (1930) //В. В. Розанов: pro et contra. Кн. II. С. 395). (Комментарий А. Медведева.)

С. 581. …вспомнив при этом пушкинского богатыря-младенца… — Аллюзия на «Сказку о царе Салтане, о сыне его славном и могучем богатыре князе Гвидоне Салтановиче и о прекрасной царевне Лебеди» (1831) А. С. Пушкина.

934

С. 585. …делали святыми волков, вспаивающих основателей Рима… — В римской мифологии волчица вскормила своим молоком основателей Рима Ромула и Рема и стала символом города.

…пойманы куторы. — Куторы — род млекопитающих семейства землероек, отличающихся характерными признаками приспособления к водному образу жизни.

…попались две бурозубки… — Бурозубки — разновидность землероек.

…можно писать и в герносот[енных] и в соц[иалистигеских] газетах … Viooo пРав^ы есть и там и тУт‘ ~ Свое параллельное сотрудничество (1906—1912) в противоположных по своим направлениям газетах — в консервативном «Новом Времени» и в либеральном «Русском Слове» Розанов оправдывал искренностью, апелляцией к свободе читателя, стремлением к объективности и разрушением условной партийной идеологии: «Что вы за дураки, что не умеете отличить правды от лжи; почему я для вас должен трудиться? Да и то определенной лжи я совсем не помню. Правда, я писал однодневно “черные” статьи с эс- эрными. И в обеих был убежден. Разве нет 1/100 истины в революции? и 1/100 истины в черносотенстве? <...> Именно, что я писал “во всех направлениях” (постоянно искренне, т. е. об 1/1000 истины в каждом мнении мысли) — было в высшей степени прекрасно, как простое обозначение глубочайшего моего убеждения, что все это “вздор» и “никому не нужно”: правительству же (в душе моей) строжайше запрещено это слушать. <...> Вот и поклонитесь все “Розанову” за то, что он, так сказать, “расквасив” яйца разных курочек, — гусиное, утиное, воробьиное — кадетское, черносотенное, революционное, — выпустил их “на одну сковородку”, чтобы нельзя было разобрать “правого” и “левого”, “черного” и “белого” — на том фоне, который по существу своему ложен и противен… И сделал это с восклицанием: — Со мною Бог» (Розанов В. В. Опавшие листья. Короб второй (1915). С. 419—421). (Комментарий А. Медведева.)

Solo: «я» — и страшно умереть, он — и не огень страшно; если он умрет: вот страшное solo. — Итал. «solo» (от лат. solus — один, единственный) Розанов определял бытийное одиночество человека: «“Я умру” — это вовсе не то, что “он умрет”. С “я умру” сливается (однокачественно) только “мама умрет”; даже чудовищнее: п. ч. я грешный. Да, вот в чем дело: для всего мира я тоже — “он умрет” и тоже — “ничего”. Каждый человек только для себя “я”. Для всех он — “он”. Вот великое solo. Как же при этом не зареветь с отчаянием» (Розанов В. В. Опавшие листья. Короб второй (1915). С. 429). О принципиальном одиночестве объективированной миром личности Розанов писал и в 1916 г.: «“Я” есть “я”, и это “я” никогда не станет — “ты”. И “ты” есть “ты”, и это “ты” никогда не сделается как “я”. Чего же разговаривать. Ступайте вы “направо”, я — “налево”, или вы “налево”, я “направо”. Все люди “не по дороге друг другу”. И нечего притворяться. Всякий

935

идет к своей Судьбе. Все люди — solo» (Розанов В. В. Собр. соч.: Последние листья. М.: Республика, 2000. С. 21).

Важным культурным контекстом в осмыслении этой темы Розановым и Пришвиным является высказывание Б. Паскаля «Je mourrai seul; il faut donc faire, comme si j’etais seul»: «в смертный свой час человек всегда одинок. Значит, и жить ему надобно так, словно он один на свете» (Паскаль Б. Мысли //Тарасов Б. Н. «Мыслящий тростник»: Жизнь и творчество Паскаля в восприятии русских философов и писателей. М., 2004. С. 704). Эго высказывание было одно из любимых у Л. Н. Толстого: «Паскаль говорит: человек должен умирать один. Так же должен и жить человек. В том, что главное в жизни, человек всегда один, т. е. не с людьми, а с Богом» (Толстой Л. Н. Поли. собр. соч.: В 90 т. М.: Гослитиздат, 1957. Т. 42: Круг чтения. Т. 2. 30 сент.). В дневниковой записи от 26 декабря 1901 г. Толстой пытался разрешить тотальное одиночество человека христианской любовью к другому и Богу: «Всякий человек закован в свое одиночество и приговорен к смерти. “Живи зачем-то один, с неудовлетворенными желаниями, старейся и умирай”. Это ужасно! Единственное спасение, это вынесение из себя своего “л” любовь к другому. <...> Но люди смертны, и если в жизни одного больше горя, чем радости, — то то же и в жизни других. И потому положение все то же отчаянное. Только и утешения, что на миру смерть красна. Одно полное спасение была бы любовь к бессмертному, к Богу. Возможна ли она?» (Там же. М.: Гослитиздат, 1935. Т. 54: Дневник, записные книжки и отдельные записи 1900— 1903. С. 116).

О категориях «я» и «он» в связи с проблемой смерти писал М. М. Бахтин. Раскрывая смысл паскалевского высказывания у Толстого, Бахтин в изображении смерти у Толстого видит объективацию, овеществление сознания: «…смерть он сТолстой. — А. М.> изображает не только извне, но и изнутри, то есть из самого сознания умирающего человека, погти как факт этого сознания. Его интересует смерть для себя, то есть для самого умирающего, а не для других, для тех, которые остаются. Он, в сущности, глубоко равнодушен к своей смерти для других. “Мне надо одному самому жить и одному самому умереть”. <...> Это возможно только благодаря известному овеществлению сознания. Сознание здесь дано как нечто объективное (объектное) и почти нейтральное по отношению непроходимой (абсолютной) границы “я” и “другого”» {Бахтин М. М. 1961 г. Заметки // Бахтин М. М. Собр. соч.: В 7 т. М.: Русские Словари, 1996. Т. 5. С. 347). В отличие от монологического изображения смерти у Толстого, Достоевский изображает смерть глазами другого, тем самым свидетельствуя о принципиально незавершимой природе сознания — бессмертии души: «Достоевский никогда не изображает смерть изнутри. Агонию и смерть наблюдают другие. Смерть не может быть фактом самого