умею дать много названия как радость жизни, — мировое чувство приобщения ко всему на Земле? Вот уж Вам-то нечего это объяснять — у Вас-то это и можно познать. Цветок, пение птиц, танцы журавля, месть волка и т. д. Чувства везде — одни. И знаете, Вы очень добрый человек, слишком добрый, Вы всем все прощаете; я же человеку ничего не могу простить… Преступление было — приручать зверей; преступление забавляться охотой на них. Все мы — звенья одной цепи жизни (я сама до сих пор охочусь…), но и это меня мучит…» (РГАЛИ).

С. 667. («Красота спасет мир» — сказал Достоевский.). — Ср.: Достоевский Ф. М. Идиот (1867—1868). Ч. 3. Гл. V.

946

…птицы Алконост и Гамаюн. — Птица Гамаюн так же, как Алконост и Сирин, — райская птица, но Гамаюн — вещая птица, а Алконост и Сирин — поющие песни печали и радости; на лубке птица Гамаюн всегда изображалась одна, как вещунья. У Пришвина райские птицы объединяют реальный мир (лес) с райским.

…внизу униженные и оскорбленные. — Аллюзия на роман Ф. М. Достоевского «Униженные и оскорбленные» (1861).

С. 668. Думаю о «по ту сторону добра и зла»… — Имеется в виду работа Ф. Ницше «По ту сторону добра и зла. Прелюдия к философии будущего» (1886). Уже в книге «Так говорил Заратустра» (1885), к которой Пришвин постоянно обращается в послереволюционные годы, Ницше провозглашает переход сверхчеловека на позицию «по ту сторону добра и зла», полагая, что своим «сверхчеловеком» он решил положительную часть задачи — дал людям идеал, выразил свое убеждение в том, что главная моральная ценность заключается в культурном совершенствовании человека, в результате которого должен появиться новый тип, превосходящий современного человека, прежде всего по моральным качествам; главной целью философа было внушить людям жажду морально-интеллектуального творчества. Творчество для Пришвина — это единственно возможная форма жизни, вернее, это сама жизнь, в которой для творческого человека не существует водораздела между искусством и бытом, идеей и повседневной реальностью: одно всегда вытекает из другого и сосуществует в тесной взаимосвязи. О своем автобиографическом романе «Кащеева цепь» (1923— 1927) Пришвин с определенностью записывает: «5Декабря 1927. Над изображаемой мной эпохой в “Кащеевой цепи” висела философия Ницше» (Дневники. 1926-1927. С. 533). В 1936—1937 гг. Пришвин, может быть, как никогда ранее чувствует полную моральную истощенность новой культуры, ее принципиальную ориентацию на пользу — использование всего и вся, включая самого человека; ницшеанские идеи и пророчества перестали быть «прелюдией к будущему», а необходимость переосмысления культуры в свете новой жизни осознавалась писателем как реальнейшая и насущнейшая задача современности. В поэтике Пришвина ницшеанский мир «по ту сторону добра и зла» получает конкретное очертание, а именно, приравнивается к живому источнику жизни и поэзии. Зла в прежнем очевидном понимании в этом мире нет (человек в нем не обижен), но и добра, с которым все ясно, тоже нет («Поэзия начинается не от добра»); однако добро и зло не исчезают, а оказываются почвой для творчества будущего. Зато этот мир, по Пришвину, хранит красоту, которая не потеряла своего абсолютного смысла — который есть свет («По ту сторону добра и зла хранятся запасы мировой красоты, лучи которой, проходя через облака добра и зла…»). Ср.: Энциклопедия постмодернизма. М.: Книжный дом, 2001; http://slovari.yandex.ru/dict/postmodernism/ article/pml/pml-0359.htm; Подоксенов А.М. Мировоззренческий кон-

947

текст повести М. М. Пришвина «Мирская чаша». Белгород; Елец, 2007 С. 40-71.

С. 668. Осипа надо дать всего как есть из Берендеевой гащи… — Осип — проводник Пришвина во время его путешествия на Пинегу в 1935 г., в результате которого был написан цикл очерков «Берендеева чаща».

С. 671. Запах (легкий) спиреи… — Спирея, или таволга — высокий кустарник с тонкими коричневыми побегами, изящными мелкими листьями и обильными белыми цветками.

С. 672. Сметану пахтала. — Пахтать — сбивать из сметаны масло.

Соус Устьинского. — Имеется в виду новгородский священник протоиерей Александр Петрович Устьинский, с которым Пришвин был знаком до революции, в 1911 — 1912 гг., когда подолгу жил в Новгороде (см.: Ранний дневник. С. 581—643). Ср.: «30 Октября 1934. А вот было в старое время, в 1914 г., когда только что началась война, один старый священник в Новгороде как величайшую свою тайну открыл мне, что он сегодня молился за императора Вильгельма… В то время я был немного патриотом, <приписка: как многие интеллигенты>, немцы на первых порах мне представлялись приблизительно как теперь нам фашисты, я священнику так сказал: — Если вы, отец, за Вильгельма молитесь, то почему бы не помолиться за черта? — Отец широко открыл глаза и ответил мне так: — <приписка: Я думаю, всем это без того понятно:> за это существо я уже давно молюсь» (Дневники. 1932— 1935. С. 535. См. также: Отец Спиридон // Цвет и крест. С. 320—323).

С. 673. …вкус понимать как (у)кус. — Аллюзия на роман К. Гамсу- на «Соки земли».

…«душа» леса <...> найти «душу» воды… — Аллюзия на пьесу М. Метерлинка «Синяя птица» (1905).

«Канал», из-за которого так перемутился… — Осенью 1933 г. Пришвину передали предложение Горького написать очерк для коллективной книги о строительстве Беломоро-Балтийского канала. Пришвин берется за предложенную ему для участия в сборнике тему, совпадающую с его творческими планами, и начинает работать. Однако пафос строительства получает у Пришвина в очерке, предложенном им в сборник, совершенно иное — не идеологическое — измерение; славословящий канон отсутствует («Я делаю, что мне велят, но <...> вещь, сделанная мною, всегда выходит не совсем такой, как мне заказывали, и что самое главное, вот эта разница против заказа неустранима из вещи <зачеркнуто: и является свидетельством моей личности>»), ориентиром оказывается не полезность сооружения («Плотину в Надвоицах можно понимать по сравнению с подобными плотинами в капиталист.

948

странах, и тогда эта плотина ничего не представляет особенного»), а сопровождающее сооружение столкновение идей, не «перековка» («нельзя понимать “перековку” в глубоко моральном смысле») и не пафос построения социализма, а труд сам по себе и присущее человеку в любой ситуации желание участвовать в общем деле — работать («Пришли люди и трудились: не хотели, а надо. Через 500 лет стало свободно, а жили тут, потому что тут человек был покорен, и родина тащила. Такая природа всякой родины. Вот и канал…». Текст, подготовленный Пришвиным для сборника «Беломоро-Балтийский канал имени Сталина. История строительства» (под ред. М. Горького, Л. Л. Авербаха и С. Г. Фирина, 1934), был отвергнут. Очерки «Отцы и дети. (Онего-Беломорский канал)» были опубликованы в журнале «Красная новь» (1934. № 1). Горький в письме к Пришвину от 28 апреля 1934 г. пишет: «История с рукописью для “ББ канала” — не ясна для меня и очень длинна, поговорим о ней при свидании» (ЛН. Т. 70. С. 361). Далее в тексте выписанные из сборника цитаты и страницы.

С. 674. Статья Розанова «Амнистия»: Ваал и Каин. «Своя кровь». «Мой дом, где меня все любят». — «Об амнистии» (1906) — статья Розанова из книги «Когда начальство ушло… 1905—1906 гг.» (СПб., 1910): Розанов В. В. Собр. соч.: Когда начальство ушло… С. 124—131.

Ваал — семитское божество плодородия, почитание которого было связано с принесением человеческих жертв (Иер 19: 5). Каин — старший сын Адама и Евы, убивший из-за зависти своего брата Авеля (Быт 4: 8), первый человекоубийца (Мф 23: 35; 1 Ин 3:12; Евр 11: 4). Человеческая история предстает у Розанова сплошной цепью человекоубийц и человекоубийств от Каина, гефсиманского оставления Отцом Сына до Французской революции (Ш. Корде, Марат) и русского терроризма: «Вечный закон!! “Своей крови” — жалко; “чужой” — ничуть не жалко!!” <...> “убийство” обнимает землю и небо, Каина и Голгофу <...> “Каин” и “Гефсимания», т. е. все жертвы и жертвы, все кровь и кровь, то, очевидно, все это суть “туземные ваалы” же, ваалы “Тира, Сидона и Иерусалима <...> И вот мы бьемся в нашей политике в пределах этого “ваала”. У кадетов — свой “ваал”, у социалистов — свой, у правительства — свой же. В каждой редакции своя статуетка совсем крошечного “ваала”, которому она приносит, до времени чернилами и пером, а потом не невозможно и кровью — “жертвы”» (Розанов В. Об амнистии (1906)//Розанов В. В. Собр. соч.; Когда начальство ушло… С. 126—127).

Спасение от греха человеконенавистничества, имманентно присущего истории и политике, Розанов видел лишь в домашнем уединении, в «тихом уголке, где “меня все любят” и я “всех люблю” и где уничтожены самые мотивы что-нибудь ненавидеть и что-нибудь презирать»: «И я единственное утешение нахожу только в домашней жизни, где всех безусловно люблю, меня безусловно все любят, везде

949

«своя кровь”, без примеси «чужой”, и “убийца” не показывается даже как “тень”, “издали”… Кроме “домашнего очага” он везде стоит. Вот отчего я давно про себя решил, что “домашний очаг”, “свой дом”, “своя семья” есть единственное святое место на земле, единственно чистое, безгрешное место: выше Церкви, где была инквизиция, выше храмов — ибо и в храмах проливалась кровь. В семье настоящей, любящей (я только таковую и считаю семьею), натуральной, натуральною любовью сцепленной — никогда! В семье и еще в хлевах, в стойлах, где обитают милые лошадки, коровы: недаром “в хлеву” родился и “наш Боженька”, Который бессильно молился в Гефсиманском саду…» (Там же. С. 126,129). (Комментарий А. Медведева.)

Надо сказать, что тема поиска дома, образ дома присутствует в Дневнике Пришвина постоянно на протяжении всей жизни — усложняется, обрастает новыми смыслами, но не исчезает… в 1937 г. дом осмысляется в «розановском» смысле с резким отделением от мира, где Каин убивает невинную жертву — смысл записи бесконечно усиливается трагической жизнью русского человека на своей родине: известие об очередных арестах писатель отметил как «весть из Каинова мира». (Комментарий А. Медведева.)

С. 675. Розанов строит план как бы онаугивания мира… — Пришвин излагает идею статьи Розанова «Отчего левые побеждают центр и правых?» (1906) из книги «Когда начальство ушло…» (СПб., 1910). Эту статью П. Б. Струве назвал «гимном революции как науке» (Струве U. Б. Большой писатель с органическим пороком (Несколько слов о В. В. Розанове) (1910) // В. В. Розанов: pro et contra. Кн. I. С. 382). Констатируя бессилие и закат христианской цивилизации, Розанов писал о наступлении сменяющей ее научной парадигмы, в которой «содержится столько добра, доброты, любви — и настоящей — к ближнему, сколько в длинных проповедях вовсе не содержалось»: «Выросла наука — совершенно новое дело, новый способ отношения к миру, к людям: взглянуть с лица, — сухо, черство, “ни до кого