бурные потоки, так что в брызгах вся машина скрывалась. Въехали в тот дубняк, № ыл нами убит кабан: дубняк этот теперь оделся нежно-зе- ве n*ЛИСТВ01^’ стаРая вся легла вниз и уже почти исчезла в тра- Петя!° К^ЗЯМ *Убняка были роскошные темно-синие ирисы. — эти и ~~ Сказал я’ ~ гляди, это ирисы! — Черт бы их побрал, ВодахоИСЫ’ ~~ ответил Петя, измученный безумной гонкой за не стоОВЫМ’ В стРахе не УДеР>кать машину тормозом на спусках, кнуться в узких местах с другой машиной. — «К черту

177

ирисы!» — подумал я, — и это сказал Петя, замечающий вс^ кую мелочь в природе. Так точно было во время революции «К черту искусство!» — говорили нам. А мы только этим и мог* ли заниматься.

Приехали к самому началу. Бетал с трибуны говорил по-кабардински народу речь. Все происходило на площадке огромной террасы реки Черека, ниже у реки, на самой нижней ступени террасы раскинулось огромное селение Псыгансу и дальше Старый Черек, на верхней площадке над нами виднелись прямо на небе животные. Все было похоже на огромный диван внизу игрушечные домики, вверху игрушечные животные, по спинке дивана, как мухи — дети играют, то спускаясь, то поднимаясь, а на диване Бетал речь говорит народу.

После речи народ распределился полукругом, уселись на зеленом лугу, налево вдали длинным строем стояли повозки приехавших на праздник из других колхозов района, вправо автомобили гостей из Нальчика. Внутри полукруга начались выступления сначала физкультурников, потом разных колхозов с пением и пляской. В каждой группе при этом каждый колхоз хотел как будто перещеголять в танцах широтой возрастного состава, в одном случае была 6-летняя девочка и старец за сто лет. И таких древних людей около этого возраста было много, один стройный и гибкий танцевал превосходно, другой бодрый, красивый совсем удивил (103 года!) и как старейший занял почетное место на трибуне, рядом с Беловым, начальником Моек. воен. округа.

Бетал вслух критиковал танцующих, часто узнавал их: то двоюродная сестра Били, то тетка такого-то — будто он не был хозяином области, а какого-то одного аула. Танцующие дети особенно останавливали его внимание, когда плохо танцевали, он говорил: — Преждевременно, — когда хорошо: — Что есть в народе! — Иногда он спрашивал по своей привычке: — Антонов, жив? — Иногда: — Ну, теперь надо выступать Михал Михалычу. — А когда столетний старец отплясывал, он говорил: — Михал Мих.! ведь вы перед ним пионер! — Обнимал Билю, называл ее дочкой, вообще вел себя очень просто. Удивительно и чарующе в нем, что к каждому человечку, какому-нибудь за- скребышу вроде <загеркнуто: Прехнера> он относился просто и хорошо: сколько заскребышей выпрямлялось! <Загеркнуто: Прехнер>, фотограф, типичный заскребыш, поднес лейку к самому его лицу, он схватил и начал его кружить, все фотографы

178

снимали: Бетал обнимается с Прехнером. — Однако, — эТ° л я Беталу, — фотографы начали снимать баранину! — сказа того он дал сигнал заканчивать, музыка заиграла какой- ^°нац марш, и вся масса народа в разноцветных костюмах Т°ала медленно отходить по лугу, как будто праздник не превратился, а переходил, как весна, куда-то дальше, выше в горы.

остались лицо к лицу с целым бараном на столе. Старик взял голову, Беталу дали ухо. Старуха с огромной чашей бузы. Речи. Почетных гостей Бетал водил куда-то, и меня повели. Это оказалось, с ним фотографироваться. Человек 20 фотографов навели аппараты, и я говорил, что едва мог удержать слезы от радости: в жизни не видел, не мог себе вообразить. — Какой вы чуткий! — удивился Б. — Мало чуткости надо, — ответил я, — чтобы восхищаться таким праздником — подумайте! ведь ни одного милиционера! — Б. этим был видимо восхищен: — Вот это да, вот это да, — говорил он, — это не Пятигорск, это народный праздник, увидите: у нас будет праздник в 100 тыс. людей и не будет ни одного милиционера.

После еды смотрели джигитовку: стрельба из кремневой винтовки на всем скаку в яйцо, рубка лозы и др.

Между тем необычайно жаркий, солнечный, жгучий день (и в этом Б. оказался счастливцем) потемнел, собрались грозовые тучи, праздник закончился, я вырвался, а Бетала народ окружил, он попал в кольцо, и так я его оставил. Какое это величайшее и тончайшее наслаждение — думать хорошо о чело- веке <приписка: и в хорошем обществе все устроено так, что вы хороший>: я думал очень хорошо о Бетале. Но и <загеркнуто: Прехнер>, наверно, тоже хорошо думал, этот несчастный за- скребыш, представляя себе негатив, где его обнимает Бетал.

<На полях: Труднее всего в деле писателя — это оторваться от того, что называют «трудом», как будто в основе большого писательского труда лежит легкомыслием 6 Мая. Запевка. Солнце. Ясные горы. Позади Скалистого Р та рождаются кучевые облака, отрываются и громоздятся вая Гт?Р^ми’ как бы играют с ними, то закрывая их, то показы- Каж ° ^ ^ все неб° закрылось. Был летний дождь и прошел. JjTca, будто установилось летнее прочное тепло. ближаяВЫеХаЛИ в 113/4У- и в 5 в. приехали к Эльбрусу. При- и BOKD СЬ К Адыл"сУ’ Долго видели перед собой снежную гору, РУг нее был пояс легких летних облаков. Потом гора эта 179 вся закрылась. Видели <приписка: альпийских> горных галок (?), они были с красными носами и красными лапами, по кам- ням бегали не как наши грачи или галки, а проворно, скакали как сойки. Местами осыпающиеся скалы были закреплены зелеными пятнами, это, оказалось, не мох, а низенький можжевельник, не колючий, внутри такого пятна часто [приподнимались] и кусты нашего колючего можжевельника. В Баксане играла с волнами оляпка, вверху возле сползающих с камней туч парил гриф (орел).

В гостинице «Интурист», устраиваясь, слышали легкий шум: казалось, дождь, а этот шум был от Баксана и водопада. Не спеша поднимались к водопаду, хотелось увидеть начало.

Весна в горах. Березы и кусты только что распустились, сияли младенческой желтоватой листвой, выше на березах были только надутые почки и крестики, еще выше они стояли как зимой: весна медленно двигалась в горы. Видели черного дрозда с белыми пятнами, анютины глазки были большие, как у нас в садах, внизу фиалки были синие, вверху, как у нас, бледно-голубые.

Петя лазил наверх к началу, но начала не нашел: очень возможно, что начало где-нибудь далеко в ледниках. Еще Петя рассказывал, что встретил нашу чернику и что очень интересно открывать среди неизвестных цветов наши цветы по запаху. Так вот, напр., Trollius europeus1 цвел не бубенчиком, и узнать в нем Trollius было бы очень трудно, однако понюхал и узнал: пахнет по-нашему.

Разговорились с нашей тихой дамой Зоей Петровной о возможности искусства чутья… Сидели у водопада, удивляясь разрушительной силе воды. Я думал о горных людях, вроде Хаджи Саида, которые могут думать горным временем и, напр., могут сказать, через сколько десятков лет вот эта струя воды, падая на скалу и разбиваясь в пыль, разрушит ее и будет бежать не разбиваясь… Мы нисколько не мешали думать друг другу, но и не молчали: очевидно, можно думать вместе и вопросы ставить как бы ритмически. По контрасту вспомнилась поездка в Адыл-Су перед этим с Третьяковым и дамами. Так редко приходится в пути встречать людей по себе! а потому в пути больше, чем где-либо, надо усваивать особый тон, выработанный европейской культурой путешествия.

1 Trollius europeus — купальница европейская {лат.).

180

ях: Культура: сложная система условностей, ограждаю-

<™а щих жизнь «про себя». И в национальной культуре, и в европейской. Значит, «культурная жизнь» направлена против бытовой пустоты, созданной революцией.>

17 Мая. Не по утренней зорьке, как у нас, определяется день на Северном Кавказе в горах, а часов в 8-9 утра, и ночь определяется тоже в 8-9 вечера. Рано поутру встаешь и до 8-9 живешь в неопределенной погоде. Сегодня я встал в облаках, ничего не было видно вокруг, и сырость облачная оседала, как мелкий и редкий дождь.

Я поднялся к водопаду по ослиной тропе, слушая пение множества птиц, и в то время, когда надо было определяться дню, в окружающих облаках началось передвижение… Сижу в облаке, и вдруг против меня на небе высоко деревья на скалах, а внизу за Баксаном долина зеленая, и кажется, она уходит далеко под эти скалы с деревьями. Как это может быть? И понимаешь умом, а не видом, что горы сквозь облако кажутся ближе, а долина дальше.

Каждую минуту перемена в горах: там откроется, там снова закроется, и только мало-помалу определяется и устанавливается. И определилось, что весь день мы должны провести в сырых облаках.

Мы трое пошли к нарзану Адыл-Су и дошли до «приюта трех» — пещеры против слияния Шхельды и Адыл-Су.

Ишаки. Горной тропой ровным медленным шагом один за другим ступают нагруженные ишаки. Совсем они не глупые животные, как принято думать, и откуда только это взялось, что осел глуп? мало ли людей, нагруженных тяжестью, идут по жизни тоже молча медленным шагом? Неужели это тоже ослы? Нет! это не ослы, а мудрецы идут, они понимают, чувствуют жизнь в ее достоинстве так глубоко, что если оставить всю суету, тщеславие, хлесткость и только ровным ритмическим мерным шагом идти под тяжестью, то все-таки и тут не конец, и тут можно привыкнуть нести и жить хорошо про себя… <загеркну- • и что даже и так умирать не надо, и так жизнь ничего себе, и хорошая Мо^^иписка: Да разве вся тяжесть условностей так называе- культурной жизни не для того создана, чтобы внутри ее 181 мог человек жить про себя? И так можно погослиному на любую гору всякому подняться.>

Адыл-Су. Там, где в белых от пены камнях Шхельда сливается с Адыл-Су, окрашивающей своими нарзанными ключами все камни, все поверженные деревья в красный цвет, лежит камень, похожий на живучего балкарского старца. В ржаво-красный цвет железисто-нарзанных источников окрасила Адыл-Су своего старика. Дальше, где воды красной реки и белой слились, камни окрашены в слабо-желтый цвет. Тут вечный рев и как бы подземный гул. Можно часами сидеть тут, разбираясь в струйках, омывающих лобики камней, складывая то и другое, искать значение общего дела воды. Я долго сижу, ищу, может быть, ритма какого-нибудь в этом хаотическом творчестве? Мало-помалу мое дыхание, удары пульса моей крови находят себе отклик в природе, и я понимаю, чем Адыл-Су занимается: каждую минуту, охватывая ржаво-красное загорелое лицо своего тысячелетнего старца зеленой струей своей, она надевает на его голову белую шапочку.

<На полях: Третьяков уехал, чувствуя неприязнь ко мне через мою неприязнь к нему. И он подозревать не мог, что я зол на него