(такой же и Бетал, а то есть люди не-счастные (счастные люди и не-
236
стные: Разумник не-счастный). Я — человек, находящийся ^борьбе с «не»: мне счастье не даром дается.
В В Москве переехали на Северн, вокзал и в 8 в. двинулись Загорск. По пути в газете, что сегодня кремация, завтра похо- в0Ны. Дома не-счастие: болезнь Павловны, очень серьезная. Принимаю новый вызов борьбы с «не». 20-го жара. Послал молнию утром Леве и Ставскому, что изнемог и прошу Леву быть представителем на похоронах.
путешествию на Кавказ, начатому 14-го Марта и законченному 19-го Июня 1936 г.
1) Во мне есть острие литературного самолюбия, прикосновение к которому грубое или повергает меня в тоску, или приводит в бешенство. Я, напр., не могу читать, когда о мне пишут нехорошо. Надо это поставить перед собой совсем ясно и начать суровую борьбу. Начало с чтения присланной статьи и спокойного разбора («Берендеева Чаща»).
2) Вопрос о переезде в Москву в связи с болезнью Павловны решен. Это новая жизнь, и надо отнестись к этому чрезвычайно серьезно, т. е. резко переменить тон юродства и болтовни, применяемый мной в Москве при наездах. Мы должны устроиться в Москве так же независимо, как в Загорске, имея в виду, что это, быть может, и невозможно (на этот случай или сохранить Загорск, или создать новый).
3) Добиваться для литературы в отношении «формы» такой же по крайней мере автономии, как некоторые республики, признанные национальными по форме.
<На полях: Автономия личности.>
<На полях: Смерть Толстого вышла тоже на людях, как и у Горь кого, но Толстой от известности хотел убежать в какую-то неведомую избушку в неизвестность. Это было здоровое чувство: зверь, умирая, удаляется с глаз зверей... И непременно каждое существо умирает, значит, удаляется. Кто знает, что думал, удаляясь, Горький.>
г Лева пРиехал с похорон и рассказал, что похороны Горько- нияб °^еНЫ: ^~го УмеР’а 19-го его сожгли; вследствие ускоре- СтоитЫЛа В° вРемя прощания в Колонном зале давка. (Дорого Т’ и Во°бще писатель, даже Горький, даже мертвец, беспо-
237
койное существо.) Рассказывал Лева, что на 8-й день болезни у Горького был Сталин и Молотов и это больного порадовало (был в последнее время в немилости). Еще Лева говорил, что не попал на митинг, а то бы сказал он о том, как любил Горький Пришвина и как он, Алпатов, в течение 8 лет не мог добиться свидания Горького с Пришвиным. А ведь это правда! И хорошо, что я не пошел на похороны: мне бы тоже свиданья не было, стоял бы где-нибудь статистом. Горький был взят от нас государством, и самое интимное в жизни человека, его похороны, исчезает тем самым, что похороны «государственные».
Государственный человек привыкает на живого человека смотреть не с точки зрения личности, единственной в своем роде и неповторимой в истории человечества, а человека вообще, т. е. существа, способного и на хорошее и на плохое и крайне ограниченного… из этой «человечины» он выбирает себе друзей, работников, помощников, учитывая их необходимые слабости и дарования. Мы же, писатели, принуждены из массы людей выделять личности. (Годится для восстановления разговора с Беталом о Покровском в присутствии Сосновского.)
Мелькнуло при виде Постышева в Ялте и Одессе: в наше сов. время в отношении начальников (часто знаменитых) как бы двойное отношение (к тому же Беталу): он почитается как начальник, и в то же самое время проглядывает в отношении человека в начальнике что-то циничное (следует наблюдать и анализировать).
Телеграмма от Урицкого: просят от «Крест, газеты» моего отклика на новую конституцию. «Что у кого болит, тот о том и говорит». У меня, писателя, болит <загеркнуто: душа> на том месте, где рождаются слова и образы нашего родного языка. Я не говорю именно о языке, на котором я пишу, великорусском. Мне одинаково больно смотреть, напр., на иного кабардинского писателя, который, минуя сокровища устной словесности своего родного края, предпочитает писать на великорусском языке только потому, что свой маленький народ еще не в состоянии печатать много книжек на своем языке…
22 Июня. Жаркие дни. Прихожу в себя…
Квартира в Москве. Кончается Загорск не моей волей: со всех сторон все подводит к перемене.
<Газетная вырезка: И я думал также, что здесь, в Советском Союзе, есть нечто новое и неожиданное: до сих 238 пор во всех странах света крупный писатель почти всегда был в той или иной степени мятежником и бунтарем. Более или менее сознательно, с большей или меньшей ясностью он думал, он писал всегда против чего-нибудь. Он не соглашался ничего одобрять. Он вселял в умы и сердца брожение непокорности, мятежа. Сановники, власти, если бы они умели предвидеть, без сомнения угадали бы в нем врага. Сейчас в Советском Союзе вопрос впервые стоит иначе: будучи революционером, писатель не является больше оппозиционером. Наоборот, он выражает волю масс, всего народа и, что прекраснее всего, — волю его вождей.>
Это из речи Андре Жид’а на похоронах Горького, и так это больно попадает в меня: что я не мятежник, а выражаю волю вождей. В этом и есть все: я хочу быть как писатель не в оппозиции как таковой (как Разумник), а боюсь равнодушия к воле их, связанного у нас с выражением воли вождей (Толстой и др.), боюсь хамства (бесчисленное множество), боюсь быть вообще не самим собой. Они — это бессовестные люди, им хоть бы что, и вот надо с ними: все, мол, хорошо!
<На полях: По этому материалу составить для Урицкого («Крест. газ.») мой отзыв на конституцию: т. е. что писатель не может быть «без-мятежным».>
Письмо Баркову. Уваж. т. Барков, в присланной Вами статье одно хорошо, что автор хвалит журнал «Наши достижения». Ему было бы труднее хвалить журнал, если бы он знал, что именно по просьбе редакции этого журнала автор придал своей чисто художественной работе задорный тон борьбы с лесной бюрократией. По всему тону статьи ясно видно, что автор именно и является посланником от этой бюрократии на борьбу с Пришвиным. Книга проф. Морозова, напр., у таких людей считается реакционной (по существу за то, что она мешала делать необходимые для времени сплошные рубки). И вот десяток строк, сказанных Пришвиным о Морозове, берутся в «гла- У У-а» для доказательства реакционности самого Пришвина.
л берусь на спор удалить 20 строк о Морозове, совершенно существенных для моей работы, и вся полемика автора оста- ТСя в воздухе. Цену своей работе я хорошо знаю, но мне са- У Унизительно выступать с защитой ее от нападения узкого
239
лесного специалиста или, может быть, даже просто чиновника Если редакция желает печатать статью, то я требую, чтобы редакция показала бы во всей силе значение моей работы и созналась бы в своем поощрении борьбы автора с возмутительными порядками лесной бюрократии.
Книга Морозова, между прочим, реакционная в эпоху необходимости сплошных рубок, в грядущую эпоху лесонасаждения явится прогрессивной, потому что это единственная на русском языке книга, заражающая читателя любовью к лесу и его охране.
Вы меня просите дать свой отклик на новую конституцию Советского Союза.
<Загеркнуто: Сознаюсь, что мне пришлось, чтобы не отделаться общими фразами (что, правда, может быть лучше такой конституции), некоторое время порыться в своем писательском багаже. Это ведь правда, что у кого болит, тот о том и говорит. И я стал искать в себе как писателе то больное место, которое должна излечить новая конституциям Не хочу отделываться общими фразами, ищу в себе самом больное место по правилу: что у кого болит, тот о том и говорит. В эту минуту моего раздумья мне попалась на глаза напечатанная в «Известиях» речь Андре Жида на похоронах Максима Горького. В этих словах меня что-то затронуло очень больно, и я стал рыться в себе, в своем внутреннем, вечно бродящем и вечно мятежном существе и понял: нет, я и сейчас не могу жить и писать без-мятежно <приписка: напротив, если вынуть мятеж- ность из моей груди, я превращусь в живой труп>, и тогда, в царское время, и теперь, в советское, в существе своем, как писатель, я мятежное существо.
Мое прошлое в царское время безупречно в смысле близости моей к русскому народу и неприязни моей к его правительству. Мои современные писания доказывают, что я тю-прежнему близок и родному русскому народу <приписка: и даже стремлюсь по моим [возможностям] приблизиться к другим [нациям] Союза> и по совести уважаю советское правительство и некоторых лиц из него считаю по-своему «святыми». Но почему же, несмотря на все это и на отличный ход моих писаний, на такое полнейшее удовлетворение материальных потребностей, что я даже могу помогать и другим, я остаюсь мятежником и обращусь в живой труп, если этот мятеж каким-нибудь способом будет изъят из моей груди.
240
Спрашиваю себя: кто же это мой враг, лишающий меня воз- ности быть хоть на короткое время совсем без-мятежным? И°я отвечаю себе: в Советском Союзе мой враг бюрократия, в новой конституции я почерпну себе здоровье, силу, отвагу вместе с народом и вождями выйти на борьбу с этим самым страшным врагом всякого творчества.
<Приписка: Мой враг в творчестве — это прежде всего мое собственное желание повторять себя самого без всяких новых усилий и на этом повторении строить свое благополучие. Каждый раз, когда мне что-нибудь удалось, мне хочется прекратить трудные искания и просто писать по найденному образцу. Так точно и в общественной работе есть люди, и множество людей, имеющих в общественном творчестве скромное назначение служить временным передатчиком созданного вождями в народ и обратно, созданного народом вождям. Они, однако, не удовлетворяются своей скромной ролью и, пользуясь созданным народом и вождями, выставляют сами себя как творцов и живую творческую личность норовят превратить в шестерню. Этот величайший вообще враг наш называется бюрократия, и новая конституция, обращенная на защиту живой творческой личности, является...>
23 Июня. Чрезвычайно жаркие дни. Чуть брызнул дождик. Молодые тонко-подобранные и чрезвычайно глупые вороны выходят из кустов на пашню. — Ду-ры, ду-ры! куда вы идете — ду-ры, ду-ры! вер-р-нитесь, спрячьтесь! — кричит в беспамятстве над ними мать, старая ворона с дырявыми крыльями. У грачей тоже хлопоты с молодыми. Молодые ночевать будто бы летают еще в свои гнезда.
На Кавказе персики поспели.
Разделался с письмами. Послал Урицкому «Новая конституция» и Баркову ответ по поводу неприятной статьи. Начал проявление.
О кавказской работе думаю, что начало надо дать «Бетал легендах московских», а дальше надо давать «Бетал в приро- и хозяйстве», т. е., с одной стороны, конкретизировать, вве- и в пРиР°Ду, с другой — дать кавказский фон.
полях: Каждый день просыпаюсь с вопросом «где это я?»
и начинаю узнавать предметы, невероятно похожие на те, которые живут со мной
