личными муками. Я очень боюсь еще, что на этом пути мученик, вмечтавшись в «человека», хватаясь за революцию как за средство «спасения», вдруг вскроется как претендент на престол, подобный «селянскому министру».

По рассказам Разумника, все его судьи находятся на низком культ, уровне, что «великих инквизиторов» вовсе нет (можно представить себе, что какой-нибудь следователь спросил: «кто выше, Рембрандт или Рафаэль?).

5 Марта. В № 2 «Наши достижения» 1936 г. статья Лежнева об очерке.

Ше^важаемый т. Лежнев, с точки зрения бондаря скажу о Ва- статье, что клепки много, а обручей нет и оттого бочка Ва-

31

шей статьи не обретает надлежащей формы. Должен, однако, признаться, что сказанное Вами о Пришвине принадлежит к числу очень немногих умных слов, сказанных о деле этого еще вовсе не раскрытого критикой писателя.

Вы совершенно правильно определили очерк Пришвина как «фактический» в отношении факта и субъективный в отношении автора, что художественное выражение факты в таких очерках получают через приближение их к личности автора. Так ясно проблема творчества Пришвина по всему, что я читал, поставлена впервые.

Читая, впервые я подумал: «Вот, кажется, начинают наконец и до меня добираться». Но именно когда Вы «подобрались» к зверю на самое близкое расстояние, то вдруг повертываетесь спиной и говорите вроде того, что Пришвин в этом единственный и раскрыть «тайну» творчества невозможно. Но ведь на то же и есть критик, чтобы раскрыть для всех то, что сказано впервые и единственным человеком.

Дальше Вы отделываетесь шуткой, будто сам Пришвин о себе говорит, будто у него выходит все само собой и что он сам себя (кокетничая с читателем) как бы и за писателя не считает. Смею уверить Вас, т. Лежнев, что Пришвин не кокетничает своим мастерством, а говорит вполне серьезно.

Дело в том, что в наше время, поучая молодых товарищей, приводят их к «мастерству» литературного дела подобно тому, как учат лет девять играть на скрипке, в балете, в живописи и т. п. Мне кажется, в отношении литературы этот путь очень вредный и напоминает мне мое далекое гимназическое время, когда многие ученики назубок знали грамматику и синтаксис, а в сочинениях делали постоянно ошибок больше, чем я, никогда не зубривший грамматики. Помню, умный учитель тогда вскрыл для учеников секрет успеха Пришвина в сочинениях: «Просто он, — сказал учитель Силецкий, — очень любит читать, отлично развивается, а грамота, это маленькое дело, ему через это дается сама».

Точно то же происходит и с писателем Пришвиным. Он своими словами, что-де не писатель, что писание у него совершается до крайности просто, хочет сказать, что самое главное для него — это жизнь, что он стремится не отстать, не захиреть, приблизить к себе, к своей собственной личной жизни всякие вопросы общества, природы. Пришвин хочет сказать: не уходите от себя в погоне за <загеркнуто: счастьем> дальним, приближайте, напротив, все великое лично к себе, считайте ответ-

32

ственным за все лично себя, и тогда «мастерство» литератора вам дастся так же просто и легко, как дается грамота ученику, крепко любящему читать ежедневно великих мастеров слова.

Очень возможно, что мастерство писателя так же трудно, как живописца и музыканта, но в литературе основные процессы саморазвития так велики, что малые вопросы мастерства для настоящих писателей должны проходить нечувствительно, и выдвигать их на первый план мастерства вредно.

И Вы, т. Лежнев, так умно задевший меня своей клепкой, не сердитесь, Вы тоже страдаете грехом нашего времени и, готовя клепку, забываете о обручах. Ведь стоит только нам поближе к сердцу принять вопросы самого вина, как необходимость влить куда-то его определит клепку и обручи, продиктует хранилищу стройную и прочную форму. Даю Вам честное слово, что в простоте своей и во времена РАППа и после, читая о «мастерстве» писателя, увлекаясь иногда автором, я много раз подумывал о себе, что я ввожу своим писанием в заблуждение: до того просто мне далось мастерство.

(Переписано и отправлено в «Наши достижения».)

После сильных «сретенских» морозов сильная оттепель. Дорога побурела. Совсем весна и точно как прошлый год. Так оборвалась в общем «сиротская» зима сретенскими страшными морозами. Хватил грипп, эпидемия. Теперь опять перемена.

6 Марта. Вчера читали ясные ответы Сталина амер. журналисту.

Японские события как будто начинают открывать завесу на слабость страны.

Собираемся в Кабарду.

7Марта. Наконец-то ночью, почти во сне догадался о причине молчания Разумника о всех моих писаниях при сов. власти. Единственным словом, которое мог бы он сказать, это: «под- Коммунивает».

Неужели и я тоже как все, только с той разницей, что, указывая на «бревна» в глазах других, не хочу замечать сучка в сво- eM,fJ А ведь сучок в глазу талантливого значит гораздо больше, чем бревно у бездарного.

Как труднее осуществляется самокритика, это важнейшее °РУДие творчества: личностью, угнетенной несчастием, или же в благополучии?

2 Зак 3028

33

Ответы Сталина — это величайшее достижение всех нас, трудящихся СССР. Пора действительно наконец чувствовать себя хозяином в родной стране, т. е. сознавать, что лучшее делается и твоими личными усилиями.

Кровь и роса. Столько убийств! и все-таки кровь в самое короткое время исчезает, как роса. И все потому, что человек этот прост, целен и совершает убийства не за себя, а по вере своей в лучшее общество. Петр I ведь тоже казнил много, и все такие казнят, и у всех сошла кровь, как роса, кроме Робеспьера. Видно, чтобы кровь обращалась в росу, кроме веры в лучшее, еще нужна и удача. Неудачливые госдеятели становятся злодеями.

Рождение пана — вот чудесная тема, которую можно противопоставить рождению человека. (Страсть к жизни: радость творчества. Творчество как процесс рождения пана.) «Рождение человека» должно означать муки человеческие при рождении пана. Между тем люди обоготворили смерть свою, отказ от жизни сделали достойнейшим чувством, украшая его «любовью к человеку» вообще и подобными добродетелями.

7 Марта. Утро-то самое весеннее с легким морозом и большим светом, лучшее утро лучшего времени весны света. Кажется, с тебя шкурка за шкуркой спадает, и от этого становится все легче и шире. Пройдет еще несколько недель, и покажется возле дорог там и тут тряпье, сбрасываемое человеком при наступлении теплого времени. Не проходит ни одной весны, чтобы, завидев такую сброшенную зимнюю одежду, я не вернулся к этому всеобщему чувству радости русского человека при сбрасывании с себя всего лишнего. Русские писатели ухитрились даже смерть представить как сбрасывание лишней одежды, бремени и через это освобождение и как бы рождение человека нового. Но это не рождение, а смерть опоэтизирована. Рождение человека должно быть рождением определенной индивидуальности с необычайно страстным инстинктом жизни.

По пути в Москву беседую с лесным инженером Ждановым о лесе и о том, что мы не видим прекрасного возле себя, что для видения прекрасного в обычном надо взрывать броню обыденности: иные для этого напиваются, другие путешествуют. — Хорошо, — сказал я, — один день в месяц поголодать. — Удивительно, — сказал Ж., — как у вас в наше время могла воз-

34

никнуть такая мысль: мы далеко еще не так сыты, чтобы о постах думать.

После того мы говорили о славе и неудаче: кому труднее держать верный курс жизни, прославленному или неудачнику.

<Приписка: Весна в Москве.> Голубые звезды вечером в Москве не показались: все небо осталось голубым и очень медленно синело. На этом новом голубом фоне в домах там и тут вспыхивали лампы с разноцветными абажурами. Детский радостный крик возле полузамерзших луж наполнял весь воздух: ДРТИ в Москве начинают весну, как в деревне воробьи, грачи и жаворонки. Я это почувствовал, затрепетал, все зимние одежды мои с тоской и гриппохМ свалились, и я, оказалось, уже выехал в свое весеннее путешествие, и жизнь передо мной открылась невиданная в интересных и необычайных подробностях.

<Приписка: Др! лед под ногами — др — со звоном вторая лужа. И я повторил этот звук, прибавляя гласные: др-а, др-я, др-и, и вышло почему-то «Дриан». — Что это он сказал? — И вышло как раз то, что мне надо было: вышло название той страны, которую буду я создавать как легенду Кабард.-Балк.>

— Дриан! — сказал я бессмысленно вслух, чтобы хоть как- нибудь хоть с воздухом поделиться своим радостным чувством. — Что он сказал? — спросила одна девочка у другой, и третья повторила: — Что он сказал? — Заметив удивление детей, я издали им крикнул: — Дриандия! — Тогда все девочки эти и хмальчики с другой лужи бросились догонять меня. — Вы что- то сказали? — спросили они меня. — Да, — ответил я, — я сказал: где Малая Бронная? — Какое уныние, какое разочарование от слова Малая Бронная: мы же ведь и стояли все на этой самой обыкновенной улице Малой Бронной. — Мне кажется, — спросила одна маленькая девочка с плутовскими глазами, — вы что-то другое сказали? — Нет, — ответил я, — вот Малая Бронная, и мне надо по ней идти, до свиданья!

Они остались недовольные в кружке обсуждать эту странность. Отойдя от них, я грохмко крикнул: — Дриан! — и все дети с тем же криком «Дриан, Дриан!» бросились ко мне. — Что же это? — спросили они. — Это, — ответил я, — оагеркнуто: воинственный крик> страна вольных сванов и кабардинцев. — кто они? — спросили дети. — Это, — начал я рассказывать, — люди не очень большие ростом, но сильно вооруженные…

Так мы вошли под черные старые деревья Патриарших пру-

• Лед под ногами трещал, большие матовые электрические

35

шары, как луны, восходили из-за деревьев. Закраина на пруду была покрыта тонким льдом. Одна девочка попробовала стать, лед затрещал. — Да ты с головой уйдешь! — сказал я. — С головой? — засмеялась она. — С головой, с головой! — подхватили ребята. И сейчас же бросились все на лед, прельщенные необыкновенной и смешной возможностью уйти с головой. Когда же все кончилось благополучно и никто с головой не ушел, дети вернулись ко мне и просили еще рассказать о маленьких и сильно вооруженных людях в Дриандии.

— Люди эти, — рассказывал я, — всегда держатся по двое и на салазках: один отдыхает, другой везет, и у них от этого время никогда не пропадает.

— На салазках! — восклицали дети, — значит, у них всегда зима?

— Нет, — отвечал я, — у них всегда, как у нас теперь, весна света: лед под ногами хрустит, иногда проваливается, и голубые звезды вечером не бывают: все небо у них голубое, разноцветные лампочки в окнах загораются вечером…

И я им рассказал о Дриандии то самое, что бывает постоянно в Москве. И мало-помалу довел их