день мы сидели у окошка. Шел осенний дождик третьи сутки: из дома выходить незачем. Она пришивала к желтому шелковому платью синие ленточки, я бритву правил. Мы уже больше ничего не говорили между собой. И сказать ничего нельзя было: ей все не нужно, что мне мило, а что ей мило — мне на это противно смотреть. Но она, я чувствовал, была в моих руках, она боролась со мной только тем, что дано ей от предков ее, кулаков, а у меня вот уже два месяца зрел план: я боролся сознательно, стахановским методом. Вот уже два месяца я копил деньги и ей ничего не давал. Приписка: Два дела достигал: копил деньги и ее, как мне нужно было, раздражал.> Я ее довел до белого накала. — Для чего ты деньги копишь? — Хочу испытать свою власть над горой, — отвечаю. Она посмотрит на меня внимательно и отвернется…
Вот сидим мы молча, я бритву правлю, барыня ленточки пришивает. Потом бритву я выправил, ножик принес: выточил ножик. Она же шьет и поглядывает изредка. У меня же все план: я все нарочно вперед задумал. Человеческая душа не коровья: посмотрела на бритву, посмотрела на ножик острый, широкий. После ножика принес наган, чистил, чистил, проглядывал на свет, патрон заложил и с наганом вышел… и вернулся с деньгами.
Увидела она деньги. Я их копил, и она никак знать не могла, что у меня такие деньги были. Жадная она. А я накопил денег за два месяца, [были] и премии и кое-что продал: денег было, я знал, ровно пять тысяч, и лежали они у меня, хранились тыся- ами, пять бумажек в бумажнике из синей рыбьей кожи… их ~~ ^°Т’ П0СМ0ТРИ’ ~ говорю ей, — пять тысяч. Я нарочно копил. Вот зачем. Неладно у нас с тобой из-за этого: вот я и к°пил… я это тебе.
°на просияла.
313
— Одно только условие, — сказал я, — вон дорога, грязь прохожие люди идут, я брошу туда, а ты подними: твои будут деньги.
Открыл окно и зашвырнул прямо на середину улицы на самое видное место.
Она побелела.
— Да смотри, поспешай, а то ведь возьмут: пять тысяч!
Я хорошо знаю: гордость у нее одолеет жадность. И на такой худой конец тоже имею расчет: если побежит за деньгами. Тогда надо все кончить. Я приготовился. <Приписка: Пусть, деньги ей пригодятся, а я...>
— Смотри, — говорю, — вон человек какой-то идет.
С костылем человек идет вроде паука, серый, облезлый, старый. Идет он, стучит железный костыль по камням, ближе и ближе.
— Спеши, — говорю, — спеши, Лиза! Счастье ведь…
Сидит белая. И если бы ножик ей сейчас или наган, зарезала бы или застрелила.
А серый человек в лохмотьях увидел и потянулся. Однако есть еще время.
— Иди, — говорю, — иди.
И посмотрел.
— Поди, отними: я помогу.
Серый человек сливается с серым забором напротив. Исчезает напротив в кусту бузины.
Вдруг она вскакивает, хвать ножницами по платью и руками и все в куски, а сама в спальню и там на кровать… как это у них [водится]…
<Приписка: ножницами на мелкие кусочки и в спальню и там легла и голову покрыла, завернулась.>
Смотрю, не шевелясь, на куст бузины, и хотя не видно мне ничего за кустом, но так будто и вижу: сидит он у забора, заслонился кустом и считает, считает…
2) Сцена у окна: когда выкинул деньги, начала резать платье. А я подумал: это хорошо, это от гордости: такая не побежит. Я так ей и сказал:
314
_ это хорошо!
Она же вся потемнела <приписка: и черно-зеленые глаза, собольих Подошла к умывальнику. Взяла [мокрое] потение, обхмотала им голову и в кровать легла и одеялом загнулась вокруг себя. Рядом с собой на простыне ножик положила. Я это понял: «Подойдешь, коснешься, зарежу». Сцена с серым человеком. Конец: ночь: где теперь искать... Долго сидел... Вернулся: она как легла, так и лежит. И ножик рядом. Что же это, спит ли она? Стал я на колени перед кроватью и говорю шепотом: — Лиза! Молчит. — Лиза! — повторяю, — возьми ножик, зарежь меня. Молчит. Положил я ножик на окошко. Сам разделся. И это была наша первая настоящая брачная ночь. Погано мне стало, что сидит тот «счастливый». Отниму-ка я у него, кстати, и она успокоится: все, что надо, сделано. Беру я на случай наган и к бузине, а там нет никого. Во всю даль серого забора посмотрел: не увижу ли на сером серого — нет! Стал разбираться в следах, а он, оказалось, не сидел и не считал деньги за кустом бузины. Он костылем своим железным за это время подкапывал под забор и нырнул туда, а там овраги, скрещенные зарослями самыми-самыми частыми. <Приписка: Уполз.>
Плюнул я на все и вернулся домой.
С этого разу мы стали друг к другу привыкать. Несколько времени она со мной работала в шахте. Сейчас грудью кормит ребенка. Ничего сказать худого о жизни своей не могу: живем хорошо. Но только скажу прямо, что соглашусь целую гору один раскопать, чем еще раз попасть в переделку. Всю эту историю жена кое-кому рассказала из своих, и теперь, когда я в культурно-просветительном кружке начинаю заступаться За жен1Дину, кулачкой больше никто меня не осекает.
полях: Начало: Отчего это бывает, если где-нибудь насмот
ришься на картины и выйдешь на улицу, то кажется на улице каждое лицо интересным, значительным, как на картине, и, как лица людей, тоже и дома на бульварах, и дым на небе и свет на всем, главное, вот
315
этот свет солнечный понимаешь как волшебную живую воду, от которой всякая мелочь живет и получает красоту.
Тоже вроде этого у меня было и с книгами. За любовь мою к чтению меня звали везде, куда я ни показывался, Максимом Горьким. А я, если правду сказать <загеркнуто: не книги читал, а жизнь> не в самих книгах находил сладость. Книги для меня были тем самым, как свет от картин, когда выходишь на улицу. Если я о людях прочитаю, выхожу на улицу и смотрю, смотрю на людей, и мне кажется, в каждом лице жизнь этого человека я насквозь прочитываю. А если читаю научное, <приписка: то сходится во мне, и я чувствую по себе, как лицо> то радуюсь открытиям, и мне кажется тогда, что если бы люди захотели жить согласно своему разуму, то хорошо бы они могли жить на земле! Случилось мне однажды прочитать книгу географа Реклю о горах огнедыша- щих.>
5 Сентября. Ходим за грибами. Обдумывал «Стахановца» и «Грибника». Жду Насимовича. Петя готовится. Прошло тяжелое жаркое лето.
Углубляюсь в себя и в этом мне хорошо и кажется, что вот не надо бы и сходить с этих рельс.
Среди пряных запахов в осеннем лесу есть такой аромат, что, схватив его на ходу, начинаешь непременно искать повторения. Бывает, нападешь и опять обдаст тебя всего ароматом, но сейчас же опять потеряется, и так источника этого очарования и не найдешь, как будто кто-то надел шапку-невидимку и <загеркнуто: прячется от тебя> с тобой играет… (вокруг березки ходил и не поймал).
Втяпался ногой в большой белый гриб.
«Счастливое» наше время нынешнее, захватив немного и будущего, я несколько вперед всех нас пережил.
Тайный гриб ждет меня, и этот мой гриб всегда на меня смотрит.
Однажды пошел я на охоту за грибами и рябчиками, но, увидев на земле разноцветные осиновые листья в росе, стал собирать их и так набил полный рюкзак опавшими листьями. Так и вся моя охота, о которой я столько написал охотничьих
316
рассказов,
листьями.
по существу своему есть охота за своими опавшими
рост. Мало-помалу определяется, что не так-то уж очень ТГгоняться за материалами: довольно взглянуть, и можно Н сать. Я это понимаю как рост доверия к себе самому. Много П учают и проверяют себя при научной работе, но в искусстве оверие к себе, к своему первому взгляду есть самое главное. <Загеркнуто: Но и в науке, наверно, новое что-нибудь открывает непременно доверие к себе.>
В дождик идешь по грязи под небом серым, безнадежным, деревья сливаются все в один сплошной зеленый забор. Но когда входишь в лес, в его слезы, то начинаешь ко всему приживаться, находить необыкновенное и удивляться. (Гроза снесла дерево. Стоит пень на изломе апельсинного цвета, окруженный кустом рябины и елками. Само дерево кругом заросло. И по всему стволу густо покрыто опенками. Тут же и заяц лежал.)
В грибном лесу полянка другой полянке руку подает через кусты, и когда эти кусты переходишь, на полянке тебя встречает твой гриб. <Приписка: Самый тайный гриб — это мой: он таится от всех и ждет меня. А когда я к нему подхожу, он на меня смотрит.> Тут искать нечего: твой гриб всегда на тебя смотрит.
Гриб рос в лесу тайком, и никто его не увидел: рос и рос. Когда же состарился, то его могучую «ножку» стал червь точить и мало-помалу добрался до шляпки и всю ее источил. После того гриб упал и рассыпался. Но червь съел только что ему надо, а чем гриб живет, то осталось, и вот опять и опять грибы растут на том месте. <Приписка: Так живут грибы, и смерти своей личной, как у нас, у них нет. Смерть у них общая, — когда лес вырубают и раскорчевывают.> Но почему же люди смерти боятся и думают, что черви их так после смерти источат, что ничего вовсе и не останется?
Урожай рябины небывалый, а дроздов почему-то нет: лю- ям Г0РЬК°, птиц нет, вот и осталась вся прелесть в лесу.
Ми ентября. Возил Павловну с ее девками в лес за опенка-
Я же ff83 ЧаСа °НИ С0^Рали маленьких грибов нам на всю зиму, себе ^°ДИЛ и’ РазДУмывая о рассказе «Стахановец», поставил вопрос о расширении этого рассказа в повесть, подобную
317
«Жень-шеню», но в обратном направлении: там герой упустил свою ланку, здесь пусть он схватит ее за копытце. Красота горы (природы), противопоставленная мещанству («пианино»), ре. рой освободит женщину от ее мещанства, играя на гордости ее связанной с красотой.
7 Сентября. Вчерашняя мысль о включении кавказского материала крепнет. Человек, наивно восхищенный красотой и знанием среди кавказских гор, вроде Максима Горького «Гора» — вся красота (р. Ардон). «Пианино» — вся сила мещанства. Начать анализ с того, что пролетарий принимает мещанство (дом, наряды жене и проч…) как «счастье», а жена своим поведением открывает «первородный грех» этого счастья (собственность кулацкая).
8 Сентября. Сплошной дождь всю ночь и буря.
Мой герой должен выйти из Максима Горького (как он о себе рассказал). Женщина или русская: т. е. Павловна или мать моя: в
