будни — кулаки, в праздник — пир на весь мир. Или же пришла в Осетию из Кабарды, т. е. «черкешенка» русской литературы.
«География» — это состояние всепрощающей широты души.
(У меня было оно при разливе реки и спаде воды: показалась Италия, Испания, Греция и др.) Сделать «географию» из гор и облаков: похититель денег исчез в тумане, и вместо него «география» и радость такая, что на коленки стал и начался пир на весь мир.
Слова мудреца, как осенние листья, падают без всяких усилий…
Чем женщина <загеркнуто: мужественней> больше похожа на мужчину, тем слабее и уязвимее она как женщина, и вот почему у достойнейших женщин мужья бывают часто пьяницы и вообще ничтожные люди (Дуня и Рыжий)…
Рудник — О — лампа-звезда. Гора. р. Ардон Темы: Гора + Пианино. Он (Максим Горький) + Она (Русская). Красота и Гордость. Весна — туры. Буки — кабаны (ночь).
318
Научиться хорошо писать по-русски, лично минуя русские
переживания…
приехал Р. В. Иванов. Рассказ его об одном Дон-Кихоте из оеев, посаженном в сумасшедший дом. Повеяло чеховским ссказом о двух приятелях, которые говорили всегда о том, что все хорошо знают, напр., что Волга впадает в Каспийское
Мимс* ^
И ведь у Дон-Кихота своего тоже в голове ничего не было,
он был обескровлен для рождения идеи и жил по книгам. Ему не хватало того, что с избытком было у его слуги: крови для жизни. Конечно, и у евреев есть свои дон-кихоты, но представителем евреев является «Посредник», но никак не Дон-Ки
хот.
Вообще Иванов-Разумник похож на то шило, которое нельзя в мешке утаить. Так и прет из него начинкой старой русской интеллигенции. Он никогда не поймет, что большевизм родился в процессе реализации интеллигентских чаяний, что Керенский, Чернов, Плеханов, Троцкий ходом событий во всем мире, а не только у нас, непременно приведены бы были к тому самому, что делает теперь большевизм: делает государство силой принуждения, потому что кругом никто государства и обязанностей к нему выполнять не хочет: всякий хочет быть «сам по себе».
Перед новой конституцией после расстрела «двурушников» чувствуется упадок и то особенное восприятие русской жизни, когда видишь, что она в существе своем, выражаемом «на хуй мне это все», совершенно такая же, как и была при моем рождении, больше полвека тому назад. А все новое, электричество, автомобили, самолеты пригляделись, не удивляют, не освежают, а будто это так и должно быть: что из этого, если телегу заменил грузовик: люди совершенно те же самые.
Я испытал это чувство на днях у прудика возле гаража. Свалилась лошадь в воду, и человек 15 ее доставали. Вода ужасно воняла, люди сыпали «мать» без конца: лезть в воду холодно и грязно, за веревкой идти никому не хочется. Вытащили голову лошади из воды и держали ее, чтобы лошадь не захлебну- не Ь’ ~~ Самое главное, — говорил кто-то, — чтобы в ухо воды е попало: как попадет, так каюк. — Подошла m-lle Marie, ни- дит Ка’ Г0В0РЯ1Цая по-французски. Почему-то она часто прихо- в ней В0НЮчемУ пРУДику и смотрит в него. Шоферы признают помещицу, у которой здесь раньше стоял дом, и пруд этот
319
был ее усадьбой. На самом деле Marie была гувернанткой у Ка. ких-то знатных людей, которых во время революции услали Вся эта сцена вытаскивания лошади до того мне приблизила старую Русь, что казалось, и электричество и все эти грузовики были и тогда и если даже не были, то это вовсе ничего не значит: не в этом дело, а в человеке.
Приходил чинить швейную машину молодой человек и говорил много и хорошо о стахановском движении в том смысле что и подтягивает рабочего и создает интерес для старания! Так, значит, есть и «честный люд прелестный». Вопрос, в каком численном отношении они к пьяницам и моральным… не есть ли…
«Эпигамное поведение» или предбрачные игры животных.
9 Сентября. Разумник Васильевич решился наконец о себе написать письмо Сталину. — Как же вы обратитесь к нему? — спросил я. — Напишу без обращения, — ответил он, — не могу и не могу писать «дорогой», а уважаемый и даже многоуважаемый написать нельзя. — Напишите глубокоуважаемый, — ответил я, — и будет хорошо. — Вы-то как писали? — спросил он. — Я писал «глубокоуважаемый Иосиф Виссарионович». — Р. В. ничего не сказал, но, видно, согласился. Этому и Сталин должен бы порадоваться: если Разумник решился написать ему, то значит, врагов у него со стороны интеллигенции нет.
11 Сентября. (Иван Постный.) Хватил мороз. Болото все белое. Когда солнце разогрело, то кочки с солнечной стороны обтаяли и стали зелеными. А в тенях, бросаемых кочками, оставался мороз, и тени эти были голубые. Изредка попадались по морозу очень стромкие бекасы, но дупелей вовсе не было. Из Алмазова мы попали в Александровку, убили там вальдшнепа и тетерева. Потом в Михалеве пробовали молодого петушка в [сменных] перьях.
Насимович приедет только в конце Сентября. В связи с этим начинаю колебаться относительно поездки на Кавказ.
12 Сентября. Сады в Нальчике потому не сады, что нет тех, кто их сажал, нет изгородей, отделяющих один сад от дрУ’ того, нет даже жилищ: это скучное повторение одинаковых фрукт, деревьев, обмазанных снизу известкой. ‘
320
Р ть великая радость в сближении с девственной природой кая печаль при ее гибели. Возрождение утраченного яв- и ве в личной деятельности человека, восстанавливающего ЛЯ6 ПОЛУ Однако лишь при личном участии начинается воз- н^жление: нет личности, и нет новой природы. Сад без личности — ПУСТ’ в посаженной роще спрашивают — кто ее посадил. Возможно, что кто-нибудь сделает сад, имея в виду общество, но это будет возможно, когда общество будет едино, как личность; впрочем, возможны государственные парки (Павловский парк), однако они не могут заменить яблоко от своей яб-
лонки…
Уничтожая девственную природу, человек потом у нее как бы просит прощения и, сам через это возрождаясь, ведет вслед за собой сады, рощи и парки.
Копыто. Рассказ.
Десять лет тому назад я купил себе в Загорске небольшой деревянный домик оагеркнуто: с пустырем> и участок в 10 х 100 кв. саженей и поселился. <Загеркнуто: Рядом со мной жил драч.> К соседу моему приводили старых лошадей, он их колол, пользовался мясом и шкурами, а кости растаскивали чужие собаки. <Приписка: (Вскоре потом это дело ему пришлось прекратить.)> Множество обглоданных и обветренных костей тогда валялось и на моем участке. Купив дом, немедленно я обставил все свое место хорошим заборохМ, кости все выбросил, пустырь распахал и устроил огород.
В то время у меня были собаки Ярик — ирландский сеттер, Кента — немецкая легавая, дети ее — Нерль и Дубец и гончий Соловей. Все эти собаки, свободно гуляя на огороженном участке, время от времени выкапывали себе откуда-то старую лошадиную кость и возились с ней, пока я не перебрасывал ее через забор обратно к соседу. Мало-помалу таким образом были уничтожены все следы прошлого беспорядка, и началась у нас с с°баками хорошая жизнь.
Летом я писал обыкновенно в огороде под единственной липои на самом простом столике. Однако писать мне очень мешали собаки, они постоянно то играли между собой, то ссорились, при играх пыль летела мне в глаза, при ссорах обиженное УЩество жалось к моим коленям. Грубо разгонять своих при-
ват^ч Не ^ЫЛ0 в моей манере. Я должен был судить, наказы- ь. Часто злился, и это мне очень мешало работать.
Ла лУчилось однажды, Кента недалеко от моей липы выкопа- иэ-под земли лошадиное копыто, давно обглоданное, без
1 1 Зук 3028
321
всяких признаков на нем чего-либо съедобного, просто это было голое копыто из рогового несъедобного вещества с железной подковой, пробитыми <загеркнуто: через копыто> и загнутыми гвоздями. Увидев это копыто, я хотел было по своему обыкновению швырнуть его к соседу через забор, но странное, исследовательски внимательное, не то чем-то озабоченное, не то чуть-чуть испуганное чем-то сверхъестественным непонятное выражение Кенты меня заинтересовало, и я невольно отложил расправу с копытом.
Поведение Кенты возле находки обратило внимание всех других собак. Они окружили ее, не подходя, однако, близко, как только кто-нибудь переходил невидимую черту запрета, Кента злобно рычала. Только мало-помалу умная Кента пришла в себя и определила свое поведение в отношении таинственной находки. Она захватила всей пастью копыто вместе с железной подковой, легла у ног моих под столиком, устроила копыто между лапами, а сама, освобожденная от неудобной ноши, властным взглядом окинула всех других собак, Ярика, Нерль, Дубца и Соловья. И сейчас же они все, как бы подчиняясь ее властному взгляду, легли полукругом возле моего столика.
Мне очень кстати пришлась эта новая спокойная организация моего собачьего мирка при помощи таинственного копыта. Будь это съедобная кость, Кента принялась бы ее грызть, остальные собаки, быть может, вдали полежали бы, поглядели бы некоторое время с завистью, в надежде, что Кента забудется, убежит зачем-нибудь, и тогда по собачьему праву на собственность каждый может захватить и завладеть ей. Там при съедобной кости даже самый хруст, иногда столь продолжительный, мог бы раздражать меня и отвлекать от работы. Но здесь при совершенно несъедобном старом выветренном копыте, закованном в железо, Кента ни малейших попыток не делала грызть его. Возможно, для собачьего носа был ощутим животный дух в копыте, но это был только дух и больше ничего, и благодаря этому духу власть Кенты осуществлялась в полной тишине, спокойствии и как бы даже величии. Так думалось мне, глядя на собак, о собственности капиталистического мира: сколько жестокой грубой борьбы, распри при захвате какой- нибудь начальной вещественной собственности, и сколько величия, когда собственность стала отвлеченной властью и владелец сидит в своем роскошном особняке.
322
поЛЯХ: И сколько величия, когда собственность делается
а властью и капиталист спокойно властвует при помо
щи каких-то бумажек…>
у моих собак нет ни малейшего сомнения в существовании бога* бог — это я, человек, и всё сущее на земле от меня, и в том числе, конечно, и копыто. Бог дал и бог взял. Я беру у Кенты копыто, приказываю ей лечь в полукруг границы, подзываю Я0Ика, передаю ему копыто, и вот он тоже, как Кента, принимает львиную позу и начинает господствовать.
Под вечер, окончив свой дневной труд, я уношу с собой копыто, собаки начинают бегать, возиться. И так каждый день, когда мне нужно работать, я выношу копыто, делаю кого-нибудь из собак королем и в полной тишине начинаю работать.
С тех пор прошло десять лет. Все собаки мои описаны, Ярик, Кента, Нерль, Дубец, Соловей. Рассказы мои о них, написанные под липой с помощью копыта, в сотнях тысяч распространились по стране
