делать, не будучи лично матери- тывН° 3аинтеРесован- Весь в плену и должен, по-моему, запу- лые ТЬСЯ ВСе сильней- Галина такая же. Легкие богемно-весе- люди попадают в трудное положение.
СамЩаЮТ кваРтиРУ к 1 Января.
мятпг. 06 вРемя начинать писать кавказскую повесть. Чтение Материала почти закончено.
379
Время проходит, все меняется, и оттого именно, что врем бежит, мы, люди, рождаемся каждый с каким-нибудь отличи* ем от другого, и так не только люди, но нет букашки, чтоб ~ с другой букашкой или лист на дереве с другим, рядом сидя1 щим листом точно складывались…
Случай с дятлом.
Петя принес четырех зайцев, из которых двух поймал Тру. бач. Большой, глубокий, рыхлый и скользкий снег. Заяц давал пробуксовки, и тут его настигал Трубач. Два другие возвращались в свой след, и Петя потому ловил их на первом кругу. Значит, по первой пороше бегает заяц далеко и неправильно, потому что, с одной стороны, ему еще боязно кружить по белому, с другой, нет никакого облегчения попадать в свой след.
Видел он дятла: летел короткий (хвостик у него ведь маленький), насадив себе на клюв большую еловую шишку. Он сел на березу, где у него была мастерская для шелушения шишек. Пробежав вверх по стволу с шишкой на клюве до знакомого места, он увидел, что в развилине, где у него защемляются шишки, торчала выработанная и несброшенная шишка и новую шишку ему некуда было девать. И нельзя было ему, нечем было сбросить старую, потому что клюв был занят. Тогда дятел, совсем как сделал бы в его положении человек, новую шишку поместил между своей грудью и деревом и, сильно прижав ее, освобожденным клювом быстро выбросил старую шишку, потом новую поместил в свою мастерскую и заработал. Такой он умный, всегда бодрый, оживленный.
Начать рассказ описанием случая с дятлом: что он в такой- то своей мастерской (какая она, где, какое дерево) долбил шишку и хотел было ее сбросить, чтобы лететь за новой, но нечто ему помешало. Дятел прилетел на дерево: внизу муравейник, обсыпанный шелушками белки, сама белка, клесты (жизнь на елке зимой, вспомнить мрачностью лей внизу и веселье вверху, где-то есть у меня такое).
4 Декабря. Всю ночь была капель, и условия для охоты создались лучше вчерашнего. Петя идет с Трубачом. У меня сильнейший насморк, сижу дома в ожидании превосходного рассказа Пети: интерес выслушать почти равняется самой охоте.
Толстого упрекали много за то, что он живет в барских уело виях, и рекомендовали уйти. Молодежь всегда хватается за это «уйти», потому что это самый легкий способ решать труднь1
380
ый вопрос. <Приписка: Вообще «уйти» — это «не спо- мораЛЬН соб»^ Я сам всегда берег для себя это «уйти». И не уходил никуда □тому* что это трудно, а подчиняясь воле неведомого спя- НС во мне человека с гораздо большим моральным круго- шеГ° чем мой действующий, рассуждающий, сознательный 3°^овек. Этот спящий человек, вероятно, и есть «совесть», к ко- че Й прибегают люди, не умея ясно осознать свой поступок, говорят просто: «совестно». Бывает, человек даже покраснеет: так ему совестно. Выходит так, что сам гораздо лучше в существе своем, чем думаешь, и оттого «совестно» и страшно оказаться со своими маленькими делами «на виду», быть застигнутым врасплох. Андре Жид, вернувшись домой, написал о нас одиозную книжку, о которой пишут теперь в «Правде», вспоминая Иудино целование. Тяжелее всего думать, что Жид пишет, возможно, даже и не думая, что он причиняет нам вред: привык писать свободно, не церемонясь с политикой. А мы не можем так писать и, зная, что не можем и вообще ничего не можем как писатели... Писатель у нас находится в банке с притертой пробкой и виден весь насквозь. Ведь и рад бы всей душой отстаивать родину, Сов. Союз и вождя, но гораздо больше будешь значить как писатель, если промолчишь, чем вместе со всеми воскликнешь «осанна!». В такой осанне твой голос не будет личным голосом в хоре, согласным, но имеющим свое место, нет, личность твоя потонет в реве существ, которые завтра же при перемене заревут совсем по-другому. В таких условиях молчание выразительно и за молчание уважают. Такие книги, как Жида, ставят нашим вождям вопросы для разрешения, и это приближает нас к лучшим дням. До чего со- вестно жить становится! Никакое настоящее общение невозможно, потому что боишься труса в себе и противно говорить человеком^, имея в виду, что он, может быть, для того и бесе- ума?- Т0^0^’ чт°бы куда-то сообщить. С умным боишься его сти к использует! с глупым боишься, что разболтает по глупо- А ве Э1°МУ теперь до того привыкли, что уже и не страшно, бопь^ 6ыло вРемя» когда этот страх вызывал страхи эпохи Ста1 Человека с пещерным медведем! Ную ановясь с писательской точки зрения на правительствен- онечно, понимаешь, что там вполне искренно говорят 381 и ждут настоящей «осанны», т. е. выражения подлинных напо ных чувств, и тогда уже после уверенности в настоящей оса*А [надо] сказать: «ныне отпущаеши»: говорите, пишите как XQ тите, ваша воля. Такая блаженная мечта: — Осанна! — вопи' народ. — Ныне отпущаеши! - отвечает правительство. Т Какой же вздор! Вот бы взялись теперь, пользуясь конституцией, несколько крупных писателей начать журнал «Советская честь» и начать войну против фальшивой «осанны», как, бывало, соединялись на Руси честные люди. Попробуй-ка! Церковь у нас была школой любви. Страна была вся усеяна такими школами. Но эти школы любви, когда накопилось в народе сознание неправды, стали политическим орудием гражданского мира. Вот почему в самом начале революции в театре при слове «Христос» <загеркнуто: одного актера> один матрос выстрелил в этого актера и вскоре затем начали ломать «школы любви». Так вырвался народ из рук попов и никогда к этим попам не вернется, потому что в простоте своей был обманут. Церковь начнется среди личностей верующих и будет элементом культуры, но не политики. Спрашивается, однако, где народ будет учиться любви, если эти школы разрушены. Народ бросается за этим на ученье, на книгу.

Ставский в своей речи на съезде сосчитал, сколько разрушено церквей и сколько создано театров. Какой дурак! Церковь должна быть теперь лишь завершением культурного потока, высшей точкой связи между людьми (культуры), и тут, наверно, после великого разгрома жизни среди разноплемен- ников создается соединение церквей.

Лирика в эпосе достается читателю как искренность автора, душевность. Эта лирика достается автору материалом личного человеческого переживания. Не много можно написать посредством этой нутряной поэзии; не на много томов ее хватит. Но зато все сказанное должно жить долго. Значит, написано не много, а скажется много. Какая экономия бумаги и времени!

Однако нет ничего противнее, если такое писательство становится приемом, мастерством без внутреннего переживания. Я это думал, когда перелистывал свою «Кащееву цепь», эту еще совсем не оцененную книгу. Неужели я себя переоцениваю? Если же нет (думаю, что нет), то мое время еще впереди» и по всей вероятности, когда меня не будет в живых. Как это

382

какое богатство в этом, скопление силы и гигиена х°РоШгти Одним плохо, что при успехе, наверно, я бы еще ^чшеи больше написал.

трлесныйлруд (так и надо говорить вместо «физический»)

—^^полняет машина, а человек управляет. Но раньше, Т чиняясь телесно, он оставался в мечте своей свободным. т°Дерь он, как управляющий, не телом, а своим духом подчи- яется другому, старшему управляющему, и для мечты у него больше нет времени. Овладев машиной, он сам становится частью машины.

Перечитав главу «Живая ночь» из «Кащеевой цепи», вдруг понял, почему Белый и его антропософы не поняли «Кащееву цепь». «Живая ночь», напр., так близка к природе, что кажется фантастикой автора. Между тем сама близость именно и является мотивом поэзии. И вся «Кащеева цепь» построена именно на этой близости поэта и человека. Неужели этого никто не поймет и не скажет? Едва ли…

Итак, моя повесть будет посвящена творчеству. Понятие «природа» в ней будет раскрыто как дар жизнетворчества. Это жизнетворчество разлагается на две силы: центробежную и центростремительную. Центробежная сила — это творческая личность человека, стремящаяся оторваться и улететь в пространство к «Богу». Центростремительная сила воплощается в обществе, или государстве, которое эту силу стремится повернуть (использовать) на благо обществу, человеку. То и другое движение изображается в лицах в двух героях, которые мирятся друг с другом «в день отдыха», на круговом движении, «счастье».

Спор, борьба между этими двумя лицами, начинается от пристрастия к лошадям: у одного местная, полезная, у другого английская, бесполезная, но прекрасная. В дальнейшем развить сюжет, найденный в Кабарде на основе [пережитых] моих отношений с Беталом Калмыковым.

Ли ®ечеР°м Петя пришел с охоты, убил зайца и двух подстре- Л «съел Трубач. Почему в оттепель так плотно лежат зайцы?

^ека**Ря- Оттепель продолжается. Снег садится. (Введе- е ломает леденье.)

НапУганьМ С залепленньши окнами. Вот пример того, как мы

383

Сделали опыт обучения населения на случай воздуц1Но налета. И все залепили себе окна и поверили в то, что свои люди будут пускать в нас отравляющими газами. В городе хватило хлеба, потому что деревня бросилась закупать себ6 хлеб на время отсидки дома от удушливых газов. Пришлось в газете разъяснять населению дело по существу.

Так, помню, когда отменили РАПП, в писательской среде никто не верил: «все говорили, они тут сидят, но только на других местах». Точно так же и конституционным свободам никто не верит. А я думаю, что перемена какая-то у нас, писателей должна быть уже по тому одному, что в деле послушания, мол-‘ чания и лжи дошли до последнего предела.

Читаю дневник Толстого за 1910 г. и считаю эту книгу одним из величайших документов человеческой жизни мирового значения.

Обдумать мысль об «этическом коммунизме», включающем в себя всю революционную этику прошлого. Странно, почему Горький, воспитанник революционной интеллигенции, не посмел стать на этот путь.

Философия усилия в дневнике Толстого. (Обдумать: личность и усилие. Неприятное чувство, сопровождающее усилие.)

Читая дневник Толстого за 1910 г., вдруг с этим внутренним человеком сопоставил Ленина: это очень годится для моей повести: вот два полюса жизни, духовно-личный и материальнообщественный.

Найти место в «Дневнике», где Толстой, мучаясь положением барина, говорит, что народ русский станет на свои ноги, когда вымрут все бары и революционеры. Вот теперь бары все вымерли, и революционеры-интеллигенты тоже все кончились. Или еще не кончились?

Надо помнить, что я единственный из писателей, а может быть, единственный из всех работников культуры, кто в молодости был рядовым марксистом и в этом служении начал свое культурное сознание. Я единственный, кто ощутил эту про* пасть между общественным служением в полной мере (почти религии) и личным сознанием (творчеством). И значитель ность моего