положения подтверждается значительностью коммунизма в настоящее время — это раз, и общественны
384
знанием моего творчества — два. В повести и это должно П^ти выражение, потому что повесть эта выходит из настоя- На го а настоящее есть момент рождения культурной личнос- Ш если же этого не будет сейчас, то, значит… она родится в процессе войны.
Наше нынешнее общество и Спящий человек среди него. Не только пробуждения этого человека боятся, но если даже он чхнет во сне или зевнет, сразу же летит вон несколько авторитетов. Толстой в своей речи только намекнул на что-то, и Суб- боцкий, кажется, самое отвратительное из всех <загеркнуто: существ> властей, предержащих литературу, полетел к чертям.
Человек, уходя из дома, отряхнет прах с своих ног и начинает строить дом на другом месте — это революционер, переживающий два фазиса: 1) уход, 2) строительство.
1) фазис: Уйти — это и есть собственно революция, т. е. момент разрыва с прошлым. Уход Петра I. 2) фазис: Строительство — см. строительство Петербурга.
Сюда же: уход Толстого и всякое решение трудного морального вопроса есть революция. К этому: уход, перемена не разрешается церковью ввиду того, что человек, уходя от беды, уносит ее с собой. В этом случае церковь смотрит на среднего человека (шаблон), есть, однако, такое положение, когда человек должен уйти, т. е. когда трескается самый дом, в котором он живет. (Вопрос: Петр I имел ли такую необходимость, или же он мог…)
Кавказские рассказы.
I.
Прошлой весной гостил я на Кавказе, и меня принимали
с особенным почетом. На Кавказе гость — лицо самое уважаемое.
~~ Вот, — подумал я, — жить бы так и жить, ты ничего не де- Лаешь, а за тобой все ухаживают только за то, что ты гость.
— Неужели, — спросил я одного осетина, — каждого гостя 3Де на Кавказе принимают с почетом?
Каждого гостя, — ответил осетин, — на Кавказе прини- Ма*от с почетом.
_ П сколько времени он может гостить?
ри сутки, — ответил осетин, — он может гостить.
13 Зак. 3028
385
— Только трое суток! — удивился я, — а как же после тпе
суток? Р х
— После три сутки гость должен объяснить, загим он пришел.
— А если он промолчит?
— Если он промолчит, я спрошу его: «А па-агиму ты молчишь?» И когда он объяснит, то еще может жить.
— Сколько же времени еще-то можно?
— Если есть у меня время ухаживать за гостем, он может еще долго жить.
— А если нет времени?
— Нет времени, то каждый хозяин объясняет это гостю <приписка: освобождается от гостя> по-разному. Если я хочу с гостем проститься, то рано утром иду в конюшню и хорошо кормлю коня моего гостя и хорошо его чищу. После того бужу хозяина и хорошо его угощаю: шашлык делаю, бузу, чихирь, айран. Когда гость бывает сыт, я веду его под руку в свой сад и дожидаюсь птичку. Она прилетит, и она улетит. Когда птичка прилетит, я показываю на нее гостю и говорю: «Вот птичка прилетела». Гость смотрит на птичку. А когда птичка улетит, я говорю: «Птичка улетела! Птичка знает время, когда ей прилететь и когда улететь, а человек этого часто не знает. А паа- гиму человек не знает?» После того гость благодарит меня и уезжает.
Петя опять весь день на охоте. Убил одного только зайца, потому что Лайба оказалась плохой, возвращу ее назад.
Рассказывал Петя, как рабочие говорили о волках, будто волк знает, кто его обидел, и у того отнимает овец. Это напоминает суеверие Иванова-Раз. относительно крыс: будто крысы могут знать о мине, угрожающей кораблю, и т. п. Суеверие тех и других людей происходит от их отдаленности от природы. Напротив, охотники, глубоко чувствуя и понимая природу, никогда не скажут таких глупостей. Так рационалисты могут быть суеверными, а мистики, глубоко чувствующие люди могут, наверно, часто из одного опасения быть суеверными не покидать границ разума. Да, мистик, наверно, уже из одного оберегания своего чувства должен быть более рационалистом, чем сам рационалист.
Но ведь Петя разговаривал с дровосеками, крестьянами, которые всю жизнь проводят в лесу — и ничего не знают. Близость, значит, не в том, что ты близко живешь, а близко чув-
386
С другой стороны, книги многих ученых, имеющих сТВУе ве «классификацию» животных и пр., в существе своем В Г° вычайно далеки от природы. Знание (от науки) только чРез ПЯРТ истинное знание, когда оно является ответом на
ТОГДа А“С1
посы, поставленные личным удивлением, полученным от В° вого впечатления (первого взгляда). Это ответ на вопросы П бенка (ребенок любознательный живет и во взрослом и час- то до старости лет): а почему? а отчего? а что это?
в Декабря. Оттепель продолжается. Говорят, что снег сильно осел («осадка»). Мой насморк проходит. Сегодня ремонт машины.
Читаю дневник Толстого за 1910 г. и «Берег Маклая». Окончил чтение кавказских дневников. Приступаю к повести. Написал детский рассказ с Кавказа «Гость». Составил книжку в 2 листа о севере для ГИХЛа.
Чтение Маклая открывает для юноши свободу проявления личной инициативы: это «Робинзон» не условный, а действительный: в сущности, каждое место является Новой Гвинеей…
Если самую маленькую, невинную, свойственную всем страстишку не удовлетворять, а бороться с ней, то она в своем требовании удовлетворения заполнит всего человека, даже выйдет из него и появится в виде искушающего дьявола (Отец Сергий). Если же эту страстишку вовремя удовлетворить, то придет время, когда и хотел бы побаловаться, порадоваться жизни — хвать! и нет уже в тебе этой страстишки: удовлетворен.
Вычитал из кавказских тетрадей, что необходимость быть на ее похоронах (быть с людьми близким через нее) вскрыла необходимость заняться своим архивом: что архив — это долг мои, живущего человека, в отношении себя как покойника, что заниматься своим архивом — это значит создавать свои похороны.
Революционеры должны кончиться после того, как они по- нчат с «классовым врагом». Эта борьба отсрочивала «лич- жи Жизнь>>’ которая является единственным источником тво НетвоРчества- До конца борьбы революционеров личным или А СТВ0М заниматься У нас не полагалось, поэтому я, напр., Толе ЛПаТ0В Кащеевой цепи» чувствовал себя несвободно. Цион °И затемнил жизнетворчество, противопоставив револю- еРам непротивление злу. Надо было…
387
Любовь (христианская), о которой так много говорит Тол стой, так же принудительна и отвлеченна, как, напр., служение революции или рабочему классу, это не чувство живое любви а долг, служба («обком» моей повести).
Самое неприятное в другом человеке — это когда чувствуешь в нем свое собственное пережитое и самим собой осужденное.
Приходил шофер Терехина Анатолий Петр. Гусев и рассказал свой сценарий из быта монахов: выходило, что все монахи у него были развратники и негодяи. — Это исторически неверно, — возразил я, — что же касается значения агитационного, то вспомните, что недавно в «Правде» писали об извращении Демьяном Бедным значения факта Крещения Руси. В агитационном отношении теперь нужен сценарий, поднимающий великорусское национальное самосознание. — И Анатолий не мог ничего возразить.
Вот какая перемена, вот ответ тем, кто говорит, что конституция ничего не значит. Нет, она, по всей вероятности, будет значить то же, что в литературе отмена РАППа. Правда, литература после РАППа мало улучшилась, но я, напр., написал «Жень-шень» и продолжаю жить в надежде, что еще напишу. Есть за что хоть уцепиться, а тогда ведь собрался вовсе жизнь кончать. Ужасно вспомнить. Только испорченные политикой люди могут осуждать или не придавать значения конституции.
Отправил в «Мурзилку» рассказ «Гость». Поручил Пете: договориться о книге «Берег Маклая», о маленькой книжке «Отцы и дети», покончить с иностранцами, достать копию договора на 4-й том.
Лева, когда был моим секретарем, то’ каждую операцию проводил, устраиваясь вместе с тем и сам: если доставал мне лицензию на фотоаппарат, то тут же и себе доставал, если добивался пленки в Кино, то и себе урывал. Он был заинтересован. Теперь он обижен, что его сменил Петя, и ничего не хочет мне делать. Моя почта погибает в его квартире, из которой он выпер меня. Так пропал сейчас договор на 4-й том. Жена его тоже эгоистка и без дальних планов. Придется больше не обращаться к нему ни за какой помощью и вместе с тем ни в коем случае этим самым не питать какой-либо неприязни к нему- таков он есть, и дай ему Бог хоть с самим-то собой мало-мальски справиться.
388
гинийлапохь.
^Тонижили и не тужили, Ниток не было, а чем-то шили, Спали врозь, а детишки были.
7 Декабря. Наконец заморозило: -6 °С. Заря лиловая вни- над лиловым началом внизу зеленовато-желтая светящаяся полоса и выше еще более густо-лиловая тяжеловатая полоса, еще выше на светящемся голубом своде свежий маленький новорожденный месяц. Вскоре от лилового раскинулся свет на
полнеба.
Так сбывается, что «Введенье ломает леденье, Варюшка подмостит, а Никола пригвоздит».
Лева пишет, что Кронгауз, жулик из «Молодого колхозника», восстал на меня, узнав, что я дал в его журнал не новую вещь. Он же рекомендует в журнале молодым колхозникам есть больше сливочного масла.
Написал рассказ (детский) «Косой черт». Прочитал «Берег Маклая». Дневник вначале волнует и восхищает. Но потом топчется на одном месте, и не знаешь, из-за чего в конце концов все совершается. Для детей, однако, это будет хорошая книга.
Задумал приспособить машину для пустынной жизни. Для этого надо свою машину променять на «Пикап», кузов превратить в фургон с отоплением от мотора, спальней и проч.
Чем отличается толстовская «любовь» от «долга»? Напр., дело Екат. Семеновны (фельдшерицы) есть дело любви или долга? С другой стороны, любовь (влюбленность) как сила первого взгляда, детского, эта любовь, когда кажется, что все люди хороши и мир единое целое в творчестве — почему не ставится °на в основу творчества жизни? Скажут — такая любовь проходит и на этой любви нельзя основаться. Но вот именно тут гпорю: любовь эта прошла, потому что ты этот дар погубил: 1 вин°ват, а не эта любовь. Личный твой грех закрыт в люб- долге, через ошибку твою, грех твой любовь творческая пе- РеЩла в любовь-долг.
ско° П0^ести «Жень-шень» показан путь сохранения творче- ныт! Л!°°ви через лишение себя, воздержание (не схватил за ко- <<ПОо т' е* показан долг не в отношении «Бога», «ближнего», етаРия», «беднейшего из крестьян» и т. п. отвлеченных, 389 не существующих конкретно идолов, а долг в отношении свое" живой созидающей любви, своего жизнетворчества. Тебе даИ талант, и долг твой умножать его. Почему же Гоголь, Толстой, гениально одаренные, не удовлетворяются долгом в отношении своего жизнетворчества а хватаются за костыли просто долга в отношении Бога и ближ- них? Тут заключается личный грех вроде того, что человек объелся и на хлеб не может смотреть: не нужно было обжираться* так точно вкус к жизни
