Писатель? — Да, писатель Пришвин. — Это тебе он кланялся? — Мне, мы знакомы. И вам тоже кажется, кланялся. — Да, кланялся, да вот я не узнал! неловко, а мы знакомы.
После того начальник вышел, стал осматривать машину, а мне хоть бы что. Так, я заметил, часто бывает между людьми: хоть вот один общий знакомый найдется, и почему-то легче становится.
(Узнать у Коли — какой это был начальник и почему он его боялся.) >
Из «Шоферских рассказов».
Начало рассказа: «Как надо и как я хочу». Это было еще в то время, когда газики, копия модели Форд А, выпускались с кузовами Торпедо, а не как теперь выпускают М, с лимузинами. В то время <приписка: первое время, когда только-только завод стал на свои ноги> два лучших мастера на конвейере Мартын Генрихсон, родом из Латвии, и Андрей Платонов из-под Лебядни были впервые премированы автомобилями, Генрихсон поздней осенью и через полгода в разгар’весны Платонов.
Все завидовали Генрихсону, когда он, выбрав себе машину на конвейере, сел за руль. В числе других рабочих мне тоже удалось посмотреть в этот момент на Генрихсона. И вот, скажу сейчас, что было мне удивительно. Каждый ведь день я провожал машины с конвейера, и ни разу не чувствовал я по-настоящему, что это за священный момент на заводе, когда машина сходит с конвейера.
Генрихсона я знал хорошо. Он из Латвии попал к нам еще во время германской войны, женился на русской, занялся своей механикой, да и застрял: вроде как бы понравилось. Но и прав’ да, уважали его все, дотошный человек был и любил нам всегда
410
ить: «русский человек работает как ему хочется, а я paro00^ как надо». Но любил наших рабочих, часто смеялся, боГ 0 чему посмеяться в то время. Ведь прямо тут из дерев- ^ Монастырки серый мужик поступал на завод, от самых НИ стых работ по уборке переходил к простым машинам, от ПР ТЬ1Х к сложным и так собирался в рабочего, как из грубых ПР ей на конвейере собирается машина. Не смеясь говорил г нрихсон: «Машина умней нас, она учит нас. Машина учит, как надо работать, а русский человек не хочет как надо, а хочет:
я сам».
В числе других рабочих мне удалось посмотреть на Генрих — сона, когда он, выбрав себе на конвейере, впервые сел в свою машинку. Каждый день я видел, как сходили машины с конвейера, но когда Генрихсон сел, то и мне стало будто я сам сел в свою машинку. Некоторые шоферы научились врать, будто ему общественная машина все равно что своя.
<Загеркнуто: Фарисеи! — говорю я им, — не знаете, что говорите, лицедеи: нет у вас ничего и не будет у вас ничего. Говорят! А дай-ка ему свою машину.>
Да, да, послушать — все говорят. А дай ему машину свою — запоет другую песню. Знаю я эти повадки. Генрихсон не такой, он как сел, так и мы все будто сели, каждый в свою машинку.
И тут я впервые понял, что за чудо это бывает, когда машина сходит с конвейера. С того времени, когда на скелет машины спускается сверху кузов — вы видите дальше, что по конвейеру дальше движется уже настоящая машина и только что не сама идет, а движет ее конвейер. И шофер садится, заводит. Видишь, как задышала машина. Но все еще не проснулась. Маша у нас одна была, в кошке сидела и развозила <приписка: [разливала] > металлическое литье по формам. Раз сама попала в литьё и сгорела в металле. Я вспомнил эту Машу, когда Генрихсон подъехал к концу конвейера, дал газ, включил сцепление и майна покатилась сама. Как это сама, откуда взялось?
спомнил я тут сгоревшую Машу и всех нас и себя самого ш ЗЛел: все мы это’ СИЛУ свою отдали. Человек захотел, и ма-
надо3 П0Шла* И вспомнил еще, как Генрихсон говорил: «Не нас» Д£лать как < я хочу”, надо делать как надо: машина умней скати 1осмотРел бы он тогда со стороны, с каким лицом он За Во ся с к°нвейера и дальше, полукругом завернув, вылетел так и °Та сбоРочного Цеха. У них у латышей, когда рады, лицо пышет. — Своя машинка! — сказал возле меня рабочий, 411 тоже, верно, понимая по Генрихсону, как и я понял в ту конвейер. <На полях: Завод в единстве, станки везде, как свечи стали>
Вылетев из цеха, Генрихсон заехал к себе, забрал же и детей, покатался и скоро вернулся. Он себе сразу же прав^ выхлопотал держать машину при цехе в ремонтном гараже и заниматься в выходные дни. Вот с тех пор это и началось у Генрихсона, машина ему стала как вторая самая разорительная жена. Чего только он для нее ни придумывал, чего ни доставал. Достал усиленные баллоны — мало того! Поставил и супербаллоны. Придумал экономичный карбюратор. Лишился выходных дней. Жена стала появляться. Прокатит полчаса а потом три часа чистит, полирует. Иностранцы посещали завод, к нему стали заводить в ремонтную и показывать.
Ровно через шесть месяцев съехал с конвейера второй замечательный мастер автосборочного цеха Андрей Платонов и тоже с разрешения начальника цеха временно получил разрешение ставить машину в ремонтный гараж. Андрей Платонов самый русский человек, весел бывает и доволен жизнью только если выпьет. Лицо худое, длинное, цвета в щеках давно нет, и никогда щеками не смеется. Но зато глазами по-своему улыбается и вдруг что-нибудь придумает, засветится весь.
Жарко у нас бывало в цеху, или от работы внутри горит: часто пить хочется, и для этого у нас в цеху там и тут были [баки]. Бывало, начнет Платонов, пьет. Станешь в очередь. Заметит — бросит, отойдет. А ты напьешься — окажется, он это для тебя бросил. Такой тихий человек и задумчивый. Мы очень обрадовались, когда начальство его работу заметило, и не завидовали, когда ему дали машину.
Так сошлись они с Генрихсоном в гараже, когда Андрей сделал свой полукруг, с конвейера [ввел] свою новую машину в гараж. Генрихсон в это время там синей кисточкой переделывал зеленый кантик по черной лакировке кузова на белый, и выходило много красивей: зеленое по черному было менее заметно, а беленький кантик очень украшал.
— Самая разорительная жена, — сказал Генрихсон.
— Забрала же она тебя в руки, — сказал Андрей.
— Так надо, — ответил Генрихсон, — погоди, вот и те твоя заберет.
— Нет, [ответил], меня не заберет.
412
^ Заберет.
_ Нет, едва ли.
I Хочешь спорить?
_ Давай!
Поспорили. м
Посидев немного, Андреи собрался уезжать.
_ Машина умная вещь, — она учит нас порядку… у нее 6 льше ума, вот погоди, увидишь: заберет она тебя в руки.
00 — Не заберет, — сказал Андрей и уехал.
Много раз потом в дружеской беседе — он когда выпьет, делается таким разговорчивым — рассказывал мне Андрей об этом своем замечательном выезде на своей машине. Как эта мысль о том, что не заберет его в руки машина, продолжалась у него и за рулем. И как росла у него за рулем и подсказывала ему. И в конце концов соблазнила. Заехал куда надо и там выпил и взял с собой. Когда выпьешь, это известно — каждый шофер это знает, кажется, много увереннее ведешь, и чем больше пьешь, то не как по земле пьяный, качаешься, а очень уверенный [бываешь]. Андрей пил глоточками и с каждым глоточком шептал: — Нет, меня не заберет, нет, меня не заберет. — И вот стала земля отделяться, а он, повторяя «нет, не заберет!», стал подниматься все выше и выше…
<На полях: Смешной он, так любит читать, из Гоголя взял [сю жет]... Земля отделилась, и за черевичками на чёрте летел.>
Возле сборочного цеха у самого окна ремонтного гаража в то время валялись скелеты разных аварийных машин, безнадежно ожидающих ремонта. Под вечер, когда наша смена кончилась, мы расселись тут на скелетах покурить, покумекать.
Кое-кто был тут из молодых инженеров, недавно работав- Ших у самого Форда в Америке. Генрихсон пришел. Инженеры нам рассказывали удивительные сказки про Форда: что там кто-
°курки на дворе собирал и тем больше зарабатывал, чем ин-
ер. Спорили между собой инженеры, сравнивая американках iИ русских рабочих.
Рабоч Н“1 инженеР Раскрывал такую мысль, что во всяком труде г°й Г’С °ДН0^ СТ0Р0Ны, чувствует, как надо работать, а с дру- HOPQ и К самомУ хочется, и что правильное [со]отношение од- много Д^Гого определяет все качество работы. Если чересчур ХоРощаяаДО>> ~~ получается немецкая работа: машина выходит я’ Но безличная, если рабочий и знает как надо и как
413
хочется самому: машина английская, высокого качества но рогая. С этим не спорили другие инженеры. Но в оценке н го труда они разошлись. Одни инженеры говорили, что Ше~ труд губит кустарщина, наследие ремесленной эпохи: кажл^ рабочий хочет работать по-своему и не может подчинить св волю тому, как надо. Другие инженеры говорили, что по *° и требовать ничего нельзя от мужика из Монастырки. А вот когда они сами мужика научат, как надо работать…
— Нашего рабочего машина не заберет, — сказал кто-то
— Заберет! — говорил другой.
Спор выходил точно такой, как у Генрихсона с Андреем Услыхав это, Генрихсон сказал от себя:
— Когда это будет или не будет, мы ничего об этом сказать вперед не можем, товарищи. Может быть, будет, а может быть, не будет. Я говорю, что есть сейчас: машина умная, и пока нам у машины надо учиться. И ничего худого не будет, если мы у машины будем учиться.
При этих словах вдали на том конце огромного двора показалось большое облако дыма и направилось к нам. Из этого облака показалась большая пятитонная машина и на буксире поломанная полуторатонка с остатками склянок дымящейся серной кислоты, и в этом дыму лежал почти бесформенный газик. Оказалось, это Андрей, поднимаясь на небо, на огромной скорости вставил машину свою в полуторатонку, нагруженную серной кислотой. К счастью, каким-то чудом сам уцелел и бледный сидел подле: хмель все-таки из него вышел, и он, увидав Генрихсона, сказал:
— Вот видишь, меня машина не забрала.
— И ничего хорошего нет, совсем бы не следовало тебе ее и давать.
<На полях: С тревогой мы спросили про Андрея. — А что Андрей, пьяница и ему... — Жив. — Пьяница всегда жив остается, только вот маши^ ны: две машины разбил и серной кислоты на две ты сячи рублей. Инженер: — Теперь будет выплачивать. — Я говорил, что зажмет, — сказал Генрихсон пос^ Андрею, — не тем, так другим зажмет: я делаю надо, и она как самая разорительная жена, а ты Д лаешь как хочется, и она тебе как любовница.>
414
гтидии ум был насмешливый, очень была наблюдатель-
