свой номер к калошам и не находит: номер потерян Он называет швейцару свое имя, но швейцару Большого театра нет никакого дела до имен, потому что носители всех имен являются носителями и калош, а он приставлен к калошам Швейцар предлагает величайшему представителю человеческого мира (а ведь каждое «я» есть величайший представитель) дождаться, пока кончится представление, все разойдутся и определится номер калош. — Да вон они, я их вижу! — Вы видите, а у меня нет номера, и я не могу. — Тогда великий представитель человечества садится на диван под часами и отдается той самой вечности, которую все мы ждем после смерти, этому швейцару наших телес: мы как будто все теряем свои номера, и наше заслуженное «я» в представительстве своем исчезает.
Общество всегда убивает: «чан», в который бросается человек, чтобы воскреснуть, вот для чего личины и маски, вот что значит герой. Каждый лелеет свое «я», своего героя, который укрывается у него под личиной, каждый тем самым давит на другого, являясь его смертельным врагом, и так все друг друга стерегут.
Но когда вырвется кто-нибудь и, не обращая никакого внимания на их маски, начнет говорить то, что надо и что каждый таит, но не смеет сказать, тогда все идут за ним и делают как надо. Вот простейшая формула общества и личности.
И если вернемся в швейцарскую, то пусть тот профессор сидит под часами, приходит другой, потерявший номер. — Я вижу свои калоши! — говорит он и, не обращая никакого внимания на швейцара, ловко перескакивает через барьер, и когда возмущенный швейцар бросается к нему, он берет его, как маленького, ладонями под уши, поднимает вверх и спрашивает: — Видишь Москву? — И, опустив его, опять: — Видел? — Видел, — уныло говорит швейцар. — Вот то-то! — и уходит. — Почему же вы мне не даете? — удивляется профессор под часами. — Я бы и ему не дал, да ведь он Москву показал. — Тогда профессор в ярости скачет через барьер, и через минуту борьбы швейцар поднимает его под уши и спрашивает: — Видишь Москву?
444
я января. Снежная метель: «буря мглою».
Написал для «Известий» для ленинских дней кабардинский
° ГОРЮЮ О Леве, потому что родня его для нас помогла окон- льно определить его жену. Он, вероятно, рано или поздно ЧГжит, а т. к. ему некуда бежать, то он, отняв у меня одну квартиру, отнимет и другую, потому что опять приведет…
К рассказу «Приемник Си 235»: Партизан Николай Иванович Савин в свое время очень был напорист на фронте и в тылу V себя был величайшим безбожником. Между те*м жена его Ефросинья Павловна была верующая, строго держалась православного обряда, под все праздники зажигала лампадки. Николай Иванович не то что не мог бы с женой бороться, а ему так представлялось, что у людей икона есть зло принципиальное, а для жены только утешение, что-то вроде забавы, и что жена его вместе с ним одинаково в глубине души верит в революцию. /
Трудно понять, откуда могла у него взяться такая вера в революционную веру жены. В домашней жизни он слышал вечную песню, вечные проклятия жены по всякому поводу. Николай Иванович никогда не возражал, потому что знал, что все плохое, что случается, что это надо терпеть, а когда-нибудь непременно людям будет от революции хорошо. Он жил тем дальним, а она настоящим, он же настоящее понимал как цепь проходящих случайностей. Спорить, доказывать жене что-нибудь он давно бросил, потому что она никаких рассуждений слушать не хочет, напротив, только раздражается и начинает скверно ругать всех, от самых больших и до самых маленьких здешних людей… Песни… (Помнить о «круге»Л
Если решу ехать завтра на собрание «Наши достижения», то в отношении конституции можно призвать к действию лич- н°му, создать атмосферу этического коммунизма. И к молоде- Жи* ^ жУРнал «Н. д.» для молодежи.
неб **НваРЯя Снегу нанесло на четверть, но опять оттепель: по л»371″ Зима’ Из Архангельска приехала «Морошка», ехала Двине на пароходе, в Архангельске дождь.
и не б°Ле Метели и в тепле зайцы пролежали всю ночь, хотя в°зле Ы£° снега* РеДк™, может быть, повертелся на пятачке сеоя. Я ни одного следа не нашел.
445
(Не забыть: когда в хмари наконец-то начинает светлеть на белом стена елей до того черная, просто черная как угоЛь° Птички очень работают.)
Кончаю читать «брата»: совсем близкий человек. Буду Пе_ реводить.
10 Января. Морозик -4, но корки не вышло. Ездили в Те- риберки, вернулись в 8 в.
Ни одного впечатления, ни одной мысли, весь день в переживании мускулов. Но нечего горевать: мысли радостной вереницей пройдут в то время, когда тело начнет отдыхать.
Нас нет, но роль наша больше, чем если бы мы были. А Германия есть, сама есть, удивительный, самый сильный в мире народ. Но, по-видимому, роли у нее нет, и все кончится вспышкой. Думал о Фейхтвангере («еврейское сердце»), и вот это уже роль. Да, вот народ — ничего нет, ни земли, ни языка, а какая роль!
Разговор писателя с дьяконом:
Писатель. — Перед тем как что-нибудь написать, я должен в себе все проверить, что чужое во мне — выбросить и оставить только свое. Даже если на пути моего творчества встретится сам Бог, я спрошу себя: «есть ли Бог», и если окажется, что меня научили, а сам я в глубине своей вовсе даже ничего и не знаю о Боге, то я должен и Бога оставить в стороне. Вы же, дьяконы, при одном звуке «Бог», не рассуждая, не сомневаясь, должны хвататься за кадило.
Дьякон. — Не обязательно. Есть дьяконы многоумные, подумает, уверится, молитву прочтет от искусителя «Да воскреснет Бог!» и закадит.
Писатель. — Да, конечно, есть и среди дьяконов люди своей мысли, как и среди писателей есть дьяконы, но по существу дьякон не должен сомневаться, а быть просто верующим дьяконом, как писатель должен быть только тем, что он сам лично есть.
Мысли являются радостные, когда измученное тело начинает отдыхать, тогда понимаешь мысль прямо как явление отдыха тела.
11 Января. Переписывал и отделывал «Макара» для «Известий». Мороз усиливался. Петя поехал в Пушкино. Хочу
446
в Москву в номер недели на две, все осмотрю, со всеми еХа-орЮсь, все устрою. Петю надо свести к Формозову.
12 Января. Мороз хватил в 20°. Наконец-то! Кончаю заме- льную книгу индейца «Серая Сова» и так считаю, что я TjibUie его много как писатель, но он больше меня как человек.
Начинаю через него понимать всех нас, таких, как я и наш русский народ, как индейцев. Мало того! Наш коммунизм представляется ярко как этап цивилизации, когда все делаются «господами», глядящими на все в мире с точки зрения утилизации.
Кавказские народы во время империи развили в точности героические черты индейцев, но теперь они вступили в период мирной обработки цивилизатором. Вот в том-то и дело, что коммунизм умеет цивилизовать, не вызывая на другой стороне героев. Что же касается самих коммунистов, то они сами сто раз на день называют себя героями. На этом пути, как мне думается сейчас, должна непременно кончиться и «героическая» Германия.
Мефистофеля надо понимать как чародея — техника и цивилизатора, почему христианка Маргарита (культура) не пойдет с Фаустом и останется в тюрьме.
Но Мефистофель является злой силой при наличии доктора Фауста. Если же на черта садится кузнец Вакула, простак, действующий силой креста, то при помощи черта он достает своей Маргарите царские башмаки и, как ни в чем не бывало, женится на ней по всем правилам православия.
Отсюда понятно, почему коммунизм против Фауста. Коммунизм хочет быть прост, как кузнец, но вот тут-то и вопрос: хочет ли быть Вакулой или же без Вакулы и без Фауста, а просто вот как англичане высадились в Америке и давай прибирать * рукам индейцев. Однако возможен и Вакула, это бы можно опробовать дать в рассказе «Русалка» (приемник Си 235).
И даже появление Маргариты вызвано кавказским сюже- т°м борьбы с женщиной.
явился^08’ помню’ К0ГДа я в первый раз у них за столом noto^. < И Рассказывая о своих путешествиях, сказал про все это Не» ^ЭТ° Т0Же от Ницше». Теперь Гекели пишет о «Жень-ше- к Нипп° ЭТ° похоже на Джеффериса (который тоже близок е)- Но я не читал толком ничего у Ницше и совсем не 447 знал о Джефферисе. Значит, как же мало мы сознаем обще душ и как опасно давать свое для всех... (не то хочу сказать') Ие «Максим», открывший в Енисейской пустыне свой унив ситет, Вэша Куоннезин - индеец, сделавший сверх-усили*' и, наконец, это мое верчение вокруг личного фактора жизн^ творческой — все это от сверхчеловека, вовсе не сознаваемог мною. Нас эти все люди подводят к сверхчеловеку, на самом же деле в себе самом это проявление чего-то, с чем я не могу справиться. Один борется с болезнью (Джефферис), другой с чем еще словом, все эти сверхчеловеки являются неудачниками, преодолевающими сверх-силой свое положение. Читал Реклю об индейцах в Канаде, когда английский король платил сколько-то денег за скальп француза, а французский король — за англичанина. 13 Января. Встал в 6 у. и почувствовал в глубине себя тоску, которая не дает работать. Стал ходить на морозе под звездами по двору из конца в конец. Дымок поднимается из трубы у Дуни. Барашка кричит у нее на дворе. Пыхтит паровоз. Мерный шаг, мерные повороты, дыханье на чистом воздухе, и вдруг как бы что-то спадает и так приблизительно: какой-то «писатель» из Владивостока прислал глупую рукопись и написал мне, что хотел Горькому послать, но он умер, и за невозможностью послать «полноценному» писателю посылает ко мне. Это одна из тысячи неприятностей, которые подкатывают в тоске. Да, и вдруг: «а черт с ним!» И после того — радость, какая-то легкость жизни и родственное внимание к этому дыму живому из трубы. Вроде сбрасывания шкуры старой, — спало, и хорошо. Так, может быть, и жизнь в свое время отпадет, и под самый конец станет вдруг хорошо, не потому ли покойники становятся опять «хорошими». На этом поставлен и Платон Каратаев: что-то неважное (личная телесная жизнь) скинул, и стало хорошо, все кругом засветилось. Это, конечно, сохраненная жизнь (в истрепанном на рабской работе теле). Это же самое сохраняется в браке без любви (моя мать), в монахах, старых девах. На этом покоится и «РаС ширение души» Джеффериса. Это блаженное состояние не Д°^ стигается, а дается за правильную жизнь. Если же достигать по средством этого (пользоваться"), то и будет система аскетиЗМ^* 448 есть целый ряд проявлений личности, которые мгно- о расстраиваются, [если] к
