нужде, а о удержании на достойной высоте.
Продолжаю думать о внешнем («как надо») человеке и внутреннем («как хочется»). «Как надо», взятое добровольно на себя, называется «долгом», а недобровольно — бременем или игом. Труд — это долг; человек долга: вся жизнь в труде. Творчество совершается духом, освобожденным от труда: дух веет, где хочет.
17 Февраля. В Т. Розановой есть нечто чрезвычайно близкое моей собственной индивидуальности, что это, еще не могу разобрать даже в том отношении, выходит это из болезненной стороны или из здоровой: может быть, это живость, расположенность к душевной беседе. Может быть, углубленность переживания интеллигентских тем. Напр., вчера выяснилось, что и я, и она только очень недавно поняли, что дух не работает. И стало так ясно прошедшее в трех фазах: 1) Когда жили в отчем законе беспрекословного повиновения и против этого бунтовали. 2) Когда работа стала долгом и к этому бунт превратился в крест революции. 3) Когда освободился дух и дал смысл и радость жизни.
Все переживается так, что вперед всегда путь открыт, а вернуться назад невозможно, как будто за тобой закрывается шлюз.
Почти решил появить себя на пленуме на один раз после парада с целью окончательно выяснить, есть ли какие-нибудь перспективы литер, работы или до каких-то перемен надо отложить попечение.
Не от самих троцкистов была некоторая свобода в литературе, а от столкновения двух течений политических, не имею- щих прямого отношения к литературе. Теперь будет одна ДУД’ ка — это раз, и второе, что Горького нет, с которым несколько стеснялись. Теперь вали! По-моему, весь пленум должен вы литься в Пушкина.
470
же мой, ключом к каким тысячам вопросов служит это того, что дух не работает! и как обидно, с одной сторо- Зй3 что догадался об этом на 65-м году жизни и после 30 лет HbI’ ат работы! с другой стороны, кажется, и хорошо: значит, ЛИ 65 году душа моя продолжает жить и развиваться. Вот таких простых истин не сознаешь вполне, и оттого такая неуверенность.
Применение: народ работает по принуждению, интеллигенция по долгу: «не пришло время жить личной жизнью». И вот, наконец, «счастливая» жизнь, где все категории развития становятся в высшую творческую ступень: отсюда понятны и все эти претензии на первое место и возвращение искалеченных людей к труду.
Все чудесно в семье Фаворских, и чего-то не хватает — чего? Я думал долго, мне того не хватает, что есть у него, и я это свое невольно по зависти переношу как вопрос в их счастливую семью.
Сегодня Мар. Влад, очень удивилась моей общественной тревоге: «Вы же пишете о животных, что Вам?» И как я ей ни объяснял, так и не могла она понять, как это можно писать о животных и до смертушки волноваться судьбой своей родной страны. Мне самому на минуту показалось это моим пороком: не могу, наверно, целиком отдаться творчеству и оправдываю себя, свою лень, гражданским состоянием.
С другой стороны… Да, это, должно быть, верно, что мне следовало бы… но… Это остатки прошлого, после Горького, я кончаю — потом явятся поэты, для которых народ будет как-то дальше, чем нам, мы же сольемся с фольклором. Между прочим, физическая близость (напр., нынешняя мода собирать сказки) не поможет: тут не в эстетике дело, а в тех душевных мУках, перенесенных за народ: там страдания в отчем плане, здесь в сыновнем, — как долг, и этот долг как тюрьма художника, на зато если удавалось вырваться из тюрьмы, то обрадо- знный дух творил чудеса.
Все это хорошо, но из этого никак не следует, что надо воз- ul всех художников в тюрьму: нет возврата, мы прошли, вет Ыи jIejI0BeK Должен… нет… именно, что он не должен, а жи-
свободно, творит, как Фаворский свои гравюры, ка is сгтоминается расцвет искусства декадентства — как вспыш- Последние годы самодержавия.)
471
Человек иногда из своей лично-мучительной жизни в окошко, выглянет в жизнь вокруг себя с травой-муравой с букашками и таракашкахми, ребятами и девчатами на каче’ лях, на салазках, увидит [это всё] в таком радостном свете по золотыми лучами! Это значит, что дух освобожденный увидел действительность как она есть и должна быть для человека Даже это просто и после болезни бывает, но как надо, чтобы без мук и болезней?
Мы о том человеке говорим, который будет: мы путь указываем, звезду человеческую, а как идти к ней, в каком порядке — это не наша забота. У нас… Между нами и государством время- время для нас не существует, но государство нас упрекает временем: ему время нужно: всё о времени: человек умирает для будущего человека… всё оно во временном: «подрастут».
18 Февраля. Сегодня утром, надевая чулки, вспомнил, — скольким людям, начиная с М. Горького, я показал через окошко мучительной их жизни возможность радости, счастья. Мне стало хорошо на душе, и дальнейший путь мой осветился. Да, конечно, мне теперь надо дать лес, но только, наблюдая лес, я должен одновременно погрузиться в искусство всех времен, всех народов, чтобы лес был у меня как человек, или, вернее, чтобы провести человека по лесу.
Мне надо обдумать то время, когда упрекали за эстетизм, я же думал, что дурное заключается в «изме», если же честно брать красоту и служить ей, то это не должно быть плохо, т. е. если «изм» красоты заменяет собой необходимый для людей какой-нибудь другой «изм» (как у Толстого), то это плохо, а если красота берется в чистом виде и дается всем, то это дело оправдывает жизнь человека вполне.
Еще одна мысль: что черт должен быть идеалистом (в кантианском смысле), но закрывается материализмом: в этом и есть его обман и страшный цинизм.
В душе метель мыслей, но солнце (солнечное сплетение) ярко светит: не болит, не тоскует. Из этой внутренней метели, как через окошко, показывается в необычайной прелести внешний мир, и вижу, там тоже ярко светит солнце, а внизу поземка: блестят ярко серебряные всхолмия наста, и по ним перебегают белые дымящиеся струйки метелицы-поземки. Дорога
472
промятая санями, правая сторона теневая — голубая, ^ваяярко серебряная, сам идешь в санном углублении…
ром Петя привез хорошие вести и относительно «Известий», и Союза: я действительно одичал в одиночестве.
Анализировать происхождение неловких разговоров (Т. Ро- ова, Князь Мышкин): неуместность умственности среди бу- SOK или искренности в светском салоне.
В конце концов, все сводится к тому, чтобы быть самому собой, но как это сделать, если всё вокруг, на что смотришь, говорит: «это я, а не ты». И только в редчайших случаях, когда удается посмотреть первым глазом, «я» и «ты» соединяются, и «я» расширяется, и является «я-сам», которое сливается с «мы». Вопрос весь в том, как надо вести себя, чтобы это, скажем, душа, постоянно ширилось…
Новое дело всякое увлекает некоторое время всегда, как новое: насколько можно этим пользоваться?
«1-й взгляд» имеет тоже границу емкости, за которой ничем не удивишь.
19 Февраля. Отправил в Лондон о спиннинге. Готовлюсь к завтрашнему пленуму. Умер Орджоникидзе.
1-й фланг Комариха, 2-й фланг сапожник: стал ревнителем с тех пор, как получил пособие за многосемейность. Мысль о новой должности «Комиссар бытостроительства».
20—21 Февраля. Поехал делегатом на пленум Союза писателей, а попал на похороны Орджоникидзе. Дали номер вдвоем с Чапыгиным. Ночью пришел не Чапыгин, а некий еврейчик альбе, разбудил меня, выспрашивал, задавал даже и такие вопросы: — А Сталин как относится к вам? — Сталин меня лю- ит, — отвечал я ему. Измучив меня, он захрапел, а я так и не ал до утра и встал с головной болью. Потом пришел некий н ловек и потребовал, чтобы я до 5 ч. вечера вышел из гости- хоп Ы ~на гостиницы выходят прямо на линию движения по- Ме^но* процессии). На улице метель, все пути оцеплены. Сейч КН^Л°* CK0Pe^ в Загорск! — Можно к метро пройти? — в МетаС еще можно* через 5 минут будет нельзя! — Я бросился HPT TfЛЬ’ В метР° и попал обратно в Загорск. Метель, кутерьма.
пет никакой законности в быту.
473
Вальбе = Тальниксву, но Тальников неудачник, а Вальб гордится, что может писать с марксистской проработкой о^ глуповаты, суетны, все время живут слухами, литературный сплетнями. И тем не менее оба одинаково меня волнуют. Том** и другому хочется написать о мне по книге, оба чувствуют что написать надо бы, но не могут взяться за работу без договора а договора не могут заключить. И, передавая мне всякие сплетни в связи со своими неудачами, волнуют меня. Попадаешь как- то вроде мухи в их паутину. Начинаешь думать, что все личные порывы ни к чему, раз ты попал в литературную паутину. Есть такая паутина.
Относительно меня сложено так, что большой человек Горький любил «сорадоваться» с маленькими, напр., Чапыгиным, Пришвиным. Но вот Горький умер, и имена маленьких постепенно сходят на нет. Попробуй-ка, выбейся из такой паутины, докажи, что ты не от Горького. Там борьба методическая, паучья, здесь, в ответ — мои партизанские налеты. Муха бьется еще, рыба еще ходит, но на леске и с крючком во рту. Придет срок, и рыболов подтянет тебя к берегу и стукнет молотком по голове. Не помогает и мысль о пустынном жительстве и независимости духа: хорошо об этом думать, когда ты еще муха, еще летаешь и кусаешь, но если ты муха в паутине, если ты рыба на леске, то куда ты уйдешь?
Самое неприятное в этом — сознание того, что ты находишься в какой-то зависимости и не можешь не обращать внимания. Это точно та же зависимость от пошлой среды, как было у Лермонтова и Пушкина: глубоко презирают среду, и тянет в нее, как магнитм, и оба умирают, считаясь с «предрассудками» (паутиной) этой среды. Затрагивается как бы физическое самолюбие, как бы хотят тебе у всех на виду вырезать яйца <приписка: (пальцы)>, и ты в борьбе за яйца <приписка: паль- цы> с ужасом оглядываешься на свой покинутый, униженный дух. Но попробуй-ка бросить унизительную борьбу, попробуй без пальцев (яиц) вернуться в прелестную пустыню! Из всего этого вывод такой, что, конечно, одной честной работой не спасешься: рано или поздно враги отравят твою работу в самом желании. Невозможно помочь делу и партизанскими набегами. Необходимо охранять себя борьбой методической, и это обдумать ко времени получения квартиры в Москве. Главное же, надо иметь в виду, чтобы сама эта методика борьбы не стала паутиной.
474
23 Февраля. Разобрать: полные газеты об Орджони-
^ и ничего о нем самом, каков он есть. И тут, даже на похо- кИДЗе человек пропускается. Тревога о себе, что все
