пуст лично, то ему надо бывает схватиться за что-то вне себя: и вот эта иллюзия о мире внеличном, движущемся к лучшему, и есть «прогресс». На самом деле мир всегда одинаков и стоит, отвер-

10

нувшись от нас. Есть, однако, у человека возможность иногда заглянуть миру в лицо: и вот в этом и есть все наше счастье, заглянуть миру в лицо.

2) Я был образцовый неряха и плохо мылся. Но у меня теперь ванна с краном-смесителем, личная домашняя работница, умеющая хорошо стирать белье, — и я стал образцово-порядочным и чистым — значит, можно же, изменяя среду, влиять на личность? — На внешний вид личности в смысле «прогресса».

Большевизм остается неизменным, меняется область его нападения: то это были землевладельцы, то купцы, то интеллигенция, то самая партия как враг… Что дальше? Дальше нужно бы с кем-нибудь воевать.

Разговор с Пермитиным: 1) Детиздат 2) Зуев, Огнев и пр., литераторы] — [охотники].

История моего музея: как был куплен Антиной: Вас. Ив. знал, что фигурка взята из имения, имевшего отношение к убийце Пушкина Дантесу. И когда я стал приставать к нему, скажи, что да кто, он, наконец, краснея, сказал: «Не Дантес ли?» — «Нет, — отв[етил] я, — это из эпохи Рима». Постоял — все лучше и лучше. Надо покупать. Сколько? Ошарашил. И мне пришлось: а если Дантес?

Кто был Антиной? Купил из-за него словарь Брокгауза 86 томов. Покупка Вольтера. Неблагодатная фигура. Променял Вольтера на [Антиноя] (опыт с гипсом: гипс — мертвечина; искорка мрамора).

Так вот и началась моя охота за живыми созданиями, которых не надо кормить, поить, водить на прогулки, чистить их место. Кто-то когда-то много мучился, их создавая: он, конечно, перенес все, что переносит человек, ухаживая за живыми созданиями, и еще больше! он перенес смерть любимого существа и в конце концов, как бы прощенный, совершенно свободным движением создал живое существо, за которым человеку не нужно ухаживать; напротив, чудесное произведение искусства само следит и ухаживает за чистотой души человека.

Вот я так и начинаю свою охоту в Москве — так вот и начинаю.

11

7 Января. Рождество.

Нашел в музее Антиноя: да, у меня Антиной.

Слух о Кольцове — председателе Союза писателей. И это возможно, и это будет концом, и это надо будет пере- несть: еврей-журналист, хроникер станет на место писателя. Впрочем, о чем я тоскую? Все же это халифы на час. — Надо благодарить, что дали народу Пушкина, усвоят Пушкина, а председатель тогда настоящий сам явится.

Слетел Накоряков! А дня два тому назад (быть может, в тот час, когда он слетал) мне про себя захотелось, чтобы он ушел: чем [-то] надоел, а чем — сказать не могу: курносый какой-то — и все. Мне стало казаться, что так нельзя, все меняется, а Накоряков сидит. Так что долго мозолить глаза, сидя на одном месте, нельзя. Настроение самое паршивое, так что даже неприятно бурчит в животе.

Когда на душе становится тошно, то целительно действует приведение чего-либо в порядок, а также хорошо заняться исправлением чего-нибудь, часов, автоматической ручки — когда исправишь, то становится хорошо.

8 Января. Немного потеплело. Подписал договор на «Журка» и «Еж» и обещался к Маю приготовить четыре рассказа для маленьких. Обещался к 1 Февраля приготовить том для юношества и наметил вопрос о Лесной энциклопедии.

Будущее как принцип есть обман: для нас в этом смысле будущего нет, будущее смерть. Но оно существует в виде младенца — дети наше будущее, и все наше лучшее в детях.

По выходе из музея античной скульптуры всякая человеческая голова на улице была значительна и скульптурна: как будто вынес с собой луч художественного] прожектора. Вот если бы это всегда иметь внутри себя и с этим ходить по улицам. Похоже на лесные снежные фигурки: там и тут мир показывается в красоте своей бесполезности. Так что есть и красота бесполезности, тоже вот дым, облака. Есть ли, можно ли так сказать: красота полезности?

12

Чем, кому полезен был юноша Антиной, утонувший в 130 году на 20-м году своей жизни? А вот его статуя стоит теперь у меня, освобожденная от всякой полезной службы.

Когда я вышел из музея и головы людей на улице предстали мне скульптурно, в то же самое время у меня поднялось сочувствие к человеку, музей оказался полезен тем, что «чувство доброе он…»

— Революция — это организованный политически самосуд с его обязательными жертвами, в революции «боги жаждут». И мы, христиански жалостливые или просто гуманные, сочувствуя жертвам, неправильно судим революцию.

— Позвольте! — возразил N. — Вы хотите освободиться от жалости, это я понимаю очень хорошо, но вот в том-то и дело, что не видно сейчас, из-за чего же все эти жертвы людьми: дело это, взять производство, при устранении вредителей не улучшается, остается без перемен. Вот взяли из Гослита Накорякова, от этого лучше не будет, почему?

— Потому что не в Накорякове дело, что писательство смешали с журналистикой, не Союз писателей, а Союз журналистов: пройдохи-журналисты взяли верх…

— Так и везде: система виновата, а не исполнители: если, напр., завтра война, а мы занимаемся поэзией, — это же глупо. Но и поэзию выгнать нельзя, и потому берет верх поэзия военной пользы.

— Пусть, но почему же и там, именно в самом главном, обороне страны, то же самое вредительство: устранение людей без улучшения в деле?

— Быть может, Верх[овный] Совет, когда соберется, прольет нам свет в эту сторону.

Тема — это вера. С одной темой не напишешь. Нужен еще талант и мастерство. А бездарные любят именно навязывать тему, как и верующие думают — он верит, и все должны верить.

Ссылка писателя на «объективные причины» — все равно что ссылка борца на противника: противник, мол, сломил меня. Так у писателя его среда всегда является против-

13

ником, и вот уж нельзя-то ссылаться на среду: надо ее победить.

9 Января. Романтизм — это значит душевное признание. Прогресс — регресс — все равно: немцы с романтизмом] назад, французы вперед.

Романтизм — душевность. Говорят, крокодил, поедая жертву, роняет слезу — это романтик.

Вот почему в адресе: здоровый, советский.

Ремизов — романтик.

Параллель: коммуна — страна непуганых птиц.

Жизнь романтична, а литературный романтизм тогда здоровый, когда жизненный.

9 Января. День прошлялся по Кузнецкому и, с тысячью р[ублей] в кармане, все покупал и ничего не купил. Полезное занятие…

10 Января. Продолжаю ничего не делать. Только читаю немецкую «Серую Сову» и вижу, что книга будет замечательная.

11 Января. С утра выехал в Загорск. По пути понял, почему, когда выходишь из музея скульптуры, то вглядываешься в каждую отдельную голову человеческую с интересом, и понимаешь как некую значительность, и думаешь вообще, — как интересен, как значителен человек на земле, и чувствуешь охоту к родственному вниманию. Наоборот, когда идешь на улицу «по делам», то видишь какую-то серую, жадную массу, жестокую, ужасную, и думаешь о будущих гибельных последствиях размножения и т. п.

Все это вот почему. В музее скульптуры показан человек как личность, тут художник проникает внутрь человека и открывает смысл его и заражает другого смотреть тем же глазом родственного внимания на другого человека. Напротив, на улице без этого мы видим массового человека без души, участвуем в его жадности, мы видим человека извне и чувствуем, до чего же он плохо и даже прямо ужасно

14

живет. Мы видим там, выйдя из музея, как мог бы жить человек, и без этого видим, как он живет…

В поисках Павловны бродил по Загорску и чувствовал, как будто от кого-то ужасного ушел: кого-то на улице нет ужасного с его «темпом», идут, едут люди как люди, а не гонят их, и мальчики катаются с гор на салазках, и девушки так мило несут воду на коромыслах.

За живым существом надо ухаживать, а предметы искусства собирать.

12 Января. Написал рассказ для маленьких детей «Утенок-стахановец». Необычайная трудность этих рассказов состоит в том, чтобы добиться той глупинки, или наивности среды, единственно в которой только и может плавать шлак мысли. Трудность рассказа состоит в непременном усложнении его, когда вынашиваешь. И вдруг все выношенное, мыслимое расслаивается, и с таким трудом придуманный сюжет распадается на куски, и один маленький кусочек его только и делается нужным, — это плюс та вышеназванная наивность тона.

Вызвал Петю. (Оттепель, пороша: охота прекрасная.)

Вечером был Яловецкий, и Петя приехал. В связи с началом деятельности Верховного] Совета говорили о пережитом крайнем разложении народа. Логический вывод из пережитого, казалось, был желанием стать под начало народа более высокой культуры. А не логически хотелось самого обыкновенного счастья народу, и, главное, к этому и вера была. «Умом не измеришь».

Необычайна жизнь этого человека, замечательного писателя и зверолюба, индейское имя которого Вэша-Куонне- зин по-русски значит Серая Сова. И так на всех языках теперь принято переводить его имя и его рассказы и повести называть «Рассказы Серой Совы», потому что кличку «Серая Сова» он получил за ночную свою жизнь, необходимую ему для лова пушных зверей. У нас совсем ничего не знали об этом замечательном писателе и человеке. Я познакомил-

15

ся с ним благодаря счастливому случаю. В Англии перевели мою книгу «Корень жизни» и прислали мне много рецензий, в которых некоторые называли меня <загеркнуто: второй Серой Совой> родным братом Серой Совы. Я, ничего не понимая, запросил издательство «Melrose» в Лондоне о Серой Сове, и мне выслали [его книгу] сразу.

Странно, как свела судьба меня с родным моим братом. В Англии укрепился прекрасный обычай находить корни писателя в интернациональном].

«Бобры». Я решил пересказать эту книгу по-русски…

Это книга не выдуманная, а рассказ о собственной жизни, совершенно необычайный. Серая Сова был сыном одного английского скаута, который приехал в Канаду и там женился на коренной индианке. Сын его…

13 Января. -2°. Охотились с Петей и Яловецким. Убит беляк. Но гонять нельзя, собаке снег по уши, идет шагом. Болела голова до смерти.

Читал у Серой Совы, как он шел в метель из города, послав рукопись, и думал, что непременно вещь его напечатают, и он пробьет свою тропу в мире, и что тропа эта будет его личным делом вопреки всему на свете, как все равно вопреки всей этой метели он идет [к себе] домой. И в то время как он себя считал чуть ли не хозяином вселенной, он не принимал во внимание того, что ни одной снежинке не мог он приказать не падать или вернуться опять туда, откуда пришла. Это замечательное изложение личной веры я проверил на Яловецком, народнике: 20 лет видеть разложение народа, попрание всего святого в народе и в то же время верить в него, радоваться распространению Пушкина и т. д. С одной стороны — непреодолимая