мораль должна именно строиться как следствие «Плана».
179
Писаное слово рождается непременно в молчании: приходится человеку молчать, и ему тяжело и не может он удовлетвориться «устной словесностью» (болтовня!).
— Люди умирают не от старости, а от спелости.
7 Октября. Мы все вовлекаемся поневоле в БОЛЫТТПР дело. Совершается переделка всего мира. Вот отчего так все кругом спешит лично устраиваться: «Большое дело» с лицами не считается, а ведь из лиц же состоит человеческий мир, и если кто собрался плыть, то надо же сколотить и корыто, в чем плыть. И пусть весь мир загорится, сейчас-то он ведь еще не горит, и хоть день остается, да, вот один день, да мой.
Есть люди смерти, а может быть, и каждого (не всякого) можно так настроить, что за Большое дело он готов умереть. И всегда говорят: «умереть за…», а не «жить за…». Так что раз Большое дело, то надо готовиться умирать, а раз «Малое дело», то в других словах это: «Хочется жить!» И как хочется! И Большое дело рождается из этого «Хочется», ради этого «Хочется» и берутся за «Надо» (Большое дело).
«План» — это тесный мост на ту сторону желанного мира…
Не вписать ли в мою работу «Дом» — и строительство квартиры в Москве. (Не есть ли в Москве перестройка — «Большое дело», и старуха с самоваром на жаре — борьба за «Малое дело», за жизнь: она герой жизни, сама по себе.) Вся Москва — «Большое дело»; вся старая Москва, «старуха» — «Малое дело». Так что в свой «Дом» ввести Москву как «Большое дело». В затейной части сказать, что «Домик в Загорске» — Малое дело, и показать необходимость принять участие в Большом: и показать в борьбе за квартиру.
Начало главы: У меня была в Москве комната, в которой я жил со старшим сыном. Но сын женился, у него родился ребенок, мой внук. Я попал в безвыходное положение. Я не живу, но мне Москва необходима, как речке нужен выход к большой воде. Все свои материалы я беру не из книг, а из
180
природы, но мне нужно быть уверенным, что если захочу, то могу и книгу достать. Трудно убедить, никто не захочет понимать, но попробую.
У меня есть костыль с железным наконечником, когда мне нужно, я втыкаю костыль в землю, привинчиваю струбцинку и снимаю с выдержкой. Прошло три дня с тех пор, как делал последний снимок, воткнул костыль в землю. Снимки я делать раздумал и ушел, а костыль остался на месте. Странно, что я о костыле забыл и только в метро сегодня увидел похожий костыль у кого-то и вспомнил, что костыль свой забыл в лесу и до точности ясно: возле Бубнила…
Скорей же туда!.. Новая глава: Сколько событий протекло в Москве за три дня, а костыль мой так и стоял, склонившись слегка над Бубнилой…
В Москве: «Вы всё молодеете!» — сказал мне Ставский в Президиуме. «Вечно юный!»— сказал Демьян Бедный. Это они по моему цвету лица. Не понимают, что старики [гораздо] за жизнь [сильнее] цепляются: хоть день, да мой! Юный — это Большое дело: они хотят умереть за Большое. Но мы жить хотим, мы устали: хоть день, да мой. И тут Старуха с самоваром.
Московские тополя: связь города с лесом.
Из Московского: К Демьяну: «вечно юный».
— Что вы пишете?
— Лес.
— Как лес, а что?
— Мальчик потерялся в лесу.
— Нет, нет, я только изучил материал: лес.
— Все равно, на сколько, срок.
И сам:
~ Год.
Но я, может быть, никогда и не напишу об этом мальчике, быть может, раньше, чем я соберусь писать, окажется, что тот мальчик — я сам, и мне самому это хочется выйти из леса, и тогда выйдет повесть не о мальчике, а о себе…
Поэзия — это кладовая чудес для неверующих.
181
8 Октября. Ездили с Огневым в Дворики на зайцев, убили лисицу. Узнал, что «князь» и Варя (Трубецкие) исчезли, а Гриша и Татя в концлагере. И что Борис Михайлович Новиков умер. «На своей кровати умер» — с удовлетворением сказали (т. е. не в ссылке). Траурная жизнь и радужные перспективы.
— А как низко Англия пала!
— Никуда не падала, это большая политика.
Опять «большая»… И так всегда: если хотят оправдать какую-нибудь мерзость, говорят: «Большое дело», и тогда «мерзость» объясняется как неизбежный этап к отдаленной цели.
Г[орский] пытался Горького представить как ученика Федорова, как борца с природой (со смертью) и тем объяснить его оптимизм («Чаю воскресения мертвых»).
Так или иначе, а такие «попы» рано или поздно пристегнут революцию к какому-нибудь циклу религиозно-философских идей.
Неужели великое наше молчание кончится такой болтовней!
Очень подозрительна личность с большими идеями.
Наш народ, как и все народы, не хочет войны, все правительства это знают, и боятся все войны. Это учли фашисты и на этом построили свою агрессию, и на этом основали явление гибели демократии. А молчание современное — это значит нежелание воевать.
9 Октября. И что он говорит о господстве над смертью и воскрешении отцов, то все равно неизбежно приведет к господству человека над человеком, «бессмертного» над смертным, как в классах господствует один класс над другим. И что этот тип пролазы наиболее опасный из всех претендентов на трон.
У Федорова в учении «Общего дела» ничего нет больше, чем в Евангелии. Во всяком случае, эта тема в природе «оптимизма» Горького очень интересна, и притянуть его и всех большевиков к церкви (пусть новой) — это задача сверхчеловеческая. Г[орский] может быть героем современного
182
омана с охватом всех возможностей «выхода» из современного мирового положения.
Возражение всем «господам»: бессмертие и вечность суть не идеи, а чувства, такие же, как зрение, обоняние, осязание и другие средства восприятия мира личностью человека. Может быть, в отличие от обычных пяти чувств, свойственных всем людям, это чувство бессмертия и стремления к воскрешению мертвых есть специфическое чувство личности человека, т. е. человека, собравшего в единство безначальное и бесконечное.
И если большевики так упорно предпочитают бытие (опыт) сознанию, то по моральной линии они требуют от личности ее практического эквивалента (отсюда и «чистка»).
Та капля росы, с которой на один момент я соединил всего себя и вместе с собой весь мир как целое, и есть вечность и бессмертие. Пусть роса высохнет, и я «поспею» — это не смерть, потому что и роса, и я с ней уже тем самым, что видели бессмертный мир, просто — поспели и кончились в целом. И есть действие в эту сторону, эту вечность можно достигать творчеством. Положить свои силы на достижение этого прекрасного мира и есть путь к бессмертию, и всякий другой путь есть путь к господству.
Творчество Дома есть творчество бессмертия.
10 Октября. По Сергею Ивановичу Огневу вспоминаю все либеральное дворянство: и Стаховичей, и всех, включая Герцена. И все они теперь встают в моей памяти как шалуны, а народ возле них как швейцары, няньки и дядьки. И как Дети часто боятся и должны бояться своих нянек, так и они боялись своего народа, и этот народ их все более и более наглел. Старик Голицын, несколько лет тому назад умерший, До смерти сам не умел себе завязать галстука. А Мережковский, который спрашивал меня, где и как можно им с Зиночкой (Гиппиус) записаться в партию социалистов-рево- люционеров? И так все было, что я чувствовал всегда как смешное и для меня, скажем, демократа, досадное. Именно
183
досадно было, что все эти «шалуны» легкомысленные заключались привилегиями в круг и могли оскаливаться, рычать, когда кто-нибудь мешал им глодать брошенную им сверху кость. Но они у себя в кругу жили весело, непринужденно, как следует жить, и что у нас, демократов, возбуждало зависть.
Я это записал, наблюдая органическое сопротивление Павловны к душевному общению с «дворянами»: при всех их достоинствах они ей, мужичке, враждебны, она чувствует их неискренность какую-то.
Мое художество в революции имеет корни такого рода: что теперь стало «все можно», и тоже заниматься красотой и художеством. Ведь один раз живем, и время такое, что нынче жив, завтра нет тебя, так вот хоть день один, да мой, да буду в нем сам, и от этого день мой за вечность сойдет.
Вчера были «жуки» от газеты «Охотничий промысел», Арский(?) редактор и издатель Александр Павлович Иоани- дис (обещались достать грузовик).
Письма от Лесника, от «Пионера» и от «Козла», к этому воскресение Козьмы Крючкова.
Ответить о Тургеневе «Шалуны» в Орел, Октябрьская, 11, в Музей товарищу Ермак (у).
Заявить в Президиум о Тургеневе…
Напишу, и хорошо, а когда придут и скажут: «Напишите!» — что-то полоснет по душе, и рад бы уважить, а не могу. Постараюсь, отвечаю смущенно, напишу. И он рад и, прощаясь, говорит: «Так я передам, вы обещали, мы ждем: непременно же напишите».
И опять я не могу. Во всякой механизации есть повелительно-принудительный момент, и он-то является губителем кустарного искусства (так и гибнет «Малое» дело при наступлении «Большого»).
— Что значит мир как целое? Что значит Пан? И этот Авраам, старец, в образе которого дан Бог-отец. — А какой же истинный образ Божий? — Истинный образ Божий есть Троица.
184
И будто бы, когда долго станешь смотреть, все три лица сливаются в одно. (Хочется слить, и, конечно, сольется.)
Нет, и пусть Авраам, и Пан, и мир как целое, и Троица, — все это путь к господству, и если уже необходимо выбрать, то лучше выберу господство большевиков.
А он все и думал, как бы ему пересилить большевиков, и он думал их присоединить к делу воскрешения отцов, начал с Горького.
Большие дела становятся маленькими, и малые перерастают в большие.
Большой человек, имеющий власть над всем районом и распоряжаться всеми лошадьми, не должен считаться с внутренним состоянием лошади: что одной бежать не хочется, другой, напротив, хочется разбить экипаж, а самой вырваться. Он просто готовит для чересчур рьяных узду, для ленивых — кнут. Но маленький человек, сам хозяин такой-то лошади, думает о ней, как о себе, и если она лениво идет, то не сразу кнутом ее, а подумает: почему она ленива сегодня? Или, в другой раз: почему так рвется? Маленький человек о душе думает даже и лошадиной. И душевная жизнь, по-видимому, есть изобретение времен кустарничества и натурального хозяйства, когда было все маленькое.
Если для постройки большого небоскреба разрешается снести маленькие домики и расстраивается несколько сот живущих в них семей, то небоскреб является в отношении этих разоренных существ агрессором точно таким же, как Германия к Чехословакии, или как Наркомтяжпром в отношении А. М. Коноплянцева, или Медный всадник в отношении Евгения.
Где же решение? Или надо вовсе покончить с этой психологией мелкой буржуазии, т. е. вообще с душевностью, или
