написал кому, и Ак- сюша приписала сама. Так со мной бывает, и даже не часами, а днями, неделями ношу в себе ошибку, сознавая внутри про себя, но не обнаруживая.
Решил пока что обработать начало «Большого гнезда» как самостоятельную «Сказку о покупке дома в Загорске».
16 Декабря. Утром приехали в Загорск: мороз -24°, ветер. В деревянном домике чувство зимы. Снимок с зайца в черном лесу: «Зимы ждала, ждала природа». А снега и сейчас — чуть припорошило. Вечером Петя приехал.
17 Декабря. Тот же мороз. Передача дома Павловне (ей это хочется). Удивление во всем городе. Мечты с Петей
236
о «Мазае». Новые лица в «Большом гнезде»: Камушек, Фролов (по собаке о жене), Егоров-старик. NB. Разработать хронологию с 26-го года по дневникам.
Чкалов погиб, и ему отдаются все почести, как герою. Но люди прекрасные частенько погибают сейчас у нас на глазах без всяких почестей, просто, как будто на твоих глазах люди проходят куда-то совсем «без права переписки» с оставшимися. Есть что-то великое, библейски беспощадное в этой непрерывной смене людей: уходят без благодарности, проходят, не оглядываясь на предшественников. Мало-помалу должна же прошибить всех мысль о том, что не в нас тут дело…
Мы ехали в поезде, на душе было так хорошо, что казалось всюду хорошо, но в нашем поезде случайно подобрались самые милые люди. Говорили доверчиво о самом лучшем, острили, смеялись. Между нами, никем не замечаемый, сидел тот самый, кто этой ночью разрыл могилу только что умершего от тифа человека, снял его новый костюм, надел на себя и ехал в Москву его продавать. Еще кто-то подсмотрел, что я небрежно обращаюсь с деньгами, и вытащил у меня 400 рублей. Может быть, и наверно тут были и другие, кто не участвовал в общем нашем веселье, но виду не показывал, и мы сами на них не хотели смотреть. Мы были в хорошем расположении духа, и оттого они были незаметны, если бы мы были в дурном расположении, то показались бы дурные. Вот так в течение революции [люди] и показываются разными ликами.
18 Декабря. По пути в Москву разговаривал с Бостре- мом. «Вегетарианский стол, — сказал я, — обходится раза в четыре дороже говядин». — «Раз в пять! — сказал он и словно чему-то обрадовался и продолжал. — А дороже всего… нищенствовать, один хотел, считая это за высшее благо, но тоже так говорил: а сколько оно стоит! Прекрасно, только невыгодно!»
19 Декабря. Власть происходит в Комиссиях, тут скопляются ценности, нечто вроде ренты, даются без усилий,
237
без труда, умный человек этим пользуется в смысле: «И человека человек послал к Анчару властным взглядом».
20 Декабря. Комиссия: сумбур о Тургеневе.
21 Декабря. У Кузнецова. Яковлев в панике: узнал, что в колхозах нет вожжей (съездил на волчью облаву и узнал, и с ним Леонов тоже узнал, что узлы на вожжах «в кулак»).
22 Декабря. Нашел в ящике рассказ «Кайзер» и подвел его к Новому году в «Известия» — вышло очень остро на немцев.
Погода вчера переменилась, мороз упал до -12°, и к вечеру пошел мелкий снег. И сегодня утром все идет. В 3,57 вечера выехал в Загорск.
23 Декабря. В 4 утра проснулся и вдруг вспомнил… …кто-то в Клубе писателей шепнул мне, что будто бы арестован… Он назвал имя. Я изумился, я сказал, помню, с удовольствием: «Неужели и до него дошло?» А потом, когда вернулся домой, стал вспоминать, кто же это, и не мог вспомнить. Это было 20-го. И 21-го, и 22-го в Москве я все вспоминал, как в Лорелее, и не мог вспомнить эту «какую- то сказку древних времен». Только уже когда место переменил, переехал в Загорск, ночью вспомнил, наконец, что это Кольцов.
Собрались, будто тучи небесные, предчувствия, и после разговора с Петей не прояснилось, как бывает, а капнуло в сознание. Пусть в небесах по-прежнему неясно, но раз дождь, то все понимают: капнуло! Так и тут вдруг стало все понятно: эта причина, что мы всё в Китай отдаем, есть не причина, а последнее усилие порядочного человека объяснить разумно такое, чего нельзя уже разумно объяснить. Мы сами по себе развинчиваемся, мы погибаем.
Узнали 22-го вечером, что Василий Иванович Тишин умер от сердечного припадка под окнами своей квартиры.
238
23 Декабря. Вернулись морозы, было ясно, солнце и -22°. Но мы с Петей гоняли зайцев и лисиц возле Дерю- зино.
Неотступно преследует тревога о нашем положении. Быть может, еще сколько-то протянем, сбрасывая балласт вроде Ежова и проч., но больше ничего не видно: упадок небывалый. Упрекаешь себя за попытки понять непонятное.
24 Декабря. Прочитал «Историю одной вражды» (Достоевского с Тургеневым): это упрек больного, бедного, несчастного человека здоровому, богатому, счастливому.
Кустики.
Некоторые люди при рассказе о страшном улыбаются. И эта женщина рассказывала о том, как молодой человек, перебегая путь, не рассчитал усилия и попал. Ему раздробило голову, а мать и сестра бросились на труп. «Я побежала домой, — улыбаясь, говорила женщина, — и мне было страшно, спешила и все не могла добежать». И улыбнулась. «А ведь близко же, — заметил кто-то, — вы совсем близко живете». — «Близко, — говорила женщина, — но по пути… кустики…»
И когда сказала «кустики», улыбнулась опять.
Запевка ко 2-й гл. «Большое гнездо».
Бывает, далекое прекрасное почувствуешь как возмож- ное, и станет на душе светло и спокойно, будто домой пришел. Так, зимой замечтаешь о весне, что ведь придет непременно, и река любимая Нерль вскроется непременно, а там, У бабушки в Спасе, наверно, можно хорошо устроиться и жить у самой реки. А это же и есть самое блаженство: жить весной у реки.
И так зимой начинаешь приближать к себе далекое и переживать его, как будто оно уже здесь, возле тебя.
Хорошо! но это ведь только мечта, а самой весны нет, на Дворе зима, и тебе надо брать это счастье зимы: лыжи, каток.
А то бывает еще лучше: далекое прекрасное здесь, где-то возле тебя, и ты свою близкую желанную минуту узнал, ты подвинулся к своему столу, взял перо и остановил мгнове-
239
нье, и оно стало так же близко тебе, как птице свитое гнездо — ты остановил мгновенье. Тогда долго перечитываешь свою сказку и не хочешь выйти из нее, как человек, создавший себе горячий огонь в собственном доме во время морозной метели, никуда не хочет идти от [родного] огня.
Да, есть что-то очень близкое к дому в этой сказке, но она колышется: кто-то сказал, кому-то не понравилось, явилось сомнение. И тогда оказывается, эта сказка была не дом, не жизнь, а лишь огромным желанием жить, таким большим, что заспорило с самой жизнью и стало вместо нее.
И все-таки это не жизнь, и сказка все-таки тоже не дом.
А вот я купил дом за свои сказки, он вышел, этот деревянный домик, отлично обшитый, из сказок моих, и это не призрак, не сгущенное желание, а настоящий дом, как у всех настоящих хозяев, и как у всех настоящих, у меня есть соседи, и я через это тоже как все. И какое же это великое наслаждение, наконец-то, наконец-то чувствовать себя не призрачным существом, сочиняющим сказки, а как все живые, настоящие люди!
Гронский и Иыпин.
Анализировать скандал мой в «Новом Мире»: ненависть к Гронскому и ненависть к Цыпину.
То, что есть прекрасного в «Записках охотника»… Достоевский…
Жизнь в своей прекрасной сущности, как она выразилась у Тургенева в «Записках охотника», преломляется в душе Достоевского как «клейкие листики» Ивана Карамазова. Счастливый человек, кто может обнимать жизнь, как обнял ее Тургенев в «Записках охотника». И бесконечно несчастлив, кому жизнь остается лишь в клейких листочках грядущей весны.
И так начинается расхождение людей, история их вражды.
Всю жизнь я писал, как тоже писали Тургенев, Толстой, Достоевский. «Но вы не Тургенев и не Толстой». — «И не хочу быть ни Тургеневым, ни Толстым, — ответил я, — хо-
240
чу быть, какой есть я сам». — «Не в том смысле я говорю, — поморщился П. — Я хочу сказать, что у Толстого было имение, и у Тургенева». — «А у Достоевского не было». — «Вы мне подаете мысль, — сказал П., — что одно и то же поэтическое стремление к природе при поддержке имения воплощается в “Записки охотника” и без поддержки — в “клейкие листики” Достоевского».
В сильные морозы маленькие птички, которых в другое время нигде не видно, обитают у корней стволов деревьев, одно дерево обскочет, перекинется к другому и к третьему — ищут они так умно себе семечки: ведь, конечно же, большинство семян деревья должны обронить под себя. А может быть, тут, внизу, и чуть-чуть потеплей, чем там, наверху?
Пьяному, конечно, никогда не совестно перед трезвыми, но бывает время, когда трезвым совестно перед пьяными, с тех-то и спросу нет: пьян! а ты вот трезвый, и если ты в уме, то укажи…
Когда намеренно хвалят, то мне всегда кажется, что это вышло по ошибке, и трудность возникает особенная: никак нельзя отказаться от похвал, все это примут за скромность: остается слушать, понимать, что обманываешь, и в таком трижды глупейшем положении прилично держаться.
Из-за чего старики, больные, разбитые, часто в креслах недвижимые или даже в гипсовых корсетах, работают до последнего вздоха? Это им жить хочется, несмотря на все болезни: это значит — жизнь хороша.
Тема: человек един. (И тот, кто ехал со мной в вагоне с узелком: в узелке был костюм, снятый им с человека, умершего от тифа — разрыл для этого могилу. Узелок вез в Москву, продавать.) «Человек един» — хорошая вера: молодость. Рационально взяться — чудовищно-разрушительная сила, отчего весь человек рассыпается на личности…
Пенсия по службе 50 р. (год), по прежней службе в За- г°рске (с Фединым): (открытку Проспект Красной Армии, Д-139, кв. 12, Загорск). Курьер Толстовского музея — 135.
241
26 Декабря. Прислать: 2 кг масла, дрожжи, мандарины, шампанское — московское.
Какая-то страшная скорость жизни вне нас, и вот наивный узбек подхватил халат и пустился очертя голову в гущу, уверенный, что своей личной скоростью он обгонит общую скорость и перешагнет сразу улицу.
Но человек опытный, улыбаясь на узбека, шел, покуривая, совершенно спокойно, он даже иногда останавливался и вообще как будто стоял, а вокруг него все мчалось. Так вот и я стоял и улыбался, описывая зверушек, когда все мчались по стране в погоне схватить революцию: самому надо было стоять.
— Дела! И вот потеха: целый день не является, два не является, на третий приходит с побитой мордой.
— Ты, — говорю, — почему не приходил?
И он отвечает:
— Дела!
Все засмеялись. А оба пожилых человека, начавшие о «делах», продолжали:
— Чего торопиться-то: месяц больше проживешь, месяц меньше,
— Ну, не говори:
