понятно, как нужно себя вести: нужно, лично не оскорбляясь слышанным, прималчивать: пусть, мол, говорят что хотят, не буду ввязываться. Это меня будто пристукнуло. Так вот и теперь надо: не цепляться бы…
Тогда был РАПП, и была тогда среда, в которой возможен был личный протест. В наше время бюрократизм не меньше рапповского, но сочувствия личному протесту не найдется. Протест возможен лишь в организованном порядке, так называемый] стахановский протест.
29 Января. Кожевников по телефону разговорил меня… Да и в «Литературке» анонс. Юбилей идет! Вечером у Ара- милева.
30 Января. Идея романтизма: творческий романтизм, ели юноша не сумел удержать возле себя невесту и вместо
23
невесты ему явилась Марья Моревна и он поклялся, что в отношении этой поэтической Марьи Моревны он не сделает тех ошибок…
1 Февраля. Вечер с Залесским, Никитиным, Смирновым.
Узнали происхождение слухов: даже это использовали: «слух», — чудовищно.’
Приходил Калик от Литвинова, началась киношная кампания.
Карьера Ставского: довериться никому не может, все сам, а сам один работу выполнить не может, и вот очередь в приемной, и вот бюрократ.
Так решалось где-то, что одних брать, а о других пускать слух, что взяли, и так создавать в обществе страх. Когда же паника примет размеры предельные и надо сделать отдушину, люди, распускающие слух, объявляются вредителями, а берущие — перегибщиками.
Парень огромного роста, косая сажень в плечах, один принес на 6-й этаж 86 томов Энциклопедического словаря.
— Завидую твоей силе, — сказал я, принимая словарь. — Завидую, вот бы мне.
Он посмотрел на меня сверху вниз в недоумении и, может быть, даже думая, что я хочу посмеяться над ним.
— Нет, правда, — повторил я, — не смеюсь, завидую, вот бы мне.
Он поверил мне: я не смеюсь. Но оглянулся вокруг, оглядел обстановку моей превосходной комнаты: бронзовые часы, мраморную статуэтку, пишущую машинку — и с глубоким изумлением спросил:
— На что вам сила?
Я же сам хорошо не знал, на что мне такая сила.
— На что мне сила… — замялся я.
— Да, на что она Вам?
Обтирая липкой глицериновой тряпочкой пыль с книг, я вставлял том за томом словарь в книжный шкаф.
— Вот книга, — сказал я, — желал бы ты иметь такую силу, чтобы ее написать?
24
— Очень бы желал, — отв[етил] он, — писал бы книгу, а меня бы и грели, и освещали, и… ну, вот как вы бы жил хорошо. А на что вам моя сила?
3 Февраля. Вставить в доклад: природа — на даче меньше природы, чем в Москве: сверчок в Третьяковке, коты на крыше, ворона у Каменного моста на черной воде, а в глубине чернеется крыша утонувшей машины с людьми: как ей не холодно, как не жутко!
Съезд всех.
4 Февраля. Ручей в океан: переход к английскому.
Юбилей. Ура!
5 Февраля. Если бы отнять у Ленина дело и вскрыть душу, то там оказался бы тоже романтик. (Музей Гельсингфорса.)
Если бы Ленина лишили возможности быть политиком, то он стал бы романтиком и поехал искать страну непуганых птиц.
Это переходит в комсомол, и если теперь разрешается, то это значит счастливую жизнь.
<На полях: 23 Апр. 1932 г. [чистый день]>
Право без стыда говорить о себе.
6 Февраля. Праздновал юбилей у себя: Чувиляевы (2), Т. Розанова, А. М. Коноплянцев, Кожевниковы (2), Алпатовы (2), Павловна и я = 10 человек.
Так вышло хорошо, что рождался вопрос, где легче устроить юбилей, в обществе или у себя в доме? Выходил из этого тоже вопрос, где лучше было, в Союзе или у нас?
Это подлинное счастье.
7 Февраля. Павловна покупает меховое пальто (на вес- НУ) и упрекает меня, что я покупаю фарфор.
25
Из пяти рекомендованных мною «честных» писателей двое взяты (Пермитин и Касаткин) и один пьяненький «наломал» (Каманин). Надо быстро отступить и на вечер Паустовского не ходить. В Доме печати 16-го в последний раз выступить с темой о романтизме, вскрыть романтическую природу коммунизма (исходя из анализа стиля моего до писательства и после…).
8 Февраля. Думаю о романтизме:
если романтику дать способность учета действительности — назовем это счетной способностью — то он сделается марксистом.
Романтик — это душевный человек, это человек личный.
Он может своей душой быть представителем общественной или даже мировой души, но все равно: он конкретно исходит из опыта своей личности, от своей души, и к другой душе подходит с родственным вниманием и говорит не рассчитывая, не учитывая, а «по душам».
Перемена стиля: боевой, действенный, как у Белинского, у Ленина, принципиальный стиль верующего рационалиста.
Журнализм — как преодоление действенности], превращение в душевность.
9 Февраля. Отцы и дети. Колобок. Черный араб. Календарь природы. Башмаки.
Получил собачку ирландский гордой и назвал ее Травка.
Вечером в собрании дошкольников выступал и продолжал юбилей.
10 Февраля. Собирал сборник для юношества из своих старых рассказов, сборник в ответ на запрос о советском романтизме. Я хотел весь сборник назвать по рассказу «Марья Моревна». После стал думать, не лучше ли назвать по рассказу «Черный араб». Углубился в размышление: чего больше не хватает нашему романтизму: Прекрасной Дамы или же рыцаря? И нет, — пришлось отказаться от «Марьи
26
Моревны»: женщин хороших у нас еще довольно, а рыцарей очень уже мало. Нет! — пусть сборник посвящается рыцарю и называется мужским именем «Черный араб».
Комод, сундук, буфет, приданое и юбилей.
Стиль писем.
11 Февраля. Чем больше скопляется на одном месте людей, тем труднее находить среди них врага общества, тем отвлеченней делается закон и тем больше получается жертв при его применении.
Если человек заявляет всюду, что он при всяких обстоятельствах желает оставаться самим собой, то правительство не может положиться на него и считать его своим человеком: как положиться, если в решительный момент борьбы он откажется выступить, желая оставаться самим собой. (Эти вопросы поднять все перед тем, как писать канал.)
12 Февраля. Утром гулял в Корбушинском парке: подышал воздухом. После обеда с Петей и Павловной поехали: Петя сошел в Пушкине, Павловну привез в Москву.
Вечер у Ценского. Рассказ о Горьком, о войне.
Надо готовиться к смертному часу, чтобы не свиньей умереть — это раз.
Второе: надо помнить, что воевать никому не хочется. А впрочем… Это нам не хочется, а «прочим» (мальчишкам) всегда хочется.
С писателями-«корифеями» нельзя никакого дела иметь: корифеи думают только о себе.
13 Февраля. Мысль о войне: что «не переживем».
Почти решил — не выступать, скажу: ангина.
14 Февраля. Скверно. Переделал для «Огонька» «Звездная пороша». И решил на 16-е выступить.
Больная Павловна стала в очередь за ситцами и стоит весь День. Увела Аксюшу, надела мои калоши. Все мои дела
27
расстроились. Вот и думаю теперь о своей жизни и писательстве: как можно это ставить в пример!
Гулял по набережной Москвы. Радость является, когда надо с чем-то дорогим расстаться… Если бы не было у нас конца, то нечему бы и радоваться…
Так вот приближается конец, и оттого жить особенно хочется, и так надо: быть самим собой со своей радостью жизни до конца.
Если в расчете на оскорбление в тюрьме как на выход из положения я думал о голодовке и не очень боялся, то почему же горевать, если скоро предстоит сесть на карточку и даже умереть от голода. Всегда же это имеешь в виду.
Ситцы бабам в Москве как в лесу ягоды и грибы: по жадности наберут их столько, что и нести не могут, а за ситцами умирают в очередях. Так вот и Павловна: то больна, больна, а то весь день в очереди, и ничего. А я весь день без дела из-за нее, и ей это нипочем! так вот и жили, и не тужили.
15 Февраля. Весна света: солнечный день. Гулял по набережной. Мелькала большая мысль о невозможности фашистам уничтожить коммунизм и СССР.
Весь день звонили, уговаривали выступить на вечере Паустовского, и я все-таки не согласился. Да и нельзя было согласиться: я его лично приглашал на свой юбилей, и он не пришел, а теперь на его вечер вызывает начальство.
Так окончился мой роман с «Детгизом».
16 Февраля. Вечер в Доме печати, вечер очень удачный. Узнал, что вечер Паустовского провалился.
17 Февраля. Читаю Кожевникова для рецензии. Эль Регистан вчера сказал о силе нетерпения, с которой он ждал возможности сказать что-нибудь во время торжеств в Гори… Такова же и сила Павла Николаевича ГЦекина-Крото- ва, и Бокова сила нетерпения, чтобы прославиться. ГЦекин даже плохо и знает меня…
28
Слава тем берет человека, что делает его более чувствительным к оскорблениям: чем больше слава растет, тем больше растет и та чувствительность и наконец до того доходит, что отравляет всю славу, как ложка дегтя отравляет бочку меду. И рад бы вернуться назад — нельзя: кажется, если больше и больше слава, то можно уйти от обид. Но нет! обиды с такой резвостью бегут, что вся сладость славы исчезает, прославленный бежит от резвых обид, как заяц от гончих.
Кожевников так пишет, что видишь всегда вперед, что будет.
18 Февраля. Болела голова. Был Дмитр. Иван. Свешников, явился проект выстроить дачу на Истре.
Говорили, конечно, и о войне, не исключая возможности провала фашистов: и что правды, идеи какой-нибудь универсальной у них нет. И что цивилизация со своими газами и машинами, быть может, спасует перед силой сопротивления примитивного человека (японцы — Китай, немцы — мы).
Вот у меня прекрасная квартира, но я в ней как в гостинице…
А Берсенев будто бы сказал: «Возьмите пальто: 2 */2 тысячи, и шляпу, оставьте душу».
После всего нам ничего не страшно, а им-то ведь страшно: и нет у них того, что бесспорно можно противопоставить, скажем, монголу (если бы у них это было, то мы бы не испытывали то, что испытали).
19 Февраля. Вчера во сне пришла Марья Моревна в виде маленькой старой длинноногой еврейки. И я ей открылся, что все десятки лет нашей разлуки я любил только ее одну. — Тем лучше! — ответила Марья Моревна в том смысле, что я не разбрасывался и, благодаря сосредоточенности на единственной, не разбросался по мелочам.
Всемирная катастрофа, как ее воспринимали мы в 1893 году через Бебеля, и та самая катастрофа, как мы все ожидаем ее нынешней весной (через 45 лет!).
29
Мирюсь с мыслью, что придется отложить «бобров». Ничего не поделаешь!
Перехожу на Канал (сегодня пересмотр, завтра — Свешников).
Книжечка «Храбрый заяц» = «Синий Лапоть» + «Храбрый заяц» — рассказ о зайце, который погнал собаку.
Собрать: «Гость», «Лимон», «Мужество»: Кавказские рассказы.
В юбилейном процессе возникла мысль о мужестве и Марье Моревне, и это мужество как явление аскетизма: Марья Моревна откладывается на будущее (личная жизнь, искусство).
Я существую не для себя, а для мировой катастрофы; Марья Моревна — это я, это для себя.
У Ленина личной жизни нет.
Разговоры с Залесским о рассказе, о новом и повторном рассказе по принципу рассказа: жене, потом сыну, потом прислуге — то же, и каждый раз как будто новое. Отсюда открывается горизонт и в области
