sich *, а «воронка», — по скольку кто вложил себя в нее — она тем и жива.
— Платонический, поскольку нет денег.
— Не проявили достаточной инициативы.
1 Февраля. Тальников сообщает о получении Знака Почета и последующая кутерьма.
Расширение души, похожее на разлив рек, или обрадо- ванность я считаю чудесным проявлением человека в художнике. Такой был Горький, и недаром и самая улица имени Горького получила свойство расширяться.
Расширение Знака почета <приписка: ордена>: ворошиловский значок перестал — научились стрелять.
Знак почета. Художество — сказка как электричество. Мои читатели — Будущее: все.
Заключение: улица Горького — главная улица Москвы, но каждый писатель потихоньку, про себя главной улицей считает тот переулок, в котором у него жилплощадь.
Советский деятель до того пронизан готовностью услужения коллективу, что не допускает возможности отношения индивидуального, и если это даже писатель или худож-
* an sich (нем.) — в себе.
270
ник, то говорят о нем не «писатель такой-то» или «художник», а «такие писатели и такие художники, как (имя рек)», имея в виду, что если таких сейчас нет, а раз-два — и обчелся, то все равно в таком роде при поощрении государства народится сколько угодно. Одним словом, имеется в виду род, а не личность: в этом и ужас весь современности.
— Мы навоз! — сказал N.
2 Февраля. Митинг орденоносцев. Ни слова не дали, не выбрали и в президиум, и глупо вел себя я с репортерами, глупо говорил, — ничего моего не напечатали. Сижу в перекрестном огне прожекторов, щелкают лейки, слепну в жаре. А Толстой пришел, прямо сел в Президиум, и после [того], как сел, Фадеев объявил: «Предлагаю дополнительно выбрать Толстого». Все засмеялись, — до того отлично он сел. И даже мне, обиженному, понравилось. Маршак, смертельный враг, получил Орден Ленина и поздравляет меня «с почетом».
Положение лишнего человека? презираю их и в то же время обижен, что не сижу на их месте. Так Пушкин и Лермонтов презирали «свет» и в то же время умирали за положение в свете, и вот это-то и есть «чертовщина» (т. е. что все хлопают, и ты должен хлопать). Спасение только в читателе.
3 Февраля. Собрание деятелей «Детиздата». Маршак счастлив. Чуковский, как получивший «ордер» степенью ниже Маршака, заболел. Торжествующий Михалков.
<Загеркнуто: Страуо — Кто лучше? 4 Февраля. Метель снежная. Праздную рождение 66 лет. Все литераторы выражают мне свое смущение по поводу моего «ордера». Шолохов будто бы где-то сказал, что он желал бы иметь такой... орден, какой у Пришвина получается благодаря его таланту и читателям. Только искренно ли Это? Если бы искренно, то почему бы тогда и не сделать, т- с. не сказать об этом хозяину. Говорили потихоньку вчера на собрании о враге, что ВеДь и в этом вот деле награждения писателей действовал 271 враг. И вот пришло мне в голову поискать черты этого «врага» непосредственно возле нас. Итак, начинаем искать врага (творчества). 5 Февраля. Здешние, московские, все, встречая меня, как бы сомневаются, поздравлять или нет: поздравлять, может быть, обижать. Напротив, читатели отдаленные шлют от всего сердца искренние приветствия, поздравления «с высокой наградой». В журнал «Охотничий промысел» рассказ о художнике Мищенко: 1) Вороны. 2) Селезень и утята. 3) Глухарь с лирой. 4) Бекас и дятел. 5) Дом рушится — 5 тыс., дачу куплю, и тогда все в порядке. Так ошеломило, что я ничего не мог сказать, и когда очнулся — адреса не знаю. Даже дипломаты должны посмотреть в лицо друг другу, и всякое дело нужно в лицо посмотреть («освоить»). Примеры из зверосовхоза. 6 Февраля. Валят снега. Вчера показались доктору. При рассказе о митинге, - что страшно было: а вдруг просветят, доктор сказал: «Это у вас было близко к действительности, возможно, что и теперь уже можно до некоторой степени просвечивать». Бывает, Я — и весь мир в согласии (пан), и бывает, Я (душа) — и мир как бы весь вовне восстает на тебя. Бездушный мир — без вдохновенья — а все-таки в восторге. Тут к чему-то тебя вызывают, чего ты не можешь, — к восторгу без вдохновенья, и в то же время и угроза какая-то, и тебе страшно становится, мелькает мысль, что тебя юпитеры просветят насквозь и все увидят, какой ты — и разорвут. (Вспомнилось радение возле головы Маркса на Сенной площади в Ельце.) Тамара рассказывала, что чем выше поднимался Коля на своей козе, тем [более] суживался светлый круг впереди: как будто не на «козе» уже ехал, а в автомобиле ночью и видел только, что видно в освещенном кругу впереди. До того дошло, что все отношение к людям сводилось к отношениям пяти лиц. И так на этих-то пять лиц пришлось 272 донести (оказались врагами народа), после чего его посадили, и лиц этих посадили, и свет закрылся (вот так карьера!). Наш «враг» в наших маленьких делах является лишь отблеском борьбы наверху, где «враг» не жертва необходимости найти личную форму расстройства созидательной деятельности, для того чтобы ее покарать как врага. Это совсем новое явление, точно так же, как новое явление прямое участие всего тыла в войне. Раньше борьба министров при царе за власть не так скоро сказывалась на состоянии общества, напр., от Аракчеева до Столыпина сменилось четыре царя, а банные шайки оставались в достаточном количестве. Теперь же через несколько дней после перемены в составе правительства вдруг исчезают банные шайки, носовые платки. Положение писателя похоже на положение человека, прижатого подушкой, на которой сидят: изволь освободиться! 7 Февраля. С. И. Огнев, как натуралист, далеко ездил и снимал орлов и думал, что в этом красота: снять орла. Но через меня он понял, что красота не [в] отдаленных и трудных предметах, а везде, и если снимешь хорошо, то все и будет хорошо. Поняв это, он, почти старик, снимает возле дома в Загорске веточки деревьев после метели. Получение ордена. 8 Февраля. Опять вода! Сохранялся стыд в душе, и жил свидетель моего стыда. Но вот теперь больше нет того человека, и, может быть, я бы и не вспомнил его. Но стыд в душе сохранился, и каждый раз, когда мне при воспоминании становится стыдно, я вспомню того человека и говорю себе: «Да ведь нет же больше на свете свидетеля твоего стыда, чего же ты?» 9 Февраля. «Клара Милич» — не упадочная вещь, в ней человек жизни вступает в борьбу со смертью и побеждает: любовь сильнее смерти. 273 Прочитав эту вещь, я и «Жень-шень» свой понял как такую же борьбу, и свою собственную жизнь, и последнюю тему мою о сказке, что сказка есть такая же сила, как электричество. Происхождение врага? В море чужой кит показался, и наш Кит его встретил как врага. Сильное волнение было в море, и большие волны катились далеко и вдали дробились на малые, и малые потом дробились на маленькие, и всякая мелкая тварь чувствовала по дробным волнам борьбу китов и что один из них «враг». Понаслышке знали... Так, наверно, и до нас доходит «враг», — в этом же смысле, т. е. по дробной волне доходят какие-то толчки? тук- тук! (Я это понял, выслушав историю Коли.) По всей улице, где я живу (Загорск, Комсомольская, 81), люди называют друг друга <загеркнуто: то сват, то свояк, то кум, то зять> то брат, то сват.
— Нет, брат, ты мне этого не говори, — сказал один.
И другой ему сердито:
— Уходи!
<Приписка: А когда рассердятся, то говорят: не сват, не брат, а седьмая вода на киселе.>
А второй:
— Уходи, ты мне, батюшка, не сват, не брат.
Так и скажет: «батюшка», хотя и вправду вовсе не батюшка, и не брат и не сват.
А то еще называют друг друга то кум, то зять, то свояк, то тесть.
Раздобыл я недавно себе гончего щенка оагеркнуто: стал думать, как назвать его, и мне пришло в голову> и назвал его «Сват». А у нас на улице все между собой родня, кто кум, кто сват, кто тесть, кто зять, кто свояк. И так все между собой и говорят и называют друг друга кто кого сват, а кто кого брат, кто — кум, кто зять, кто свояк.
Всем у нас на улице понравилось, когда я своего щенка назвал Сватом.
— Сваток! — кричит один.
— Сваток! — зазывает своего другой…
274
Зазываю своего друга.
А он стоит и смотрит, прислушивается, туда голову скривит, туда глаза покосит. И такой умница, только не скажет:
— Ну я же вам не сват, не брат!
Страсть как понравилась эта кличка на улице, нельзя показаться со щенком, только из ворот выйдешь за водой, и все провожают:
— Сват!
А он, как назовут, [стоит] в недоумении и все не может узнать, не всем же он сват.
Однажды мне захотелось его снять, и нужно было, чтобы он чуть-чуть постоял, а он никак не стоит. Но мне пришло в голову, и я сказал:
— Сват.
Он стал. Я снял аппарат. Надо было приготовиться. Я опять сказал:
— Сват!
А потом, чтоб занять его, говорю:
— Но ты же, батюшка, мне вовсе не сват, не брат.
Навожу аппарат и приговариваю:
— Не кум, не зять.
Стоит.
Стоит.
— И не свояк.
Все стоит. А я нажал пуговицу, — щелк!
Сват сорвался с места, прыгает и как будто спрашивает:
— Ну если я тебе не сват, не брат, не кум, не зять, не тесть, не дверь, не свояк, — кто же я?
И я отвечаю ему:
— Ты, братец, мне седьмая вода на киселе.
Как я научил собак своих есть горох.
10 Февраля. Привезти фото Осень и Зима.
Барто определилась в Союзе четко, как пуговица.
Женщина в секретарской] ССП, причисляя меня к глухим старикам Вересаеву и Шишкову с Шагинян, кричит, когда хочет мне что-то сказать.
275
Захватить Тургенева.
Бачок у Давида.
Нас, ребят, в свое время до того строго учили не делать чего-нибудь дурного, что, когда надо было делать хорошее, мы тоже боялись и думали: а кто его знает, нам кажется хорошо, а потом окажется плохо.
Так что нас учили «не делать», но мало учили делать. И когда нам приходил случай делать, мы боялись и случай пропускали.
Больше всего эта запуганность сказывается на поэзии: мы все чувствуем сказку в душе и все боимся о ней сказать. И когда она вот-вот готова сорваться с языка, мы пугаемся и сказку поэтическую рассказываем прозой. Такая проза у Перовской.
Заячья шкура и кот.
Рассказы Перовской о животных хороши, когда, читая, думаешь о детях, но если выпрямиться и, не склоняясь к детям, читать для себя, то чего-то в них для полного удовольствия не хватает, кажется, что рассказы эти как-то пересушены. Но ведь и у Льва Толстого детские рассказы тоже суховаты и до того строги, что почти что как наука — может быть, так и надо писать детские рассказы? А что рассказы Перовской прямо вытекают из
