что было, прибавить нечто свое:…
Мое Надо в том, что я должен быть самим собой, значит, делать не то, что велят, а что мне хочется…
Так что, с одной стороны, не победимая ничем власть Числа (размножение), с другой — тоже непобедимое стремление человека быть личностью встречаются и силою своего выражения в борьбе дают характер эпохи. Сейчас у нас господство Числа…
(Бенкин, латыш, автомастер, вернулся, и в тот же гараж, в тот же дом, в ту же квартиру к своей семье. А упрятавший его Захарчук, уполномоченный] НКВД, расстрелян: мастер выдержал и победил, а то прошло, и сколько этого такого прошло.)
Эти фигуры властелинов, возникающие и исчезающие, как пузыри, являются попытками стать личностью.
342
Человек рождается личностью, но дальнейший рост его состоит в борьбе за себя с силой числа, стремящейся обратить его в цифру Числа.
Размножение человека стремится стать умножением.
Любовь к женщине похожа на воз-рождение (на второе рождение) личности, — этой любви злейший враг Число. Победа Числа в будущем обещает насилие в любви, обращение ее в колхоз, производящий человека (Колхозчел).
Но не делай своей прежней ошибки: не исходи из временного для построения вечного, господству Числа есть срок.
Рационалисты в своем движении, исчерпав силы Ratio, становятся мистиками, и эта мистика слабосильная.
2 Июля. Снимал диких уток на безымянной речке с белыми и желтыми кувшинками, возле ржи, в виду леса. Раковые шейки и всякие медоносные травы обступили меня, как будто старые, милые друзья снова вышли из прошлого и обступили меня.
Мы в лесу и обедали. Птица довольно крупная пересекла нашу поляну так быстро, что я не успел и понять, что же это за птица была. В просвете между деревьями на солнышке целая тесная группа раковых шеек глядела, как мы ели судака. Цветет рожь с запозданием. Поспела земляника, показались грибы, пока еще черные.
Утка вышла на берег в траву и обирала перышки, а утята черненькие все кучкой прилегли возле нее.
Говорят, что клевера погибли и взяток будет небольшой.
«Весь-человек», заключенный в его Надо. Тут все потеряли безнадежно свое природное Хочется и частью за свое, частью за чужое отвечали, делая общее Надо.
Взяться бы, схватиться за свой кончик жизни, своим Детским Хочется радостно делать, что Надо для всех, но где тут. Мой путь, дорогой друг, тоже лежал через Общее Надо, но я, мне кажется, сумел правильно стать: мне казалось, будто я встретил следы своих детских босых ножек и пошел, и пошел… Но зачем об этом говорить?
343
— Как зачем! — спросишь ты, — если ты открыл свой собственный путь к общему Надо, то зачем же молчать: надо открыть его всем.
— Вот в том-то и горе, мой дорогой, мне тоже раньше казалось, что стоит открыть мой собственный верный путь, и все пойдут по нём. Это большая ошибка и пустая работа: мой личный путь для другого будет чужим путем: путь к такому Надо, чтобы оно стало как Хочется, может быть только своим.
Десятки лет, чуть ли не с тех пор, как дети мои начали только лепетать, я учил их, чтобы они за короткое время свое молодое успели схватиться за свое любимое и влиться в жизнь за его достижение и через это потом жить и делать не как Велят, а как Хочется… Нет!
3 Июля. Солнечные, но не жаркие дни, — в июле редкость!
Не так живи, как Хочется, а так живи, как Бог Велит.
«Несть бо власти, аще не от Бога» — это значит, что как бы ни был ненавистен властелин, но раз он властелин, то в его власти содержится тоже и Надо, которое он выполняет помимо своего желания.
Как бы там ни было плохо, а Маня, деревенская девочка, окончила курс и едет в деревню свою к отцу образованной барышней.
Какой спор может быть о том, что вся река, сливаясь из бесчисленных ручьев и родников, бежит куда надо: ей надо бежать в океан. Спор идет о ручьях, составляющих реку, — что каждый ручей, чтобы влиться в реку и потом достигнуть Океана, должен сам отыскать свой собственный путь до общей воды.
Так перед каждым из нас стоит непременно личный вопрос, закрывающий общее Надо. Ведь как ручей, — он пробежит, а другой не этим открытым путем, а непременно другим путем должен бежать и создавать его сам.
344
Часто и нам тоже кажется, будто вот я открыл свой путь и теперь это для всех: этим моим путем побегут все без труда.
Это ужасный и горький обман, «спасти» можно только себя самого на своем пути, и твой пройденный путь повторяется лишь в дураке: спасителем можешь ты быть лишь только для дураков.
Ты можешь спасать Реку, пополняя ее водой, но ручьи сами спасут себя тем, что сольются с Рекой и войдут со всей водой в Океан.
Ты единственный в своем роде, но род твой весь идет за тобой, род живых и мертвых: ты их вождь. (Вот откуда происходят «вожди».)
Символист — это кто осознал себя таким и тем подчеркнул, и этой чертой сознания уничтожил свой собственный путь, в который, конечно, входил и символизм. Это было действенное и волшебное начало в составе творческого процесса, но раз оно осознано, вынуто из целого и заключено в «изм», оно переходит в лабораторию для исследования, как, например, мертвое сердце животного, но само по себе мертво — для самой жизни уже не годится.
Верно, так и Бога люди хотят заключить в какой-нибудь Изм и сделать полезным для жизни.
Я на Бога смотрю как на предвечное Данное, из которого я и сам исхожу, повторяя: да будет воля Твоя! Нет на земле существа, против которого я не мог бы стать как Брут против Цезаря. Но Бог не человек, и если я восстану на него, то Он даже и не разглядит меня, чтобы сказать свое: — И ты, Брут!
Так Я. Но говорят, что если взять самый высокий на земле обелиск и положить на него копеечную марку, то эта марка в отношении всего обелиска будет жизнь человека на земле в сравнении с жизнью всей земли. Говорят, что со временем копеечная марка человечины перерастет все Предвечное Данное и выйдет за пределы его. Но Я? Мне-то что? Скажите, какое мне дело до процесса разбухания копеечной человечины за пределы Вселенной: Я сам по себе, и быть самим собой — все мое назначение.
345
«Князь» в юности был так предан царю, как Богу, и верность свою считал священной. И было недопустимо для него, чтобы когда-нибудь царь сказал ему: — И ты, Брут!
[Келлер] отказался от присяги Временному правительству и сказал: «Можно раз присягать». Но Брут, присягнув Цезарю, поднял на него руку. Есть ли что-либо выше личной верности? Предполагается: общественное благо. Но раз ты разрываешь присягу, ты разрушаешь личность свою, и ради общего блага ты сам лично должен погибнуть: это есть смерть твоя. Так, совершив то, что Надо, Брут сам погибает. И так Прометей, друг человека; но «Христос» есть сам как человек, погибая за человечество, остается в единстве и верности к Богу, и он делается сам Бог. Умирая как человек, он остается Богом и поручает нам всем стоять за Бога в себе: богочеловек. Так и вся смерть: умирая, человек расстается с человеком и делается Богочеловеком (сверхчеловеком = творческий процесс).
И что я написал о символизме, — разве не то же самое надо написать и о Боге: что сознание — это не только открытие Закона, Правила и Метода, но в то же время и разрушение вечного Закона, Правила и Метода. Сознавая, ты вылетаешь над водой, как рыба, чтобы, описав серебряную дугу на солнце, снова погрузиться в родную стихию, а там опять сверкнуть водой и опять погрузиться…
4 Июля. Чувство собственности.
Схватываясь за собственность, человек стремится утвердить материально свою от-личимость (индивидуальность): «Это Я, — говорит он, — это Мое!» Так начинается война за себя, за то, что ты — единственный раз появился на земле и успел утвердить себя.
Личность реализуется в собственности.
Вопрос: если я узнал Христа в самом сердце своем и в том деле, которое называется «творчеством», то нужно ли идти в Церковь? Ведь пастыри церкви, — правда ли, что им дано право вязать живые души? Не сами ли они для себя и выдумали это право, чтобы властвовать?
Бой задавил 3-х утят из 9-ти, из-за этих утят и 6 гусят все мои собаки (4) томятся на цепях. И утята и гусята суще-
346
ствуют исключительно для развлечения Павловны (купить во много выйдет дешевле). Вот из-за этого, из-за утят, Павловна не дала мне обедать, и я, сдавленный голодом, орал, воображая себя страдающим, и так довел себя до истерики, не исключающей возможности последней беды. На мои стоны и вопли и причитания она наконец пришла с водой, просила прощения: я больна. А когда я сказал, что ведь мне помогать надо, а не расстраивать, что у меня большое дело, имеющее значение для всего общества, она сказала: — Мне- то какое дело до общества. — Из-за каких-то утят ты срываешь всю мою работу. — Это не из-за утят. — А из-за чего же? — Из-за того, что мы изводим друг друга. — Ты меня явно изводишь, но чем я тебя извожу? — Я больна, — ответила она.
Так я ничего и не узнал от нее. Тут я понял…
5 Июля. Вот почему надо мне сейчас уехать и пожить одному. Когда долго живешь с человеком, приживаешься к нему, то тебе становится удобно здесь и, напротив, страшно где-то там, не у себя, на стороне. Это чисто эгоистическое чувство привязанности часто принимают за любовь. Вот и надо от этого освободиться.
Когда гениальный человек является и ведет за собой массы людей, то это, может быть, свидетельствует не так о высоте человека «гениального», как о пустоте масс, которые он ведет. Я помню учительницу в Рябинкове в 17 году, как она учила детей «с интернацио-на-а-а-лом» петь… и как дети деревенские, ничегошеньки не понимая, пели интернационал, а потом это все и пошло, и пошло, и мало-помалу стало ясно, до чего же пуст человек масс.
Т. е. проверить, не кошка ли ты: что не ее, человека, а место любишь, свой собственный покой.
И сделать, эту проверку сделать надо. (Этика побега.)
В основе этой ненависти лежит ревность, которая разрастается до всего, что меня занимает, в том числе и писательство: это она тоже ненавидит. Та же «болезнь» была у Лидии, сестры, и у С. А. Толстой. В эту болезнь входит и чувство своей никчемности,
