стареющего Плана действительно следует отдать на исправление наступающей Жизни.
(Возможно ли отвлеченный «План» сделать личным живым существом через личность Сутулого?)
Есть готовность собрать все свои силы для действия, для осуществления того, что Надо. При таком решении необходимо бывает отбросить все свои желания, расходящиеся в стороны, как ветви от ствола дерева. Все ветви тогда обрубаются, и остается ствол, стремящийся вверх. Таким стал Сутулый, когда начался Аврал…
А то бывает, померещится.
Тушканчики, беркуты, суслики.
Ямал.
412
У охотников на выставке, рассказ охотоведа с Камчатки о том, что в долине гуси дикие живут, на пригорках соколы: питаются гусями. Но если песцы подбираются к гусям, то соколы отгоняют песцов и так охраняют гусей.
С Енисея охотовед Васильев рассказывал, что вся любительская охота очень скоро там отпадает: много всего и незачем бить. Остается только охота на белого медведя. И он говорил, что белый медведь никогда на человека не нападает.
Лукьянов за редакцией «Серой Совы» сказал, что все мое истолкование лорда как кустаря и Евгения отвлеченно, а что по человечеству сейчас жалко и страшно. Я сознал, что в своем патриотизме зарвался, что не в лорде Евгений, а в живом существе человека (творческого), которое ни за что будет гибнуть.
И вот прошлое, то, что было 25 лет тому назад (в 1914 году), глянуло сюда к нам, как будто этот слой времени в 25 лет стал прозрачным. Как мы, патриоты, с каким восторгом встретили тогда газеты с такими же точно словами, как теперь, что Англия с Германией находятся в состоянии войны.
Характерная черта моих писаний, что они своевольные, — вот почему писать сейчас в газеты мне просто неприлично, выпираю из советской печати, как белая ворона.
Вторая причина моего молчания, что русская речь в газетах и журналах вовсе лишилась юмора, без которого трудно у нас.
В газетах о войне никаких комментариев, всякий комментирует сам. И так много лучше, чем шум в 1914 году.
Все дивятся у нас, как Гитлер выражается: «Я приказал, я велел и пр.». Это «Я» на фоне нашего коммунизма возбуждает тревогу за героя, дунет ветер — и нет героя. Весь расчет его, по-видимому, на молниеносной войне. Если война обратится в позиционную, то он погиб, и тогда, возможно, СССР будет вовлечен в войну за социалистическую Германию. Если же Гитлер станет диктатором Европы, то начнется совершенно другая история, возможно, и мир на Долгое время.
413
Вся философия «Надо» и «Хочется» и «всё» должно быть сказано при условии, что каким-то планом своим (приключенческим) произведение будет [понятно] и доступно и детям (как «Робинзон» и «Дон Кихот»).
А то бывает, покажется возможность уйти от всего на такую отдаленную позицию, где в совершенном спокойствии видно значение и весь законченный смысл всех событий в жизни всего человека на всей земле и во все времена. Покажется путь туда, и начнешь как будто уверенно туда продвигаться…
Падун — в человечестве: это Весь-человек в состоянии мобилизации и в состоянии покоя — как личность, как отдельность, жаждущая бессмертия. (Вот Гитлер сейчас в таком состоянии — «Сверхчеловек», и наш Союз — «Весь-че- ловек».)
5 Сентября. Сегодня вечером буду у пчеловодов говорить. Тема: отдельная пчела и пчеловоды Санька, Иван Иванович и Шалагин. «Мудрость» и «Никакой мудрости нет». Поэзия как один из факторов творческого действия. «Взяток» (начало). 2) Мудрость (Кустарь). 3) Действие (или мудрость четырех правил арифметики).
С удивлением вижу, что незаметно для себя говорю и утверждаю то самое, о чем говорили давно большевики и за что я их ненавидел.
6 Сентября. Рано переехали в Загорск, ясно и холодно.
— Не о тебе, милый мой, идет речь, и если приходится и про тебя вспоминать, то это лишь потому, что и ты, дурачок, тоже участвуешь какой-то спицей в какой-то большой колеснице.
Ночью, засыпая, около 12 услыхал: под полом где-то, в чьей-то квартире бормотало радио так, что отдельные слова понимал, а вместе не складывалось, слова же были все страшные: самолеты, бомбы, разрушения… И утром уехал, не прочитав газет, и все думалось, думалось. А в вагонах
414
и везде на людях после первого изумления опять стало, как было: все опять в рот набрали воды. Я думал о том, что с тех пор как Гитлер сказал о Молотове в Рейхстаге, то почему- то за него стало как будто немного и страшно… И особенное опасение вызывал его ответ Рузвельту с повторением своего «Я»: я приказал, я распорядился и т. п. Опасение же было в том, не оказался бы вдруг герой авантюристом.
Сколько раз мне мелькало как счастье взять на себя подвиг телеграфиста, утонувшего на «Лузитании»: он, погибая, до последнего вздоха подавал сигналы о спасении гибнущих людей. И мне казалось, что в писаниях своих я займу когда-нибудь положение этого телеграфиста. Но где они, те люди, которых я стал бы вызывать на помощь: те, кого я знал, все сошли, и чем они жили, больше не имеет смысла, те же, кто будет впереди…
Возвращаюсь к своей теме: писать о Всем-человеке, как он мерещится в Падуне.
Носились по магазинам, искали установку радио для автомобиля: а то как жить теперь в лесу без известий из Европы о войне. Вечером пошли к Бострему, и стало выясняться из поведения Италии, что Англия всерьез воевать не будет и помирится. Возможно, что очень скоро все это тем и кончится: жертвой же останется Польша. И что Англия будет вынуждена помириться, иначе она может потерять Индию. Тем, думали мы, и определяется поведение Англии и Франции, страхом перед «пролетариатом». (СССР — понятно, почему этого не боится, но почему тоже не боится этого и Германия?) Еще мы думали, что против английского «миролюбия» может стать «сила вещей», и война сделается неудержимой. В этом раздумье, однако, «миролюбие» настолько преобладало, что искать ламповый приемник не захотелось, и мы помирились на детекторном радиоприемнике.
7 Сентября. Легкий морозик, ясно, тихо.
1) Письмо Чагину.
2) К попу об ульях.
3) В птицеград за приемником.
415
— Просто говоря, одни люди созданы паровозами, а другие вагонами <загеркнуто: и вагонов, конечно, больше в много раз, чем паровозов>. Я — паровоз, ты — вагон, на тебе груз — я везу, и вместе Мы делаем такое, о чем мало понимаем, для чего оно и почему.
8 Сентября. Рябиновая ночь (рябины много в этом году). В сухую осень листья позднее желтеют, чем в сырую. Такие морозы, а деревья ничуть не пожелтели, зато листья водяных растений пожелтели.
Мороз, звезды, месяц — антенна от звезды к звезде — нет! там не то говорят, что с нашей антенной.
Дупель сломал крыло. Джим и дупель.
Утром: дупели, два вальдшнепа, журавли.
В 3 ч. приехали на Нерль-Выдра.
Лучшее в русской традиции — скромность при тайном сознании силы, вроде того, что еду-еду не свищу, а наеду, не спущу. Эта скромность закрылась истерическим криком о наших достижениях и появлением дикторов…
Днем шелестели тростники, а к вечеру так стихло все, что только слышались всплески рыбы, и тогда лысуха решилась переплыть на ту сторону.
Единственную я знаю реку, где живет карась, — это Нерль в истоках у Семина озера.
Осенние гости: красная рябина и стог сена.
Разум — это своевольное движение.
Кто-то к Мазаю подходит.
— Вася, наверно. Вася?
Откликнулось.
— Слышал?
— Это не Вася — это эхо откликнулось.
— Вот это Вася!
416
Вот какая тишина, что за километр от Мазая мы ясно услышали, как Вася из кастрюльки, с которой ходит по ягоды, пересыпала бруснику в Мазай.
9 Сентября. Еще на сырых лугах брали шмели взяток на последних раковых шейках, еще можно было увидеть пчелу на вереске.
На горах уже обсохла роса, на березах…
Лысуха вылетела.
О символе.
Сюжет для рассказа о Джиме: закопал башмак — искали и не могли найти. Через несколько времени выдумал: дать другой — дали другой, он понес и в чащу, и пока долезли, он другой закопал, и другой найти не могли.
Символ значит единение образов.
К 5 вечера на брусничнике услыхали радио.
Шалагин. Так хотелось жить, так хотелось самому достигать и так верилось, что в этом «самому» заключалось и все лучшее для всех, что он в своем движении вперед вовсе не замечал хороших людей, и они у него валились из- под руки, как фарфоровые фигурки.
Лес шумел, и как всегда в шуме чудились голоса человеческие, и среди этих голосов, нетвердых, как облака, послышался голос отчетливо человеческий, дикторский: о том, что какой-то Безхвостов оказал чудеса доблести на добывании угля.
Нет, это все отвлеченно, лорды, классы, минуя все это, судя по-человечески, — жалко.
И нет, тоже не свои были и эти мысли, но они чувствовали, что это были важные мысли, и когда случалось в беседе к ним подходить, — их подчеркивали. И вот только за то, что они подчеркивали в разговоре чужие важные мысли, их считали людьми умными.
417
Избалованный Жимка.
Начало рассказа «Милка»:
Во всю мою жизнь одна только река встретилась мне, где водился карась, — это река Нерль, вытекающая из Семина озера вблизи Переславля-Залесского. Есть и другая Нерль, в истоках очень близкая этой, но она впадает в Клязьму, а Нерль с карасями впадает в Волгу вблизи города Углича. Караси же водятся в этой Нерли, как я понимаю, за счет Семина озера, такого тинистого, что в нем только вид внешний озера, на самом же деле — это глубокое болото. По выходе своем из этого озера Нерль ничем не отличается от него: то же самое — пол-аршина прозрачной воды и под нею леса водяных растений. И тростник на берегах. (Вспомнилось из утиных охот, напр., старик, который занимался тем, что выгонял уток, дроби в нем было много, но одна дробинка была источником постоянных шуток охотников: — Ему-то что, — говорили про него охотники, — да вот старуха его обижается.)
В первые дни разрешения охоты — нельзя, а мы так — в устье и по болоту с собакой из-под стаи. В этом году наш секрет разведали, и когда мы стали лагерем — услыхали, что рядом тоже лагерь. (Описание Милки.)
Тростники форпост болотных кочек: непроходимо — комары жители (— стога) — шесты, на шестах сарычи и луни и трясогузки. Деланая дорога.
Радио: утки, зарянки, голоса ягодниц (колхоз покончил работы), мелкие елочки, жук, березка.
Как (натренируешься) привыкнешь ходить — не чувствуешь усталость сравнительно с другим, и то же грести, и носить тяжести; так тоже доктора привыкают ходить за больными, и так точно управляют, люди же, государством и записывают пролетающие через свою голову мысли.
11 Сентября. Мысль в душе была, и я это в реке увидал ночью. Мысль моя была со вчерашнего вечера, когда прослушали вести с фронта и, вернувшись в Мазай, нашли там превосходное блюдо: коростели, запеченные
