даровитых деревенских людей, которых называли «кулаками».
— Германия, — сказал он, — как есть Германия, так она и есть, и Англия тоже есть Англия, а мы — сволочи.
— Верно! — сказала Павловна.
— Россия легла в немецкое лоно, и теперь ей скоро из него не встать.
— Те, кто легли в лесах на севере, «кулаки», и те, кто хотел постоять за наше лучшее (интеллигенция), то плоть это, хорошая жертва… где был ты тогда, Ромен?
14 Октября. Загорск. Мороз -5. Солнце.
Я думал, что уж с того-то света (откуда мы теперь приходим в Европу) мы, наверно, за свои страдания выйдем оправданными, а оказалось, опять они хороши, а мы сволочи.
Окружение Мазая в Вежах.
444
Слышал романс по радио или видел это чувство в сне: будто бы певец пел, что когда он впервые полюбил, ему вся природа — а теперь хорошая погода.
Почему Петя против фотографии (передний план и…). [Смотрит] как на слабость мою (он — натуралист Мантей- фель — честный…)
Слышал по радио, что немцев из Латвии переселяют в Германию.
Русскую погань за то прощаешь, что она место свое знает, а еврейская погань занимает руководящие места. Но сердиться нельзя, и нельзя ни действовать, ни говорить, а надо терпеть и предоставить времени.
Стахановцы и орденоносцы — лучшие мастера в своей специальности, но никак не лучшие люди: лучших людей вообще отобрать невозможно, они сами определяются.
Покрытая позором пала Польша, но отдельные лица и до сих пор сражаются и как личности не только не пали, но возвысились и проявляют чудеса храбрости. Так что «поляк» имеет теперь два значения: поляк — представитель Польши, хвастливый трусишка, и поляк лично — мужественный человек, честный герой.
Ход революции сопровождается таким нарастающим комом лжи — как лавина с высоких гор. И оттого я сомневаюсь, что возможно написать о революции подлинно художественное что-нибудь. Я даже замечал: иногда, читая что-нибудь с интересом, — вдруг поймешь, что автор ведет к революции, тогда становится вперед известно, чем кончится, и всякий интерес пропадает.
Как будто жизнь дает такой образец лжи, что попытка автора дать свою «фабулу» (обман) не удается. Жизнь как бы лишает автора права на обман.
Создалась бы интересная литература, если бы автор взял на себя говорить только правду: в то время как жизнь есть ложь, в книге была бы правда, — это было бы, навер-
445
но, очень интересно. Только такую правду говорить нигде не дадут.
Вот почему никакой поэт не может любить эпоху революции.
15 Октября. Загорск.
Слышал по радио романс, или, может быть, во сне привиделось такое чувство, будто бы кто-то пел о своей ранней любви, когда он сливался со всей природой и видел красоту ее в теплое и тихо цветущее время и одинаково мог наслаждаться осенним завыванием ветров и зимними снежными бурями. — Теперь же, — заключает певец, — я природой могу наслаждаться только в хорошую погоду.
И так огромное большинство людей на свете приходит к такому концу, к погоде вместо природы и к даче вместо Земли. Вот откуда произошел «Жень-шень»: из нерастраченного чувства любви, свидетельством чего и является сильное чувство природы. Весна была как бы вызвана человеком и заключена им навсегда для себя (осталась весна вместо любви).
Единственный ли путь поэта? (Эрос вместо Пола?) или, может быть, есть другие пути, каких я не знаю, условие возникновения поэзии такое, чтобы сам поэт переживал, не зная ничего о поэзии, чтобы она рождалась сама. (Вот откуда именно и было так, будто не во власти ее (невесты) и его, влюбленного, было соединение: они искали друг друга с тем, чтобы расстаться: цель встречи была расставание, любовь переходила в смерть без посредника. В этом и есть путь поэзии.)
Дикторы замучили информацией с Зап[адной] Украины и Белоруссии, — Телятников, Герцык и Толстова. Диктор — это явление механизации, все равно как шофер, едущий по приказанию. (Вели машины шоферы, говорили дикторы.)
Упадок после подъема объясняется затишьем на фронте.
Гитлер, вероятно, про себя думает, что этот потолок Маркса—Энгельса в России хорош для усмирения русского анархиста-нигилиста, а он же держит в руках… Словом, это
446
учение как хороший кнут для всех иноплеменников (и евреев сюда же): для смешанной крови, а для Германии, чистой крови, другая идеология.
Гений и Герой: гений — это единственный в своем роде, он раз пришел в свет, и такого именно больше не будет; герой же — это первый в своем роду: за этим героем стоит стена героев, тронь одного, и на смену выйдет другой. Герой — это начало, гений — конец, герой начинает свой род, он первый в роду, гений заканчивает и, как единственный, больше не повторяется.
Пример: если бы не доплыл Папанин, другой бы доплыл, и кто открыл Северный полюс? Не открой он — другой бы открыл. Но Лермонтов другой не появится.
16 Октября. (Загорск.) Ночью был наконец-то дождь. Вчера в овраге убил вальдшнепа.
Кажется, очень ленюсь, но когда почитаешь записки свои, то ясно видишь, что я ленюсь лишь писать для печати.
Напоминаю себе, что тогда только решится вопрос — будет или не будет моя вещь создана, когда станет писаться задушевно и так легко, как говоришь, когда встречаешь хорошего слушателя.
В природу приходит человек и делом своим показывает: вы, мол, такие-сякие немазаные, а я — не чета вам, я — человек!
Я же в природу прихожу сам как животное и как растение, я смотрю на них и стараюсь все ихнее открыть в себе и через это и их понять как своих родственников, добрых и злых. После такого изучения я под самый уже конец начинаю подумывать, как бы мне поскорее отделаться от неприятной родни и соединиться в общей работе для общего блага с хорошими. Особенной же гордости при этом практическом деле я не чувствую и человеком, венцом природы, считаю [себя] не в том, что я всё могу себе захватить и все мне подвластны, а что всех их в себе могу собрать и разделить как друзей и врагов. Удовольствия же в том, что я мо-
447
гу, — никакого не чувствую, и слава рабовладельца мне совсем не нужна.
Журавлиный Суд: силой родственного внимания надо создать отличия и описать такими и таких, уже нам известных, собрать на Журавлиный Суд. И деревья и все облюбованное собрать.
Какая это «любовь», если все сводится к тому… но ведь и без этого «платоническая» или «духовная» тоже — какая это любовь! И какое это лицо, если нет зада: это маска, а не лицо. И что это за ужас, если один зад, без лица.
Вчера по радио слушал выступление «академика» по случаю 125 лет рождения Лермонтова. Он не мог и здесь не сподхалимничать.
Между тем, как представишь себе немца в положении нашего колхозника…
«Счастье» у нас сделалось понятием казенным в значении парада благополучия. Но есть и у нас счастье единственное, которым люди везде на свете живут: это счастье состоит в достижении лично самим собой поставленных целей. Оно, конечно, относительное, но бесспорное, и каждый этим живет даже в тюрьме: бывало, поставишь себе цель — достать табачку, и достанешь, и рад, и счастлив.
17 Октября. Вся ночь дождь, тепло (+10), туман, снег растаял: все, чем можно показать себя — показывается: зеленая трава, папоротник и… и заяц показался: брюшко белое и задние лапки.
Внезапный поворот в природе: то зима, а то проливной теплый дождь, — и то дождь, то солнце, и гром гремел, и сверкало.
Как все живое бросилось жить, бабочки явились, мошкара, пчелы мои совершили облеты. Всякая травинка, мало- мальски зеленая, показывалась. Но главное, это впервые за всю осень был осенний чудесный аромат: пахли корни, пахли почки и опавшие листья.
448
Когда шумел дождь — спать хотелось, когда в лес проникал солнечный луч и освещал группу разных стволов деревьев, случайно выросших вместе, то пни, то листья внизу разных цветов…
Чудесны эти взрывы жизни самой поздней осенью, накануне всеобщей зимней спячки в лесу сойки, вороны, синички, ореховки: как ворон лаял, как ореховка наверху оправлялась, чистилась долго, как трещали последние дрозды (какой урожай рябины и какая она сладкая: ели, как лоси).
Василий Алексеевич старался нам выразить свои чувства радости по поводу заявления Гитлером желания его помириться.
— Англия, — говорил он, — ведь это люди, и Франция — люди, и Германия люди, и Англия и Франция и Германия и, откровенно говоря, евреи — все люди, и все жить хотят.
Мы очень смеялись этому «откровенно говоря», а В. А. продолжал:
— Отруби голову курице — она воскреснет, а человек, отруби ему голову, — и он не вернется никогда. Вот почему хорошо, если хотят как-нибудь урегулировать мир.
Утрата народности и государственности русским интеллигентом сопровождалась дружбой с евреями: семинаристы-безбожники женились на еврейках (напр., Воронский).
Пушкин зря опоэтизировал цыган: это те же самые евреи, только те паразиты интеллигенции, а эти воруют лошадей, повадки выпрашивания. Мальчишка подошел к нам цыганенок и стал предлагать купить у них гончую, а когда мы отказались, попросил папиросы, и он за это попляшет.
Если от нас требуют хорошего «человеческого» отношения к евреям, то почему бы и нам от них не требовать того же, и прежде всего выполнения всего трудного, что мы, русские, выполняем. Почему они считают себя призванными на более легкое, интересное и почетное дело?
Есть красота и есть служение красоте, и есть безучаст- венное, потребительское отношение к красоте: эстетизм. И очень похожий на эстетизм есть оптимизм, как тоже вовсе
449
не оправдываемая личным творчеством добра вера в то, что все в мире идет к лучшему.
Бывают, однако, бедняки, жизнь которых вечный подневольный труд, вечное бремя на службе, в семье. И вот таким-то беднякам можно быть оптимистами, единственно они только и могут объявлять, что все в мире идет к лучшему. Такой оптимисту нас В. А. Яловецкий.
Петя убил трех зайцев, у одного задние ноги начали белеть.
Случай на охоте: некий гражданин, вероятно, вор, привел суку в течке и стал трубить, отзывать наших кобелей. Но собаки наши не шли на чужую трубу. Тогда вор — делать нечего! — пустил свою суку, наверно, думая, что кобели бросят гонять и за ней пойдут. Но кобели на чужую суку не обращали никакого внимания, и она присоединила свой голос к ним и гнала с ними на равных правах. Когда же заяц был убит и они заметили, что жирная сучка к нему приближается, зарычали на нее. И только уже когда Петя зайца уложил в рюкзак, они заметили, в каком состоянии сучка: она даже хвост отвернула. Отец Трубач и сын Сват, оба пятно в пятно, стали соревноваться. А когда отец
