успел и повязался, то сын стал делать то же, что и отец, только в голову, и наслаждался все время, пока собаки были повязаны. А когда они разошлись, то сучка ушла на трубу, а наши кобели стали разыскивать другого зайца.

Культура народов представляется отношением умственного труда к мускульному.

Лица, как они есть у людей, интересные, разнообразные, — эти лица любовь делает. Для бесчувственных все лица одинаковы, человек и больше ничего.

Видал ли кто-нибудь у нас под Москвой муравейники выше человеческого роста, похожие на стог сена, такие большие, что оторопь возьмет, испугаешься и остановишься.

Если день проходить и каждую вершинку ногой толкнуть — хоть один раз заяц непременно выскочит, и в этом сила охотника — в терпении.

450

Муравьиная куча больше куста можжевельника. Радиостанция. — Муравьи в движении: дерево околдовано и проч.

Так связать всю жизнь на площадке.

И что на муравьиной куче хорошо посидеть.

Немного неловко сесть, — такая работа! Но и то сказать, я-то не муравей, из-за того, что я тут отдохну, можно муравьям и поработать.

Одушевить Антенну. Мазая.

Трагедия еврейского народа — в нарушении заповеди: в поте лица обрабатывай землю, т. е. занимайся мускульным трудом, и в этом есть связь с землей, в этом есть и «власть земли», и согласие через это со своим народом. И это в организованной нации является коррективом интеллигенции, ее умственного труда. Еврей нарушил эту заповедь, он гнушается мускульного труда, и при всем желании ему нельзя к нему возвратиться, как [всякому] «умному». Интеллигент, если занимается только умственным трудом, в совести своей знает эквивалент черного труда в своем народе. Евреи же как воры…

На очередь: бросить чванство и раздражительность.

18 Октября. Отдыхал, пытался писать и вечером поехал в Москву. По дороге любовался людьми русскими и думал, что такое множество умных людей рано или поздно все переварит и выпрямит всякую кривизну, в этом нет никакого сомнения: все будет как надо.

19 Октября. Повернуло опять на Мороз. Радуюсь, когда бьют англичан, и тревожусь, когда бьют немцев.

Мысли-чувства в детстве-юности, из которых потом развивается душевная жизнь, — это было, первое: в Тюмени (мне 19 лет) синичка на окне и мое необычайное волнение при виде ее, волнение от чувства связи их мира и нашего и что синичка эта есть во мне самом. Из этого развилось мое чувство родственного внимания и вся моя литература.

Еще было мне раз, что по себе, своим переживаниям (марксизма) я могу судить и о будущем всех нас: что потом

4SI

будут и все как я, что я переживаю то самое, что будут потом все переживать. Это было мне на переломе убеждений, когда я сказал себе: «Нет для меня в том никакого сомнения, что рабочее движение все победит и все устроится, как предвидит Маркс. Но это сделается и без моего участия, это так верно, что само сделается». Но вот вопрос, я-то для чего существую, или, вернее, что же есть на свете такое, чему без меня лично не бывать, т. e. 1) явился вопрос моей личности 2) и предвидение победы социализма у всех (как у меня). И это можно теперь видеть «у всех»: все равнодушно голосуют, равнодушно участвуют в парадах, в «счастье» и т. д. и в то же самое время в глубине себя переживают мой вопрос: «Есть ли на свете такое, чему без меня не бывать?»

Читаю книгу Свечина «Основы человеческой деятельности», в которой говорится о государственных организмах на основе индивидуального организма, т. е. то, что я делал по чувству. Ошибка книги в излишней рационализации (использовании) интуитивной и верной правды.

Сила моя состоит в чрезвычайной осторожности, с которой я подхожу к своему Данному (интуиции), и в то же время эта осторожность очень задерживает выход моего Данного из моего внутреннего мира в общий, т. е. я мало и робко С о з-д а ю. Медленно складывается внутри меня Данное (долго живу), и мало мое Соз-данное.

Тот распад, о котором я сейчас поднял речь, на холодную уверенность в победе социализма и на вопрос о себе, претворился в Надо и Хочется.

И взять хотя бы даже наш Союз писателей, разве не есть он воплощение этого Надо, взять самого Фадеева, как в нем борются это Надо (Секретарь) и его Хочется (писатель).

В этом свете встает сейчас старая тема о войне: что будто бы «все хотят мира, следовательно, не надо войны». Все Щ: тят — это верно, но следовательно — неверно. «Все хотят мира, и все должны воевать» — вот истинная трагедия.

Коммунизм целью своей ставит Хочу, а средством для достижения этого делает Надо, через это Хочу (личность) отодвигается в будущее, а Надо заполняет все настоящее.

452

Получается транскрипция христианского «здесь» (на земле) и «там» (за гробом).

И все это еще виднее в жизни рода и в микрокосме государства, коммунизма и рода в семье.

Чувствуется глубокий упадок государственного организма Англии, когда председатель министров Чемберлен в Палате общин на весь мир восхищается подвигом германской подводной лодки, потопившей в гавани, на стоянке лучший английский линкор с командой в 800 человек!

Говорят, что в Англии талант (Хочу) для своего развития в общественном строе почти не встречает преград.

Начинают поговаривать запросто о распадении Британской империи.

20 Октября. Москва. Мороз -6. Посылаю Аксюшу в Загорск. Лада очень больна.

21 Октября. Москва. Тургеневская комиссия. Турция: пакт с Англией, Францией. Эстония: расквартирование Красной Армии. Союз ведет политику мира. Сбежал от комиссии.

Эстетически узаконенная слабость (Тургенев).

То, что называется у людей счастьем, у меня называется жить как самому хочется. С детства мне хотелось больше всего устроить себе дом на колесах и уехать в страну непуганых птиц и зверей. Но счастья мне в этом не было, и только под старость мало-помалу детские мечты свои стал я осуществлять одну за другой. И так наконец дошла очередь и до самого моего заветного желания детского устроить себе дом на колесах, как у Жюль Верна, и уехать в страну непуганых птиц и зверей.

Фрайерман.

Виталий Валентинович, Васильевский Остров, 3 линия, 58, кв. 11.

Ленинград], т. 200-33.

Гайдар.

453

Мысль мелькнула о независимом от злой воли выводе общественного процесса (развить): 1) выйдет не то, что предполагают 2) иначе все говорят: человеческому уму невозможно предвидеть…

22 Октября. (Переехал в Загорск.)

В собрание люди пришли каждый с готовым решением, и все знали, чем оно кончится, и шли вяло: «ходить-то незачем!» Но один гражданин на собрании поднялся и высказал неожиданно для всех такую мысль, которая в дальнейших дебатах все победила, и постановление вышло для всех неожиданное.

Так бывает, и некоторые, настоящие общественники, верят, что в этих случаях побеждает какая-то «правда», и вот почему такие общественники часто побеждают то мнение, которое бы вышло из арифметического складывания мнений отдельных членов собрания, — они побеждают это среднее мнение, потому что верят в Правду, независимую от правды отдельных лиц.

Несколько раз даже в наших рационалистических газетах повторялось, что «человеческому уму невозможно предвидеть, кто победит в этой борьбе». А если сам человек даже не может предвидеть, то кто же ведет борьбу?

(Нет, я думаю, наши так не выскажутся, это, вероятно, кого-то цитируют, напр., Рузвельта: наши должны знать, кто победит. Я, впрочем, ответил бы, если бы меня спросили, я сказал бы, что победит более сильный, и, мне думается, немцы и русские вместе сильнее англичан и французов.)

23 Октября. Загорск. Мороз. Солнце. Остатки снега. Охотились в Двориках. Ранили зайца и больше ничего.

Был великий урожай рябины, а дроздов почему-то в этот год прилетело осенью мало, и оттого множество рябины осталось в лесу до морозов. Когда же октябрьские морозы один за другим хватили и лист опал весь убитый — рябина от этого только получшела. Ягода стала такая сладкая, такая вкусная, что мы, даже не трогая руками, как лоси, подходили и губами вбирали [в] себя целиком красные шапочки.

454

24 Октября. Загорск—Москва.

Рассказ в «Этажи»: Парень глупенький («Гусь»). На Стану рассказ: разбил У2-литровку и скажи: разбил и ничего, а когда [стад выше], вдруг вино запахло, будто вот лужа около меня под носом. Отчего это? — А вот у меня было, — ответил Пчелка, — мне сейчас 58 лет, а когда было мне восемь, родитель-батюшка поехал со мной в Кострому покупать к годовому празднику добро. Вот накупили всего, и еще [столько] — чтобы самому донести, а вино, целую четверть, дал мне. Бутыль огромная, четверть, пять бутылок — такое добро доверил мне родитель. Нес я четверть ту в мешке, сначала в обнимку, а когда стало мне тяжко, я и спустил пониже. А как раз тут возле меня чугунные плашки стояли. Мешок с четвертью и заденься за одну плашку, а как я потянул и он опустился, то качнуло [маятником] о другую, и о другую плашку стукнулся. Ну, конечно, бутыль о чугун вдребезги. Вот тут-то мне и было…

— Что ж тебе от родителя было?

— А то было от родителя. Я об этом и хочу сказать в ответ на вопрос: почему как я разбил бутылку не пахло, а как [поднялся выше], запахло. Вот с тех пор как я разбил бутыль и родитель-батюшка меня казнил, прошло ровно 50 лет, и то все и теперь, как в Кострому приеду — все мне пахнет вином.

Об антенне и лодках: я смотрю на все это, ребятки, как на будущее: сейчас нам это попало в руки, и мы, как ребята малые, не знаем, что делать, а вот придет время, и как мы через это всё заживем. Это всё наше будущее!

25 Октября. Падение барометра. Переживаю неприятности от второго письма Фадеева по поводу пчелки-свобо- ды. Довольно было раз случайно сказать «свобода», чтобы все редакции взбеленились. Туг даже авербаховские времена вспомнились как свободолюбивые. Помню, тогда до того дошел, что умирать собрался. Теперь не хочу умирать, потому что прошел Авербах и это прошлое ручается в том, что и наше время пройдет.

Побаиваюсь, не стать бы для всех них пугалом.

455

Намечаю сегодня перейти к весне света, потом к воде, все собрать, связать и разом все написать.

Скоро такая начнется реакция, что во всех литературах останутся одни подхалимы. Но помирать собирайся — рожь сей: будем пока что писать для детей.

Дорогой Александр Александрович!

Ваша политграмота- о свободе справедлива, но она коснулась моей души приблизительно, как коснулась речь Онегина души Татьяны Лариной. Увы! я свободой считаю то самое, что называют любовью: способность создавать из хаоса личности, уметь находить в себе, где надо, родственное внимание к окружающему миру. Моя «свобода» не фальшивая свобода [говорящих] либералов <приписка: политиков вроде Герцена>, а то самое творчество, которое рано или поздно создаст для всех нас желанный мир