ворона улетает без ноги. Не одна ворона и не одна сорока в Пушкине живет с одной ногой. Живут и славят Господа, что хоть с одной-то ногой, а живут. И рады, радехоньки!
Теша и Зять. Приехала теща и стала с утра до ночи грызть зятя. Скромный человек терпел целый год: молчал, когда У тещи было малейшее основание, уходил из дома, когда грызня была совсем ни за что. Но в течение года он очень устал от вечной пустой борьбы, и наконец нервы его не выдержали, тещу он ударил раз, потом сорвался и отколотил как следует. После того теща уехала, а зять очень скоро по-
479
правился здоровьем и в работе стал стахановцем и получил орден Медаль Почета. А теща через год одумалась, вернулась, и вскоре опять началось то же самое: теща грызла, зять молчал и худел. А когда сила опять иссякла, зять опять тещу отколотил и в этот раз отвозил ее табуреткой так, что она еле встала и совершенно затихла. Вместо же того, чтобы зятя грызть, она выходила за ворота, садилась на лавочку и грызла всех, кого видела кружков. Другую срамит на всю улицу, что каблуки кривые: не умеет ступить, а ботинки носит на французских каблуках. Всех-то передразнит, всех растревожит. Люди недовольны, а терпят, как, бывало, зять терпел. Но тут теща спокойна, тут не на одного зятя льются с утра до ночи помои, а всем достается понемногу. Можно и потерпеть.
(Годится для изображения какой-то птицы.)
Сова днем. Оказывается, совы днем иногда залезают даже под кучи хвороста, до того им нужно укрыться от птичьего глаза. Вот было однажды, Сват учуял под кучей хвороста сову и начал бегать кругом и лаять. А когда носом учуял точно, то залез под хворост, — сова выбежала с другой стороны и быстро убежала под большую ель с густыми нижними ветвями и скрылась там в зеленом шатре. Сова так быстро перемахнула из-под кучи под ель, что Сват не успел это понять и все возился под кучей. Но гнездовая ворона заметила, как перебежала сова из-под кучи под ель. Она прилетела сюда, села на верхушку ели и начала орать, орать. На крик ее стали со всех сторон слетаться вороны и все садились на ту же ель. А когда из-под кучи вылез наконец Сват и медленно, внюхиваясь в следы, стал приближаться к елке, все вороны угнули вниз головы на Свата и все теперь в один голос орали ему по-своему, что правильно, правильно:
— Пра! Пра!
По-вороньему:
— Правильно!
Перед елью Сват сделал маленькую стойку и бросился. И сова побежала, и в самый момент, когда выбежала, и Сват успел выбежать. А пока сова становилась на крыло, успел
480
рвануть за хвост. С полным ртом перьев совиных стоял Сват и глядел вверх на сову. А вороны с ужасом кричали:
Полетели за совой. И все маленькие птички, слышавшие «Брать, брать!», бросились на помощь к воронам. Целая туча больших и маленьких птиц летела за совой. Вот почему совы днем прячутся.
Никто, как Бог. — Василий Алексеевич! — сказал я, — с тех пор как мы жили в вашем колхозе, лучше ли стало?
— Хуже, много хуже, М. М., — ответил В. А., — первое хуже, что людей стало много меньше: работать некому. Второе хуже, что недостатки, и главное, что одеться не во что, пальтишко купить ребенку — ехать в Москву, и в Москве надо жить неделю, чтобы случай поймать, когда выдают. Во что же тогда обходится пальтишко?
Еще же, и главное, упирал В. А. на войну, что это бессмысленно — убивать людей и жить для того только, чтобы их убивать. И нет ничего в жизни против этого: семейственность разрушена, ребятишки живут хуже, куда хуже зверят.
И много всего насказал. Я же ему сказал, что все горе нас, стариков, в памяти, что мы не можем забыть филип- повский калач.
— В три копейки! — подхватил В. А., — а другой, большой, в пять копеек.
И пошло, и пошло о старом времени, когда за 5 коп. в харчевне можно было хорошо пообедать, когда люди на улице не толпились и всем хватало.
До того я наслушался В. А., что потом в машине стал жалиться Пете: что ведь мы, тощие и голодные, должны три года, как говорят англичане, воевать. Ну, нам, старикам, умирать, а как вам?
Мой вопрос, обращенный к Пете, ужасно не понравился Яловецкому, и после моих слов о безнадежном будущем для молодых людей [он] сказал из глубины машины:
— Никто, как Бог!
Лес завален снегом, зима. Но дрозды все еще трещали на рябине и будут трещать и не улетят в теплые края, пока есть Рябина в лесу.
481
30 Ноября. Опять оттепель. Ездили искать собак. Нашли.
Живая пыль. На ветру пахло дегтем: обжигали уголь. И я подумал, — это от мельчайших угольных пылинок следы наши вскоре становились серыми. Но когда я ставил ногу на полследа, то почему-то не половина следа белела, а весь старый след становился белым. — Пыль ли это? — подумалось, и я наклонился и рассмотрел: оказалось, каждая пылинка была живая и прыгала. Вот отчего след и делался белым: пыль, когда я ставил ногу на след, прыгала в сторону, это была живая пыль.
Сеял ли ветер на снегу, снимая живую пыль с коры деревьев, или в оттепель живая пыль рождалась тут же из рассеянных по снегу яичек, мы не могли сказать (были еще там и паучки, и вообще надо почитать о жизни на весеннем снегу или в оттепель).
Летучки. Чечетки, а может быть, другие какие-то птички многими сотнями щекотали носиками березы, одно семечко съедят и сто нетронутых летучек пускают по ветру, и снег от них покрывается сеткой. Сколько слоев этих семян распределится к весне в зимнем снегу, сколько их помчат куда-то весенние воды. Так сеет ветер, но и птицы помогают ветру, и вода, в особенности вода!
Погода и зайпы. Русак лег под метелицу, и след его вскоре был занесен. Это вышло не случайно, а заяц это предвидел особым чувством, которым он чует погоду.
Вчера все зайцы ложились на полянах, потому что в лесу капало и снег валился с веток. Сегодня в поле нет вовсе следов. И зайцам сегодня незачем ложиться в полях и открывать свой след. За вчерашний день снег сверху слетел, под елками обтаяло, показалась брусничка зеленая. И зайцы все легли под широкими елками и в зеленой брусничке спрятали свои следы.
Каждое живое существо, ночуя в лесу, чует погоду, потому что бывает все целиком связано с нею, с ветром, теплым дождем, снегом. Мы сами, когда ночуем на открытом воздухе, живем по-иному, чем в комнате.
482
С трудом разглядели на снегу растопыренные пальчики от лап белок.
Ночью было не больше каких-нибудь двух градусов мороза, а утром небо снова закрылось одеялом, земля под покрышкой успела надышать и вернула тепло. Но даже и чуть ли [не] пять градусов тепла не могли скоро осилить тончайшую корочку на снегу, сделанную ночью морозом. По этой корочке звери перед утром прошли на место лежки, не оставляя следов. И вот поляна, обычно, как небо звездами, усеянная следами, теперь была пуста, и казалось, будто звери почему-то эту ночь пролежали и не выходили. А они все были тут: следы ложились поверх снега.
Если бы погода каждый день была бы одинаковая, то у зайцев, как у оагеркнуто: людей> лисиц, барсуков, было бы постоянное жилище. Но зайцу надо скрывать свои следы, и потому он вынужден следить за погодой и в полной зависимости от нее в каждый заутренний час переменяет место своей вчерашней лежки.
Камень. Осенью в лесном ручье почти не осталось воды, и береговые деревья своими корнями повисли в воздухе. Внизу под одной черной олыыиной лежал огромный обточенный водой камень. Я сел на него и, прислонившись спиною к корню ольшины, замер. Тогда послышался легкий музыкальный лепет и показался маленький питающий лесной ручей, родничок вовсе не замерзающий. (Следы зверей возле родничка.)
Бирюзовое окошко. Все небо серое было, но за березками на поляне открылось бирюзовое окошко, перекрытое струйками облачков такого цвета, какого и назвать нельзя — потому что есть цвета небывалые, раз придет, покажется и больше никогда не вернется. Но подходящий [этому] цвет на бирюзе голубой был цвет между лимонным и апельсинным. Через это бирюзовое окошко в лес проник солнечный луч, и березки обрадовались, и открылись белые [с] черным веточки и [замерли] на бирюзе. Прилетели чечетки и начали щекотать березки, выбирая себе в летучках… (см. выше).
483
Война и любовь. Есть почти у каждого у душе неясная сила, направленная против войны. Хочется назвать ее любовью к жизни, но нельзя назвать вслух: назовешь про себя — ничего, назовешь другому — и сразу учуешь, он тебя не понимает и это не совсем то. Это особое чувство, и у каждого оно свое, и чтобы назвать его, нужно каждому создать свое личное слово. Но, встречаясь между собой, люди, как будто их застали врасплох, — не могут найти это слово и тем выразить свое чувство жизни другому. Если же назовут это любовью или миром, то ничего не выходит, напротив, у каждого в душе встает война как нечто непреодолимое извечно.
Мир. Когда на небольшой лесной полянке, окруженной теснотой темных елей, медленно, крупными частыми хлопьями падает снег, я прислушиваюсь, затаив дыхание, чтобы услышать шелест снежинок между собой и с деревьями. Но слух у меня для этого не так тонок, я не слышу, но догадываюсь, что снежинки шепчут о том, что мы на своем языке называем любовью.
Любовь. Любовь потому нельзя противопоставить войне, что война требует жертвы, а любовью прикрывается эгоистическое сопротивление жертвовать собою. И так много любовью прикрывается эгоистов, что даже и тот, кто произносит слово «Любовь» не ради себя и готов собой жертвовать во всякую минуту, — все равно слывет между людьми как эгоист. Вероятно, должно прийти время, когда накопится такая сила любви, что станет очевидным искреннее желание каждого, произносящего слово «Любовь», жертвовать собою для счастья ближнего.
Сегодня в 8 утра наши войска перешли финскую границу. По радио ругали правительство Финляндии, называя то шутами гороховыми, то свиными рылами.
1 Декабря. Тоже оттепель с ночными заморозками. На полях пестрота, Сорочье Царство.
Наши громят Финляндию («псов оголтелых и шутов гороховых»).
484
Павловна говорит упорно, что теперь богатые крестьяне так не живут, как жили самые бедные.
— Вот, — говорит, — к примеру, наша семья нуждалась из-за отца: болел отец, мать одна не справлялась. А когда подросли мы, переменяли весь
