Дневники. 1940-1941 гг. Михаил Михайлович Пришвин
1 Января. Собрались мои инвалиды, Чувиляевы, Разумник, Зиминкины, Петя, Павловна и здоровые только Лева с Галиной. Жгли в кумирне арчу1 и загадывали, у меня в загаде вопрос: «Крестик» или «Приди!» И мгновенно, как на охоте стрельба по взлетающей птице, я сказал: «Приди!»
В Марте надо перезаказать газеты еще на три месяца (а на журналы даже и вовсе не принимают подписки). «Правда», «Известия», «Комсомольская правда», «Вечерняя Москва». «Правда» и «Вечерняя Москва» – в Москву, «Известия» и «Комсомольская правда» в Загорск.
Поди, разбери-ка «Войну и мир», как песню «Приди!». А между тем и это непременно… или… взять Тургенева, там все только и есть, что «Приди».
Ждали 10-го номера трамвая целый час и не дождались, Павловне пришлось остаться в Москве до утра2. Тем и кончился праздник наш, и в последний раз мы поели пельменей и улеглись.
2 Января. Установилась зима. Работа над «Неодетой весной»3 вошла в берега, и теперь уже наверно знаешь, что выйдет, и уже ясно видишь конец: «Живая ночь»: «Приди!», выражающая песню всей моей жизни.
Решил пригласить К.*, чтобы документировать мою работу, начиная с последней — «Неодетая весна».
Сегодня продвинул до «Ящериц» и можно будет после описания «говорливой ночи» (Бубнило, Звонило, Говорун) взяться
* К. — Клавдия Борисовна Сурикова, сотрудница Литературного музея.
5
за «Уток и охоту». «Утиная охота» переходит в лосей и от лосей «Живая ночь».
Аксюша ходила с Боем на улицу, видела там много детей, играющих в войну и сказала:
И так объяснила мне о <зачеркнуто: войне детей>. В прежнее время, бывало, старики заговорят о войне и детям до того становится страшно, что долго не могут уснуть. Тогда старики начинают детей успокаивать: война пойдет, но к нам не придет, нас война побоится. Мало-мальски успокоят, и уснут дети, и все-таки снится страшное и не хочется войны.
— А теперь, — сказала Аксюша, — дети играют в войну и так охотно, стреляют чем-то друг в друга, падают, будто раненые, их поднимают, уносят. И все в охотку. И если детям не страшна война, то значит будет война.
Жалко мне этих писателей, которых вы разложили по кирпичикам.
3 Января. Вчера в разгаре работы мне стало совершенно ясно, что весь труд, который я положил на все предыдущие вещи, входит в состав этого моего труда: не будь того — не было бы и этого. Отсюда я сделал заключение, что если бы кто-нибудь со стороны сейчас вошел в мою лабораторию, то он понял бы всего меня, и не только с тех пор, как я начал писать, а даже и с тех пор, как я родился: ведь я именно таким и родился, какой я есть теперь. Какой легкий, какой интересный труд был бы для такого исследования написать жизнь Пришвина.
Мало того! ведь я, не говоря о размере своего таланта, совсем настоящий поэт, чистая валюта, следовательно, по мне можно будет потом разбирать и других. И даже откроется новый метод исследования творчества, именно, чтобы начинать исследовать самые последние вещи и, по возможности, в процессе их созидания. Мне казалось, что я сделал открытие и, вспомнив о милой женщине — Суриковой, позвонил к ней и назначил встречу, уверяя ее, что это очень важно, и мы с ней приступим к работе по новому методу.
6
— По какому же новому? — спросила она меня деловито.
— Будем исследовать, — ответил я, — не сначала, как все, а с конца.
Теперь я не сомневаюсь, что она ничего не поняла и ответила мне:
— Ну, хорошо, мы об этом поговорим при встрече.
Все шло дальше прекрасно, я лег спать в отличном настроении, и вот, снится мне, будто я, переходя перекресток или площадь, упал без сознания, и бобровая моя шапка соскочила, и ветер ее покатил. А когда очнулся — шапки моей не было.
— Где моя шапка? — спросил я милиционера, и проснулся.
И тут вдруг в ужасе вспомнил, что пригласил Клавдию Борисовну, совсем не знакомую мне женщину, исследовать интимнейшую свою жизнь. Казалось, будто во сне слетела с меня шапка-невидимка, и я стал наконец видим сам для себя.
«Что же мне теперь делать, что говорить, когда она придет?» -спрашивал я себя со стыдом. И вспомнил, что она обещала позвонить в 4 дня. Позвонит, решил я, и я под каким-нибудь предлогом откажусь от встречи. Вот что бывает с такими дураками, как я, и как это верно сказано, что горбатого только могила исправит. И горб мой, узел, которым завязано все мое существо, есть эта непонятная тяга к женщине, которую я не знал и не могу знать, и мне недоступную. И самое непонятное в этом, что и будь она доступна, я стал бы сам создавать из нее Недоступную и утверждать в этом ее реальность. В этом же и состоял мой роковой роман на всю жизнь4: она сразу согласилась, а мне стало скучно, и она это заметила и отказала. Я настаивал, и после борьбы она соглашалась за меня выйти. И опять мне становилось скучно быть женихом. Наконец она догадалась, и, умница, отказала мне наотрез, навсегда, и когда сделалась тем самым Недоступной, узел завязался надо мной на всю жизнь, и я стал Горбатым.
Не остается теперь никакого сомнения, что комическая просьба по телефону к незнакомой женщине и есть какая-то форма того основного романа с Недоступной.
Начало дружбы с К. Б. Суриковой.
— А у вас есть чувство природы? — спросил я.
7
Она подумала и меня спросила:
— А что это?
И я не мог ей ответить ясно.
— Каждый день, — сказала она, — я хожу по набережной на работу и смотрю на реку, и каждый день она бывает разная. Без чувства не было бы внимания: не в этом ли чувство природы.
— Во внимании? — спросил я.
— Ну да.
И я ей рассказал как внимателен весенний солнечный луч на опушке, как он проникает в старую листву, как вызывает букашек.
Оказывается, Станиславский учил ее постоянно вниманию5. Так что мое родственное внимание происходит от Солнца: описать горячий луч весной на опушке.
6 Января. Сочельник. 8.35 еду в Загорск.
— Смотрю я на вас, — сказала Аксюша, — вы как в 20 лет живете, таких людей бывает из тысячи один. Я же ей на это ответил:
— Аксюша, не годы — талант, дар такой душе дан, цветы последние милей роскошных первенцев полей6.
— Это правда, — сказала она, — это бывает, но все-таки в эти годы надо быть осторожней.
И она известную басню о лягушке и чурбане передала мне в этом смысле, что если не будешь осторожным, лягушка на тебя залезет, как на чурбан.
— Аксюша! — с отвращением сказал я, — цветы последние милей роскошных первенцев полей.
— Надо беречься, — настаивала она, — это соблазн.
— Как же бороться с соблазном?
— Надо вооружиться двумя орудиями: молитвой и постом.
— Значит, я, живой человек, должен просить Господа, чтобы он сделал меня чурбаном?
— Да, нужно быть как дерево или камень, и тогда соблазн не коснется.
— Понимаю, — ответил я, — если по молитве твоей Господь дает бесчувственность, то если на тебя и заберется лягушка, тебе ничего не будет: тогда ты ничего не почувствуешь, по молитве своей ты не живой человек, ты — чурбан.
8
И тогда в третий раз я ей сказал:
— Цветы последние милей роскошных первенцев полей.
7 Января. (25 Дек.) Рождество. -25°. Все завалено снегом. Разумник принялся за архив7: они с Бончем хотят меня хоронить. Я же, не будь дураком, архив-то архивом (это ведь тоже деньги), а жизнь — жизнью: Клавдию-то Борисовну все-таки у них отобью, будут помнить, как они хоронили кота Пришвина.
Прошлый год еще «Комсомольская правда» имела лицо, а теперь кончено: все газеты одинаковы. И этот процесс уравнения, обезличивания шествует неумолимо вперед, и параллельно ему каждое живое существо залезает в свою норку и только там, в норке, в щелке, в логове, о всем на свете позволяет себе думать по-своему.
Среди своих ранних писем нашел я такое письмо, из которого ясно видно, что в то время я был именно тем самым безлико-общественным существом8, какое сейчас обслуживает зверя Левиафана9. И вот этот процесс «олевиафанивания» жизни пошел без меня, я же, благодаря любовной катастрофе прозрел и забрался в нору. И все писательство мое как борьба за личность, за самость развилось в этой норе.
Мало того! я тогда еще предвидел, что со временем,и каждый войдет в свою нору. И вот это теперь совершается. И в этой всеобщности моего переживания и заключается секрет прочности моих писаний, их современности и успеха не казенного, а органического.
8 Января (ночью). Я думал: любить женщину — это значит открывать в ней девушку. И только тогда женщина пойдет на любовь, когда ты в ней это откроешь: именно девушку, хотя бы у нее было десять мужей и много детей.
— Кто ее муж? — спросила Аксюша.
— Не спрашивал и не интересуюсь.
— Напрасно, я бы спросила.
— Твое дело, но мне совсем это не нужно. (Разговор с Аксюшей.)
9
Можно жить в духе, не пользуясь духовенством.
Чем больше будет «болеть» Павловна, тем мне надо быть к ней более внимательным.
Нарушение девственности не всегда связано с физическим сближением. Сущность «нарушения» в том, что нечто более высокое подменяется более низменным.
С этого у нас и началось, что исследование своей жизни я предложил делать не с года моего рождения, а с настоящего дня, в котором содержится все мое прошлое. Когда же мы приступили к делу, то настоящего уже не было: оно прошло, а будущее не наступило. Момент настоящего, как мы ни бились, от нас ускользал (дальше я сочиняю).
— Дайте мне руку, — сказал я.
И когда я взял к себе на колени ее руку, в этот момент я понял, почему вошло в обычай, когда люди хотят остановить мгновение, выражать это словами «прошу вашей руки» приписка: мне нравится это «прошу>».
В тот момент, когда я взял ее руку, текущее мгновение остановилось и предстало перед нашим сознанием как вечность. И так мы нашли желанное мгновение, и я понял, чего я хотел, когда предложил исследование своей жизни не с далекого прошлого, а с настоящего, в котором содержится все прошлое.
Разговор с N.* о его сочувствии английской демократии. — А японцам, — сказал я, — в 1904 году? [Никогда] японцам, — сказал он, — я тогда не японцам сочувствовал, а ненавидел царизм. -А в 14 году — помните? Как вы сочувствовали немцам? -Тоже из ненависти. — В таком случае, как
