тобой овладели, ты сейчас в истерике, в окаянной пустоте. — А когда она, уже подходя к дому, как мне показалось, сказала о нашем духовном неравенстве, то я так стремительно напал на нее, что она отказалась от своих слов и вдруг пришла в себя. И через минуту дома все наваждение слетело с нее, как сон, и без всяких последствий. Да и я сам тоже склонен думать, что все это пустяки. Надо принять во внимание тоже, что сегодня у нее началось «тяжино» и сокровенное, ею самою не сознаваемое тяготение к настоящему ребенку, возможно, было подхвачено болотными духами… Между прочим, с этого и началась наша прогулка: она это открыла, и когда я обрадовался и спросил: — А ты радуешься? — она ответила: — Нет, я не радуюсь и того теперь не боюсь: все равно жизнь теперь такая, умереть от того или от этого. А может быть, выйдет и к лучшему?

562

Вечером вчера пришли в гости два друга Иван Иванович фокин и Павел Иванович Логинов, трогательные люди.

Одни люди думают (напр., Рыбников, Попов), что при победе все переменится и со старым все будет кончено и начнется новая жизнь. Я сам тоже так думал. Но другие считают, что со старыми формами новой лучшей жизни не сваришь. Таким образом, как и в ту войну, общество разделяется на оборонцев и пораженцев. Но раньше пораженцами были интеллигенты, главным образом, теперь пораженцы — это деревня.

Читал статью Толстого в защиту себя от немецкого радио: обвинения ясные, как и мы его в том же обвиняем. Но Алеша набрал множество примеров германских зверств, и люди, читая об этих зверствах (женщины, посаженные на колы без голов и конечностей), шалеют. Впрочем, Толстой до того себя скомпрометировал, что у нас ему мало поверят и в лучшем случае скажут, что его самого обманули.

<Вымарано: И вот ответ на вопрос «есть ли зверства» решает до точности вопрос о политическом настроении, вся деревня, все слухи со всех сторон сходятся к одному, что зверств никаких нет.>

Рассказывали очевидцы из Ростова, что человек с фронта, вышедший из лазарета, на улице резко говорил о положении на фронте и до того резко, что подошел милиционер и потребовал от него документы. Тогда произошел словесный бой фронтовика с милиционером, закончившийся при поддержке народа полной победой фронтовика. Но в то же время рассказывают, что двух красноармейцев за невыполненное распоряжение расстреляли.

N. говорил у нас за победу нашу против пораженцев такими словами: Толстой, Маршак и т. п. корыстные и нечестные люди непременно выдвинутся вперед, потому что их игра была на победу и они обеспечили себя на погибельный конец самолетами. Эти и подобные люди станут во главе и захотят хорошо жить. Тогда возле богатых и мне, труженику, явится

563

работенка, и я буду жить хорошо. Если же победят немцы, то это может быть хорошо лишь с моральной стороны, с житейской же никуда не годится: немцам нужны средства, и им нужно, как и большевикам, весь мир перестроить, а всякое строительство разорительно… Я, мои милые, патриархальные пораженцы, стою за победу.

4 Сентября. Письмо из Архангельска от И. И. Мельникова (читателя):

Мы жили во зле и нашу неправду называли Правдой, и мы были несчастны, потому что все свое должны были отдавать государству на вооружение и ворам для их удовольствия.

Пришло время, и соседнее государство пошло на нас войной для своего обеспечения и обогащения.

Тогда граждане наши в своем нравственном самоопределении разбились на пораженцев, которые устали жить в неправде на обещаниях лучшей жизни в будущем, они смотрели на врага с нравственной точки зрения и в пришествии его старались видеть разумное неизбежное следствие безумия нашего правительства. Они наделяли врага лучшими свойствами человека и даже его бесчеловечные поступки объясняли неизбежным следствием войны. («А мы-то разве не зверствуем».)

Другие граждане, напротив, самый факт вторжения неприятеля в пределы нашей страны сочли зверством, против которого необходимо бороться до полной победы. — Мы сами выбьемся из нашей неправды, — говорили они, — мы не верим в правду суда корыстно заинтересованного в нас соседа.

Первая группа, пораженцев, состоит из людей русских с пассивной натурой, может быть, даже с богатым духовным содержанием, но требующим разумной воли со стороны для своего выявления. Это коренное ядро России натуристой, старой, хранит лютую ненависть к большевикам как неразумным грабителям народа. Это чувство обездоленности усиливается видом благополучия евреев, занимающих методически положения для чистой и приятной работы.

Пораженцы, ожидающие пришествия немцев, пожалуй, не смутятся нисколько даже идеей господства германцев над славянами, потому что в господстве не видят конечной цели и

564

всегда готовы войти в условие разумного господства с тайной целью в нем лично жить хорошо. «Не в господстве дело, — думают они, — а в себе самом». И даже не скажет «в себе самом», а подмигнет только и намекнет. В конце концов, это духовные люди, какой была всегда Россия, оставившая нам культурные памятники только духа, а не материи.

Характер духовности народа связан с консервативностью и косностью, неверием, что каким-либо внешним материальным устройством можно существенно улучшить жизнь человека.

Вот из этого состояния внешнего застоя начало выводить Россию влияние европейских материальных идей. В результате этого европейского материалистического влияния, в конце концов, пришли энтузиасты материализма, диалектически обожествляющие вещь, совершенные идолопоклонники, уверенные в том, что новое создаваемое ими материальное бытие в скором времени определит сознание и создаст нового совершенного человека.

Мало-помалу все тропинки во внешне лучшую жизнь привели к государству, необходимости государственной власти как таковой. Когда пришло к этому, то те искони веков «духовные» русские люди в новом социалистическом принуждении узнали обыкновенное прежнее знакомое принуждение в смысле: «богу богово, кесарю кесарево» и с улыбкой стали жить по старым пословицам, вроде: на Бога надейся, а сам не плошай, люби ближнего, но не давайся в обман. Не будь евреев и других инородцев, прогрессивный поток к материальному благополучию давно бы загудел куда-нибудь в пропасть, но евреи нашли в России свое отечество и повели всех к материальному благополучию, пользуясь им на первых порах для себя.

И вот теперь решается судьба этой замечательной попытки большевиков не традиционно капиталистическими средствами вывести Россию к материальному благополучию, а новыми, небывалыми в мире.

На всем огромном пространстве страны показывается довольно прилично одетый, элементарно грамотный, начиненный множеством желаний жить хорошо в материальном смысле и совершенно ничего не имущий с убийственным вопросом:

565

за что воевать, когда дома нет ничего и, может быть, даже нет самого дома.

Мы сейчас в таком состоянии, и пути к нашему богатому югу как будто уже отрезаны. (Днепропетровск давно уже взят, не взят ли Ростов?) Кажется теперь, что русский человек, соблазненный легким входом в материальное благополучие, под предлогом разумного немецкого управления стремится к старорусской косности и неподвижной духовности.

Но я думаю, это падение не во времени и совершиться ему до конца не дадут равнодействующие исторические силы современности.

Вчера теща вставляла в мои штаны заплату, Ляля увидала шов и предложила теще сделать его по-своему. Та спокойно стала ей доказывать, что по ее замыслу сделать нельзя и никто так не делает, и когда доказала, то Ляля, забегав глазами, как озленный зверушка, сказала: — Убирайся ты от меня со всем этим к чертям. — Что это? — спросил я. — Сумасшедшая, -ответила теща. Но это было не сумасшествие, а необходимый для всякого подвижника провал в какой-то ежедневно самой силой подвига собираемый дьявольский мир. Вот если бы не было замысла деятельного добра в отношении матери, а была бы просто благодатная любовь, с которой родятся счастливые люди, то не было бы и этих обрывов. Но замысел деятельного добра должен непременно преодолевать сопротивление и, создавая свет в одну сторону, вызывать тьму с другой стороны. Так в лесу ночью под ясным небом со звездами бывает не страшно, а стоит развести костер, определяющий тьму, как из тьмы показываются страшные фигуры. Так и Ляля не может, с одной стороны, просто ходить в ночи по лесу, зажигает костер, собирает тьму, а из тьмы время от времени черти хватают, и она потом мучится, мучится, и чуть оправилась, чуть мало-мальски достигла благополучия — опять ее черти, и опять она мучится. Так она, ненавидя благополучие, попадает в постоянную культуру жалости, сострадания и сама считает себя одним из самых несчастных людей. В этой истории [дочери] с матерью, мне кажется, самое неуклонное дело руки, создающей шов на штанах, ей показалось косным благополучием,

566

ей захотелось нарушить это благополучие, выдумать какой-нибудь свой небывалый шов. И когда мать убедила ее, доказала, как дважды два, что в швах все бывалое, что небывалых швов не бывает, она послала ее с ее швами к чертям. А вечером, раздирая рот от скуки, села с нею играть в шашки, ненавистные ее духу, как традиционные швы. Играла, чтобы загладить свою вину.

Большую часть времени провожу в попытке завести машину, которую забило купленное в Переславле скверное горючее.

<Зачеркнуто: Есть люди у нас: с иностранной (немецкой) кровью, проживут двести лет в России, ничего немецкого не останется: все у них станет по-русски, но только не в оригинале, а как бы в переводе. Простой народ их всех принимает за немцев, хотя по-немецки они и говорить не умеют: такая моя теща, Раттай, такой Бострем...>

5 Сентября. Эти местные хорошие люди, ожидающие от немцев вроде как бы Суда над неправдой большевиков, напоминают кустарей, переносящих свои личные моральные понятия на большую историю, как изображено в «Медном всаднике».

Этот моральный конец большевизма ожидался через три дня после Октября и так по сих пор ожидается. Не спорю, возможно, что конец и подходит, но только не по тем мотивам, о которых думает личник (обыватель), и не по тем, которые приводят политики, потому что как начала, так и концы непознаваемы.

Правда, разве можно считать, что случайность, безликая стихийность мороза была концом Наполеона? Почему не сказать, что дело Наполеона продолжается и будет продолжаться до конца, как и наше личное дело, нами начатое, продолжается поверх нашей личной смерти от рака <зачеркнуто: чахотки>, гриппа, или катара. Наша индивидуальная смерть чрезвычайно редко совпадает <зачеркнуто: как у Христа> с концом дела всей нашей личности или торжеством нашего бессмертного начала.

567

Нет, я не могу предвидеть ясно настоящего морального конца в этой борьбе народов и свое трепетное ожидание большого Конца как большого и последнего Суда передаю, мой друг, тебе, если ты останешься жить после меня.

Мне теперь кажется, будто мы с тобой по океану на двух льдинках плывем, моя поменьше,