источником бесчеловечного механизма бюрократии.

Достоевского порок, что он культивирует жалость, которая является болезненным выходом из страдания взамен любви.

Тут-то в этом месте вообще и врывается сверхчеловек, долженствующий освободить плененного жалостью человека от неминуемой его эксплуатации хищником.

NB. Вспомнить попытки Достоевского показать путь любви (Зосима, Алеша и др.).

Ошибки сверхчеловека: жалость сама по себе недостаточна для дела любви и культивировать ее как таковую вредно, нехорошо, но жалость есть составная часть любви, и без жалости (скрытой) любовь невозможна.

При слабости любви обнаруживается жалость — бессильная любовь. Точно так же и сила, скрытая в любви, когда любовь оставляет человека, превращается в насилие.

Так что и жалость и насилие — это одинаково могут быть продуктом распада любви.

Memento. Теперь, когда нет возле меня Ляли, мне иногда кажется, что она возникла из моего воображения, как «Женьшень», но только «Жень-шень» книга, и где-то лежит мне ненужная, а Ляля живет, и она не книга, а женщина, и все, что я

585

написал, располагается как путь к ней. Из этого выходит мое искусство как путь к Богу, потому что не я сотворил женщину для себя, а Бог. Из этого прямо получается, что 3-ю книгу «Кащеевой цепи» я должен написать как путь к Богу и написать ее нет особых трудностей: мне следует только возможно проще и понятнее изобразить словом то, что было со мною в жизни.

Как ни велик Достоевский как писатель и как ни плох Л. Толстой как моралист, он больше Достоевского, и только за свои народные сказки. Больше этих сказок в русской литературе нет ничего.

Слышал: — В нашем доме жили одни богатые и я на чердаке. Вдруг недалеко фугасная бомба упала, все стекла в доме вылетели, и загулял ветер. Все богатые сразу уехали. — Как же так может быть, что все богатые? — Очень просто: раз можешь сразу уехать из Москвы, значит, богат. Подали машины, они и уехали. А я из кусочков сам слепил себе стекло, заклеил его черной бумагой, оставил маленькое окошечко для дневного света, а ночью и этот блинок закрываю и сижу при 7-линейной лампочке.

16 Сентября. Читаю «Село Степанчиково» и вижу, как и в «Бесах»145, пророческое изображение России: психология идейного деспотизма на почве личного самолюбия Фомы Опискина* — разве это не современность? Сразу понимаешь, что такие существа нынешние, как Ставский, Панферов, Павленко (имена им Господи веси), являются точным отображением Фомы Опискина: просто насквозь видно.

Теперь понимаю, откуда взялся этот железный стержень коммуниста: по примеру Опискина.

Большинство героев Достоевского — это формы самолюбия. Решаю прочитать всего Достоевского с выпиской

* Главный персонаж повести Ф. М. Достоевского «Село Степанчиково и его обитатели».

586

решительно всех его героев, больших, маленьких и мельчайших.

Очень хорошо показано происхождение подлости из самолюбия: зацепился за ковер, сконфузился и, чтобы выправить себя в глазах всех, посмеялся над слабым. В этой сцене происхождение деспотизма Опискина.

Смотрел на эти нахальные статуи на крыше дома и чувствовал, что все эти формы произошли от босяков Горького и от Маяковского, и радио такое же, вся информация героическая, -все, все босяки, вставшие, чтобы набить нам всем мозоли на чувствах прекрасного. Чего стоят одни груди у девушек, груди, похожие на доила…

Самолюбие существует в человеке независимо от его способностей и достоинств. Мало того! самолюбие — такая сила, которая может подавлять в других эти достоинства и способности и являться источником деспотизма. Но без самолюбия не может быть и творчества, и о таком говорят: «у него нет самолюбия».

Так что самолюбие — это движущая сила, это мотор человека, приводящий в движение одинаково и добро и зло.

Есть вещи, о которых все знают, они сами собой подразумеваются и о них никто не говорит. Если же кому-нибудь придет в голову о них подумать и осознать, то окажется, что простейший человек, молча делающий свое дело, спрошенный о них, вдруг как бы проснется и скажет яснее и лучше мудреца. К таким вещам относится и самолюбие, и спрошенный об этом, он скажет: — Вы говорите о самолюбии, но почему же не говорите о зубах, свои зубы или искусственные, а без них никак не обойдешься, так и самолюбие.

В это время народного бедствия спасение своей личной жизни стало в такие определенные обязательные границы, каких раньше в мирной жизни вовсе не было. Спасайся так настойчиво в мирное время — ты был бы эгоистом. А теперь не только можно, но и надо быть эгоистом. Наивный голос в толпе так

587

прямо и понятно определил: «В это время, милый мой, каждый о себе должен думать, теперь до тебя нет никому дела». — И в то же время это не эгоизм: это роль такая дана каждому: «Животная жизнь! — послышался другой голос в толпе: тебе удалось -и все, а до другого дела нет…»

«Село Степанчиково» — в нем развита тема нравственной эксплуатации одного человека другим человеком (Фома Фомич Опискин), очень близким к человеку из подполья. Читая теперь, думаешь о происхождении деспотизма из самолюбия.

17 Сентября. Александр Николаевич — это автомат любви, выработанный, вероятно, его медицинской профессией на почве его латышского происхождения. Наши до того привыкли к его услугам, что принимают их как должное, в редчайших случаях лишь обращая внимание на самого человечка с дурным характером. Вчера он сидел у Ляли и разговаривал целый час, но я не мог добиться от него, ни о чем они говорили, ни как она себя чувствует, автомат и автомат.

Вчера видел на дворе грузовик с отъезжающими на фронт, среди них был Власов и одна стройная молодая девушка в форме лейтенанта, в высоких смазных сапогах с сумкой, револьвером и пр. Несмотря на форму, она выглядела как женщина и краснела, когда с ней шутили. Их поездка на фронт была мне завидною, и я смотрел на них с балкона, как, бывало, гимназистом, не умея танцевать, из угла глядел на танцующих.

Среди военных был тощий шофер тоже в военной форме, он о чем-то недобрым тоном жаловался кругленькому командиру, а тот фамильярно поглаживал его по плечу и приговаривал: -Нельзя же так, надо же быть сознательным. — Товарищ командир, — отвечал шофер, — ведь я уже три дня не обедал. — Командир взял его за руку, и они вдвоем пошли в лифт: вероятно, командир решил его у себя в квартире подкормить.

Одним словом, у них варилось какое-то общее дело, они были вместе, их не разделяли ни мысли «за что воюем», ни заботы о продовольствии. Что бы там ни говорили, но фронт счастливее нынешнего тыла, озабоченного, полуголодного,

588

осыпаемого бомбами и в ожидании эпидемических болезней.

Достоевский в своей литературе дошел до такой человечности, что его повести живут и действуют почти как сами люди. Его искусство целиком исходит из христианства, из жалости и сострадания к человеку. Моя Ляля со всеми ее близкими, со всей средой прямо как будто сошла со страниц Достоевского.

18 Сентября. Вчера заболел гриппом, кажется, легким. Ляля пишет, что в ее палате вслух читали больные друг другу «Жень-шень» и она, слушая, снова влюбилась в меня, как вначале (тоже читая «Жень-шень»), и с ней начались от этого явления, «которых ты от меня ждешь». — Вот тебе, — пишет она, — и физиология! и вот тебе пример, что земля, в которой находится корень жизни, есть мысль и вдохновение.

Помню, что еще в 1902-м году, когда я жил на хуторе у гр. Бобринского и был влюблен, то записал в дневник себе то же самое, что природа наша находится в духе: «все в духе, а не в «природе»».

По-видимому, та запись была одним из первых симптомов поворота моего обычного сознания массового интеллигентского материализма полуобразованных людей к духовной реальности человека. И этот процесс переделки внушенного чуть ли не в детстве сознания общего на личное совершался медленно в процессе развития моего писательства как личного дела.

И если «Жень-шень» является завершением этого процесса, столь ярким, столь реально законченным, что вызвал из мира навстречу моему сомневающемуся «Я» утвердительное «Ты», значит, личность моя формировалась с 1902 года до «Женьшеня» (1933 — 1902 = 31 год), а до прихода Ляли 37 лет.

Конечно, в интеллигенции у нас были не только материалистические, но всякие направления, но средний человек, так сказать, простак, на темени которого строится общество, был у нас изначала дарвинист, материалист, марксист и т. п. Недаром же еще недавно Мантейфель показывал мне в Зоопарке обезьяну,

589

которая служит специально для разъездных лекторов, пропагандирующих происхождение человека от обезьяны. Это возвращение человека к обезьяне длинный исторический процесс всего человечества, и пусть он в отдельных умах давно пережит и кажется даже смешным, он не кончится, пока он не кончится в массах, пока наверно не рухнет вся современная цивилизация.

Тут нечего радоваться, как было во время богоискательства, что такой-то отдельный, вроде Шпенглера, все понял и предсказывает Закат Европы146, — что в этом? если весь мир людей, весь человеческий родовой человек, весь простак неуклонно и медленно движется к обезьяне и ничем его движение не остановишь, пока он не плюхнется в обезьянью грязь.

Радоваться же надо, когда один из таких простаков не одной головой, а всей натурой, пережив обезьянство от начала до конца, возвратился к человеку…

…между прочим, глупо соблазнительно было в материализме, что с ним связана «революция», а с духовностью реакция. Мережковский жизнь свою положил на то, чтобы доказать свою революционность, и помню, как философ Лосский воспрянул и покраснел при слове «революция», не подозревая, что из романтической французской революции, столь прославленной в истории, выйдет у нас «Скверный анекдот» не только, как у Достоевского147, для генерала, а и для ученого, и художника, и просто хорошего человека, и вообще для всей человеческой личности.

…история теперь очевидно возвращается к «реакции», в том смысле «революционна», т. е. движущим вперед будет идеал человека, а не идеал предка нашего обезьяны. Пора обратиться к Божьему образу человека, а не к этому экскременту его обезьяне.

Пришел доктор Данилов, и мы с ним говорили друг другу о том, как развяжется узел войны и в чем ее смысл, никто сказать верно не может: ни Рузвельт, ни Черчилль, ни Гитлер, ни Сталин, и значит, нечего и добиваться узнать что-нибудь: никто ничего знать не может. Но я думал, что, пожалуй, если бы

590

удалось нам снять печать с уст своих, то оказалось бы, что все мы знаем, в чем дело, только не можем, не смеем сказать…

Учиться литературному мастерству с тем, чтобы написать великие произведения, — все равно что, пользуясь проституткой, учиться любви.

19 Сентября. У