унять. Этот спор, я помню, начался моим критическим замечанием: теща моя до того не знает русского народа и русской природы, что всякий мужик примет ее за иностранку. Самая манера говорить — будто она переводит с немецкого. А природа: грач, ворона или ворон — ей все равно, а сороки у нее улетают в теплые края.

Ляля мне стала доказывать, что «народ», как я его понимаю, не есть народ, а мужики и вообще пролетариат, а прежнее среднее дворянство, по ее мнению, больше народ, чем мужики. И то же самое природа, это не сороки-вороны, и не елки-березки, и вообще не просто знание и опыт, а особое чувство, пожалуй, религиозное: «в лесу мне, как в храме». Ляля подавила меня своей диалектикой, в конце концов уже ночью в постели я признал правоту ее тезисов — чувство природы не определяется опытом и знанием, и русский народ, во всяком случае, не есть люд, говорящий русским языком.

Умный человек И. А. Рязановский когда-то упрекал меня за Ефр. Павл.: он говорил, что мне надо было отдать ее в пансион

624

для обучения внешним приемам. Тогда бы я не стыдился, как теперь, принимать у себя людей, не гордился, не дичился в своем одиночестве, и облегчилось бы самое воспитание детей. Так просто! А между тем сколько мучений я вынес из-за того только, что не подчинился благоразумию, понадеялся на какие-то индивидуальные, не то природные силы, не захотел устроиться просто, как все: отдать неграмотную бабу свою в пансион.

Так вот и теперь, напротив, разве можно было тещу свою с ее несовременностью везти в дикие болота к мужикам. Надо было везти ее в Нальчик в пансион. Подумать только, сколько надо было вынести чудачеств, дикости, всяких физических и нравственных лишений, чтобы в серости кошмарной болотной возродиться, как у меня написано, белым водяным лилиям, сколько криводушных людишек пропустить мимо, чтобы обрадоваться какому-то лучшему и создать из них Бе-рендея.

Ой-ой-ой, что я сделал! Мне кажется, будь Ляля одна со мной, мы бы вдвоем дожили бы с ней до той моей берендеевой пустыни, где я открывал сокровища: я ее ничуть не упрекаю, она ведь на кресте.

9 Октября. С утра «осенний мелкий дождичек» брызжет сквозь туман. Давно ли казалось мне, как маленькие дети стоим перед закрытой дверью и надеемся, что сейчас, как откроется дверь, увидим как чудо рождественскую елку. И ведь была такая. Я помню, как открылась дверь и это чудо явилось, и с тех пор ждешь и ждешь и втайне надеешься, что Кащеева цепь человечества может распасться. Так было в 17-м году (февральская революция), когда даже сам царь отказался от трона в пользу Михаила, а Михаил отказался в пользу народа. И вслед за этим видением елки прямо плюхнулись в моросливый Октябрь. И опять подходит новый Октябрь.

После англо-американской комиссии сразу, как по радио, передалось всем, что никакой елки не будет и ничего особенного ожидать нельзя, что Америке очень выгодно помещать свои капиталы в нашу войну и будут продолжать ее до… Вот тут и является это осеннее настроение, в этой войне разрешение социальных вопросов и нашего благополучия выйдет не сразу,

625

а в неведомой никому длительности, что для самосохранения надо думать о самом худшем, а не о чудесной елке.

…Какой-то Иван Петрович (их много!) просидел 24 года, не теряя надежды, что большевики кончатся, и теперь, не очень даже веря в то, что сам лично переживет, ждал верного конца. И вот нет конца, нет чуда, нет влияния нравственных сил в истории, и сплошной неосенний мелкий дождичек.

Теперь все стало ясно, почему предложения Ивана Петровича, как патриота, были отвергнуты: он предлагал свою помощь спасения России в тайном расчете, что победивший народ в конце концов победит партию. Этот замысел Ивана Петровича был разгадан, и предложение его было отвергнуто. Напротив, та же самая сила, которая когда-то скрутила Ивана Петровича, теперь скрутила фронт и ведет его к победе над немцами.

Есть подпольные мысли у людей, их ночные спутники, порождаемые личным бессилием. Они все идут от лукавого, и их надо в самом начале, как только они заводятся, отгонять от себя молитвой, как бесов. Достоевский дает нам полную картину жизни и влияния этих бессильных перед светом и всесильных ночью существ. Я потому и зову Лялю «Денечек», что она умеет бороться с этими ночными существами, обладающими дипломатическими способностями.

Помню, кажется, Блок мне сказал: «Между тем, как пройдешь через все подполье, то почему-то показывается из этого свет.. » И Розанов такой, и целая большая среда особых специфически русских людей сознательно тяготеет к подполью, к этому свету гнилушек.

<Вымарано: Теперь после обмана февральской революции и множества другого подобного пора, наконец, убедиться, что надежда на какую-то спасительную перемену извне напрасна, что Кащеева цепь есть [непременная] необходимость жизни человека на земле и действительная перемена к лучшему возможна лишь в себе самом> т. е. внутри самого человека. Надо признать, напротив, что моросливая осенняя погода вне

626

себя более верный вестник грядущей радости, чем хорошая погода. Так и заруби себе на носу, Михаил: вся эта надежда на <вымарано: какой-то «народ>», на перемену через…

И как только я крепко решил полагаться лишь на осенний мелкий дождичек, облака стали просвечиваться, засияло солнце, и захотелось пошататься в лесу.

Огромное Усольское поле окружено сосновыми и еловыми борами. Только теперь, осенью, березки вышли на опушки и золотыми нежными фигурками остановились на темном фоне боров.

Зеленым свежим ковром подошла к опушке бодрая озимь, и множество зверушек и разных птиц собралось в этой опушке с золотыми березками (вальдшнепы, дрозды, заяц, тетерева: утро).

Гоголь силою слова хотел связать нечисть, чтобы освободить от нее красоту и добро. Он этому делу предался с такой силой страсти, что его образы стали живыми существами, как будто автор вывел этих жителей тьмы на свет и они вынуждены были во всей наготе своей остаться между людьми.

10 Октября. На восходе мороз. Токует тетерев. Я заслонил солнце стволом сосны и молюсь на восток, читаю свои детские молитвы, поминаю живых, мертвых, родственников и неродственников, православных и неправославных христиан.

Эта молитва вернулась ко мне через Лялю, она вышла сама собой из моей любви к ней. Нам понадобился Бог, как единственный, кому можно было довериться, и необходимо было освятить и закрепить наш союз. Мы просто призвали Его в свидетели нашего решения, и я, не раздумывая, а получая чувство непосредственно от Ляли из ее сердца, глядя на нее, стал молиться.

Все вопросы о том, есть ли Бог, нужна ли людям церковь и другие карамазовские вопросы я выбросил из головы и сердца: Бог, который живет в сердце моей возлюбленной, не требовал рассуждения. И мне было так, что этим союзом в Боге и был заключен нами тот самый брак, который принято называть

627

«церковным» в смысле святости его таинственного существа и вытекающих отсюда последствий нерасторжимости. Для меня не было в том недостатка, что брак наш не был закреплен фактической церковью: если самое таинство совершилось в наших сердцах и мы обратились при этом к Свидетелю и даже в церкви помолились, то чем же этот брак хуже церковного? Разве не совершаются в церкви браки чуть ли не ежедневно чисто внешним образом без всякого внутреннего движения в сердцах новобрачных? Для меня не было никаких в этом вопросов. Но Ляля ведь была обвенчана в церкви с А. В., как же встретились в душе ее эти обязательства, взятые ею на себя в церкви видимой, московской, и церкви града невидимого?

По-моему, ей неминуемо нужно прийти к выводу, что обязательства церкви московской не обязательны для тех, кто может входить в церковь невидимую, что в мире существует неузаконенная иерархия свободных личностей, имеющих вход в невидимую церковь, и массы, для которой необходима видимая церковь с ее обрядностью, иерархией, причтом, чудесами и таинствами.

Я прочитал это начало своего «исследования» Ляле и когда упомянул о двух иерархиях, свободных личностей и массы, она .коротко заметила:

— Ну, развивай, только не впасть бы в гордость.

Вчера по радио сказали, что немцы взяли Орел. — Носятся слухи… — сказал П. М. и остановился. — В чем дело, П. М., какие слухи? — Носятся, — повторил П. М., — а вспомнить не могу. -Вспомните, голубчик, ну хоть что-нибудь. — Разные слухи носятся, — сказал он, как бы просыпаясь, — вот вспомнилось: на партийном собрании будто бы высказывали некоторые, что дела немцев неважные и они готовы заключить мир на условии отторжения от России прибалтийских стран, Польши, части Финляндии. — А еще что носится?

К роману (3-я часть Кащеевой цепи)

Судьба людей, о которых я буду рассказывать, находится в моих руках, и я ее знаю и буду рассказывать о том, что знаю. Но было время, когда никто не знал, что они должны когда-нибудь

628

встретиться. Все происходило в большом городе, но было очень похоже, как бывает в горах на узкой тропинке, выбитой железом на камне. На такой горной тропинке двум нельзя разойтись и даже очень трудно повернуть назад, если встретились. Я знаю такую тропинку на родине поэта Коста Хетагурова*. Тропа не длинная, огибает утес на большой высоте и местность безлюдная. Трудно было предположить, чтобы именно в тот момент, когда я вступил на тропу с моей стороны, кто-то с другой вступил бы с другой. Никто не помнит такого случая, но все-таки каждый раз, каждый, вступая на тропу, рассчитывает и непременно, давая знать о себе, орет, стараясь пронести свой человеческий голос сквозь бессмысленный гул Аррадона, любимой реки Коста Хетагурова. Так бывает в горах безлюдье. Но в больших городах, где миллионы живут тесно один возле другого, один над другим, есть такие тропы судьбы, по которым легко и трудно расходиться. Бывает, он спускается по эскалатору, она же поднимается, и оба предназначены друг для друга.

11 Октября. Говорят, что немцы под Можайском. На болоте никто не верит в серьезность англо-американской «помощи». Самая популярная политическая ориентация на болоте в настоящий момент — это что между Германией и Англией состоялось тайное решение о мире и разделе России. Говорят, что Ленинград окружен со всех сторон и сообщения с ним нет. Приходит в голову и простеца, что промышленно-политический центр жизни, если он и не взят, но окружен, не существует больше как руководящий центр жизни. А так как Киев взят, Одесса окружена, Ленинград окружен, Москва окружается, то остается лишь два вида на будущее. Первый вид — это что в такой великой войне Нового Света со