так, что если я ему не отдам машину, то ведь он же и пошлет ее отнять. Так точно он опутывает и своих служащих, создавая из них верных Ричардов: Иван Васил. его раб, потому что если чуть что — и уйдет на фронт. Вся жизнь его — это охота за случаем: никаких жизненных правил, одни только счастливые случаи, которые он находит, как легавая собака, чутьем. Он неуловим, как мышь в копне: довольно сухого листика, чтобы мышка затаилась, маленькая, а источит всю копну…
Сейчас, когда определяется германская оккупация, он мечется, как в «Страшной мести» колдун158. Длинная тень легла от всадника, и вся фигура Германца на коне роковой силой тянет к себе бегуна, и все случаи так располагаются один за другим, что бегун устремляется к всаднику. И вот к бегуну протянулась рука, великан поднял его, посадил на ладонь и усмехается: такой мелкий, маленький бесеночек, с такими грустными зеленоватыми глазками. — Пусти меня, я тебе пригожусь! — шепчет бесенок. Всадник ухмыляется. Вот в расчете на такой-то разговор теперь и движется N. навстречу оккупации. Сердце его, однако, неспокойно: по русской практике он хорошо знает, что Всадник ухмыльнется и скажет: — А что в нем, пожалуй, пущу. -В германской же практике еще неизвестно: вдруг возьмет да и зашвырнет.
<На полях: От немцев не бежит, «потому что нас таких 30 % населения».>
657
Сегодня открылось Тульское направление, и верные слухи пришли из Москвы, что немцы сыпят бомбы, а мы строим баррикады и копаем на площадях рвы. Еще слухи о стычках на Японской границе. И показывается перспектива: если Япония выступит и на нее выступит Америка, значит, война продолжается как настоящая мировая война; если же англичане-американцы и тут не выступят, значит, у них относительно раздела нас договор. Читал в какой-то маленькой газетке статью А. Толстого о величайшем патриотизме тыла и проч., но существенным в статье было указание на организацию Гитлером всей Европы для войны с нами, а также и на то, что на юге мы разрушили все сооружения на Днепре и Дону и вообще все, что сделали за 24 года строительства. <Вымарано: Глупец сам не знает, что говорит.>
Под вечер выпал снежок, так чуть-чуть припорошило. Невидимкой луна освещала. Конец месяца провел в лесу. — Итак, еще почти два месяца день будет убывать, ноябрь и декабрь.
1 Ноября. Погода охотничья, классическая черная тропа, как в «Войне и мире». Земля в тумане.
Зачем писать мне далекому неведомому и предполагаемому другу, как делал я это много лет подряд, если мой настоящий, живой друг дремлет рядом с моим столом и я могу, когда он проснется, поделиться с ним всеми моими мыслями и мечтами. Единственный побудительный мотив для моего писания теперь — радовать своего друга неперестающим движением моей мысли, неугасающим стремлением моим заключать в какую-то форму текущий хаотический поток жизни.
Теперь каждый вечер я целую свою женщину, кладу голову ей на плечо возле груди, обнимаю одной рукой сверху, другой из-под низу. Тогда мне кажется — я погружаюсь, как бывало на юге, в Черное море, только намного, много лучше и прекрасней — это не вода теплая, даже не тело, а сама любящая душа человека сливается с другой душой. Она поглаживает мою голову, спрашивает: — О чем ты думаешь? — Я ей отвечаю, и мы
658
советуемся так же свободно, как один человек сам с собой. И так проходят часы, и в этом единстве нашем я большей частью забываю даже о том единственном, из-за чего раньше приходил к женщине.
Чудесные мгновения. Я сказал Ляле: «какие у нас с тобой чудесные засыпанья, такие длительные райские чувства: я раньше этого и не подозревал у людей. — А как же ты думал, люди в любви обходятся? — спросила она. — Я думал, они сходятся на 5 минут и в этом все, а потом опять, когда захочется. — Ну, запиши же, — сказала Ляля, — поди, запиши, это так характерно, так разделяет людей на таких, как ты думал, и как мы…»
Чувиляев. Он собирал в лесу много лет подряд корешки и палочки, имеющие капризную форму птиц, зверей, людей, богов. Может быть, он, потратив на это собирание столько труда, бессознательно руководствовался верой в Бога как в первопричину искусства. Может быть, но будь у него любимая женщина с домашним уютом, не стал бы он таскаться по лесам за корешками.
— Неужели так и все искусство рождается в бездомьи?
— Не понимаю, — сказала теща, — как мог возникнуть вопрос
06 искусстве, как самоутешении.
— Согласен, — но у меня так вышло. Я писал письма и повести, адресованные к далекому неведомому другу, но когда друг пришел, искусство мое уступило жизни. Я говорю, конечно, не о домашнем уюте, а о жизни, которая значит больше, чем искусство.
— А как же. Если бы не было такой жизни, то откуда бы взяться и самому искусству.
В «Фацелии» намечена, но не совсем раскрыта тема первенства жизни перед искусством, я говорю о жизни, преображенной деятельностью человека, такой совершенной, что искусство является перед ней только средством, пройденным путем (как ожидание друга и самый друг).
2 Ноября. Утром в полумраке я увидел на столе в порядке уложенные любимые книги, и стало мне хорошо на душе. Я
659
подумал: сколько чугуна пошло на Днепрострой, на Донбасс, и все взорвано, страна пуста, как во время татар или в «Слове о полку Игореве». Но вот оно «Слово» лежит, и я знаю, по Слову этому все встанет, заживет. Я так давно занят был словом и так недавно понял, что вполне ясно: не чугуном, а Словом все делается…
Утром за своим чаем, когда на дворе еще вовсе темно, взглянул на книжечки на столе и обрадовался: вот ведь четверть века люди, работая, полуголодные тащили с ругательствами свои гроши на постройку Днепростроя, Донбасса и т. п. И все это взорвано, страна пуста, как во время татар. А вот книжечки эти, Евангелие, Исаак Сириянин, Гоголь, Достоевский — не уничтожишь. Значит, вот где реальность, в слове, а не в чугуне. И так вот в пустой разоренной стране остается Слово, и мы знаем, что есть оно — и страна снова встанет. Да, Слово, «и Слово бе к Богу»… вот, вот теперь это нам надо, и этого довольно: Слово к Богу.
3 Ноября. Так это и осталось на дни, что земля, и лес, и вода остаются в непроходящем легком тумане…
У ели ветки только верхней мутовки смело поднимаются вверх и каждый год, сменяясь, все выше и выше поднимаются на растущем стволе. Остальные ветви, перегружаемые зимой снегом, склоняются и как бы смиряются. Самые же нижние ветки обыкновенно ложатся на землю шатром, снег-поземица обметает, засыпает сверху шатер, и внутри его часто до самой земли остается убежище. Бывает, так и увидишь следок какой-нибудь, идущий под зимний шатер.
Но не всякие ветки смиряются и ложатся в стройном порядке: там и тут, бывает, какая-нибудь непокорная ветка торчит и выдерживает на себе всю тяжесть зимнего снега и не смиряется. Был один такой сук, был он, как и все, какой-то год процарствовал в верхней мутовке, и когда на другой год надо было повиснуть — не смирился, и так прожил непокорным до тех пор, пока дерево не стало высоким, прекрасным. Тогда пришла такая суровая снежная зима, что даже непокорный сук был прижат к самой земле и не воспрянул, когда солнце весеннее
660
освободило весь лес от снежных завалов. Напротив, когда все, даже самые нижние сучья хоть немного да приподнялись от земли, этот непокорный сук остался лежать. И когда ветер пришел, он, как наказанный, стал от ветра раскачиваться и подметать землю под елкой. Сколько бурь, сколько ветров сквозит через лес, и даже самый незначительный качает наказанный сук и не дает ему никогда покою.
Так образовался под елью чистый ток, как на молотилке, и в тихую погоду этим током пользуются разные птички, зверушки, кто еловую шишку приносит и возится с ней, выбивает клювом зернышки, белка с орешком посидит и оставит скорлупки, глухарь накопает камешков. Каждый день тут видишь какие-то следы. А когда ветер, опять наказанный сук за работу и выметает все, и становится опять чисто под елью, и далеко заметный точок опять привлекает к себе разных птиц и зверушек.
<На полях: К рассказу о дереве: метущая ветка. > Одна большая ель спустила до земли нижние ветви, и когда ветер, эти ветви качаются и разметают под собой землю. Так образовался под елью чистый ток, как на молотилке, и в тихую погоду этим точкой пользуются разные птички и зверушки, кто еловую шишку принесет и возится с ней, выбивая клювом зернышки, белка с орешком посидит, глухарь с камешком возится, и постоянно, каждый день видишь тут все новые следы. А когда ветер, опять заходят ветви и все выметут.
Угроза жизни, как туман, нависла в воздухе. Дня два-три как заметил перемену в лице Ляли и догадываюсь, что это у нее тревога за жизнь матери.
Можно уже и опасаться, и так это не вовремя. Да, видно, и все мы поддались, несмотря на хорошее питание и воздух. Угроза жизни, как туман, висит в воздухе. И весь день с утра до ночи и ночью слышатся в полукруге горизонта глухие удары. Тут хоть бы какой конец, но именно конца-то нет, между тем как угроза все сильней и сильней и признаки явственнее: то девок везут на трудовой фронт, то новобранцев мальчишек. И вот вчера пришла весть, что надо ружья охотничьи сдавать, нельзя и выйти с ружьем.
661
N. с машиной пропал, связи теперь у меня прямой нет с городом. Очень возможно, что, предприняв спасение жизни в одиночку, я сделал ошибку. Но, может быть, спасемся и так…
В таких условиях вчера я начал писать роман «Начало века»159, который будет делом всей моей жизни, и я хочу эту книгу так написать, чтобы весь мир прочел ее и она была бы в оправдание божественного начала, обитающего в душах нашего, по словам немцев (взял из наших газет), обезьяньего племени. Ляля сказала, что начало вышло блестящее.
<3ачеркнуто: Какой-нибудь усердный церковник, благоговейно, но без понимания философского о горящей свече, как о человеческой жизни, ставящий свечу, никак не может понимать стоящего над ним мудреца, которому для общения с Богом вовсе и не надо не только свечи ставить, но и в церковь ходить. И мудрец этот перед большим мудрецом тоже
