грех. Но стоит хорошенько обдумать любое поначалу возмутительное проявление власти, подняться повыше к источнику власти, как все оказывается разумно и благонамеренно. И тогда возвращаясь к факту греха, начинаешь думать, что источником греха являлось самое оразумливание жизни, превращение личности в часть механизма (восстание Евгения в Медном всаднике).

Вспомнилась борьба Бетала за общий курортный сад с кустарями-садовниками, а также история с трактором на асфальте: — Антонов! вот писатель свидетель, какая у нас идет борьба за кусочек культурной земли.

Так что четверть века ужасающей борьбы с отдельным мнением за единство управляющей государством идеи. Какая это идея? — Бог? — Нет! — Человек? — Нет. — Пролетарий? — Нет! И так без конца поставленные имена — и на все имена — нет! Так, где же «во имя»?

Нас уверяют, что будто это обыкновенное поглощение большим малого, капитал поглощает ремесленников, социализм -единоличное хозяйство. А подставьте под этими словами другие имена, и будет: поглощение личного мнения общим мнением (борьба Евгения — ужо!). (И далее об обобщении, т. е. убивание личного через общее.)

Как началась у нас революция? Пусть об этом дознаются историки, в моем сознании она началась, когда в одном какомто

723

(не помню) театре матрос с галерки пустил пулю в артиста за то, что он назвал в каком-то стихотворении имя Христа. По существу, не в актера была направлена пуля, а в имя Христа или в личность человека, в личное мнение. После того было создано единое генеральное мнение, все же отдельные несогласные мнения отсекались, как листья, как сучки на дереве. И раньше всегда власть создавалась в существе своем победой какой-нибудь идеи. Но там идея была замаскирована личностью (Грозный, Петр), теперь же торжествует не личность, а именно мнение, исключающее все другие отдельные. Вот в этом-то управлении единым центром и заключается сила нашего сопротивления.

Почему уголок дикого болотного леса мне больше дает удовлетворения, чем культурнейший парк? Потому что в диком лесу дерево само выросло, а в культурном его посадили.

13 Декабря — тихо и морозно (-28°).

Вчера вечером в бурю ходили за мясом, очень устал, расстроился. Довольно было одного замечания тещи, что я с кем-то лишнее болтал и что мне надо быть осторожней, чтобы я вспыхнул и наговорил, и накричал ей всяких дерзостей. Ночью Ляля привела меня в совесть. Ляля не спорит со мной, что нелегко мне держаться корректно с тещей и вечно быть не самим собой. Я ей, между прочим, так представил свое положение: пусть будто не теща, вечно рассуждающая и предупреждающая о несуществующей опасности, а просто, если бы в угол на табуретку безмолвный человек сел и днем и ночью только смотрел на нашу с ней интимную жизнь, слушал интимнейшие наши разговоры, шепот. — Какой бы это ужас был, — сказал я. — Но много ужасней в концлагере, — ответила она. На это я не мог ничего возразить, потому что в это время нормальная жизнь или на войне, или в концлагере. Придется у тещи просить прощенья.

А как же иначе, если ежедневно произносить имя Божье? Приходится действительно равняться по страдающему человеку и углублять борьбу всей жизни за право быть самим собой.

724

Что это значило раньше? Это значило устроить свою личную жизнь так, чтобы она наиболее способствовала моему творчеству. И так я все устраивал вокруг себя и не подозревал, что придет время, когда право раскрывать вовне свои способности будет исключительной роскошью и, несомненно, «язычеством», если говорить о христианстве.

Отсюда и выходит, что быть самим собой, если я певец, например, далеко не значит, что я должен петь только и в пении своем выражать, раскрывать сокровеннейший и желанный всем идеал, пусть как Пушкин. Даже если я Пушкин или Шаляпин, и то ведь, если весь человек, как теперь, то придется и таким тоже перекопать душу железной лопатой и открыть себя самого где-то глубже, чем в стихах и пении, в таких пластах души, где Хочется (язычество) сменяется в себе… Надо (страданье).

(Любовь как искусство, или Искусство как любовь.)

Вот и теперь, почему я вспыхнул, когда теща намекнула мне на опасность болтовни в наше время? Потому что моя болтовня с народом русским и простодушная и лукавая — это весь мой талант, это вся моя воля. Я как русский писатель весь насквозь из этого состою, и вся моя жизнь была отдана именно этому способу восприятия жизни: через живую, простодушную и лукавую, поскольку я писатель и наблюдатель, болтовню.

Я от матери унаследовал этот живой интерес к чужой жизни, побуждающий каждого раскрывать мне душу. Моя болтовня -это моя охота за словом, за душой. К моему огорчению Ляля этого истока всего моего таланта не понимает, хотя с наслаждением читает мои «Раки» и пр. Но я мирюсь с этим непониманием Ляли, потому что мне того довольно, пожалуй: наглотался я России, земля во рту.

Я все свое лучшее перенес оттуда в душу Ляли, и в ней вижу лучшее, чем моя охотничье-словесная воля. Но ведь я тоже, значит, ради большей любви уступаю любовь свою. А теще так представляется, что за ее кругом «порядочных людей» только хам, она окружает себя суеверным страхом к этому хаму, боится носик высунуть туда из своей скорлупки моллюска. И вот, мне-то, умевшему 24 года прожить вплотную плечом к плечу с этими «хамами», и не только не попасть в концлагерь, а даже

725

выкопать сильной рукой из души этого хама образы, раскрывающие перед ним его же сокровенно желанный мир, меня такого в надменно высокомерном тоне наша маркиза учит сдержанности в разговоре. — Много лучше, когда вы молчите, — сказала она. А я как раз в то время выпил рюмку водки, и вдруг из меня все поднялось, и я тещу отбрил.

Глупо и плохо вышло потому, что теща, в конце концов, и меня-то боится и по существу добрая и очень порядочная старушка, только смешно хорохорится. Кроме того, Ляля всю жизнь связана с уходом за ней, и теперь душа ее разрывается…

На рассвете я подошел к ее постели и сказал: — Простите меня, Нат. Арк., я больше никогда не буду кричать. — Простите и вы меня, — сказала она, и, обняв, прибавила: — Вы не плохой человек, но расстроенный.

Ума не хватило бы до всего додуматься, но умом понять этого невозможно: это кажется таким, о чем все должны знать, а я не могу даже назвать, о чем идет речь. Но есть где-то внутри себя совершенная уверенность в том, что все настоящие люди это знают и оттуда уже из этого знания делают выводы и судят.

Я помню, что и мама моя около этого думала, и помню как она, прочитав Евангелие, краснея, задавала мне вопрос: -Миша, ты ученый и ты живешь среди умных людей, скажи мне, как это понять: любите врагов своих. — Вроде того это было, что если бы со стыдом признаваясь в чем-то, о чем все говорят, все знают, а она вот то ли глупая, то ли неученая.

Вот и у меня тоже вроде этого было, а когда Ляля пришла, я вдруг все стал понимать. Мало того: я понял, что мучительная застенчивость относительно «самого главного» есть истинно девственное состояние души, что может быть деятельность церкви и сводится к созиданию такого девственного состояния душ относительно «самого главного».

14 Декабря. Друг мой, я звал тебя, и вот ты со мной, ты со мной, и я больше тебя не зову, ты со мной весь день и всю ночь, я чувствую тебя возле себя. — Иногда я боюсь, — сказала она, — что

726

ты любишь меня поэтически и только, а не как я: люблю; и все мое для тебя. — Но ведь это «все» у меня и есть моя поэзия. -Мало. — Мало! но больше поэзии у меня только ты. Я живу тобой, ты оставишь меня — и жизнь моя кончена. Разве этого мало? — А Бог? — Ты же и есть мой Бог, я говорю Ты — и это значит — Бог.

У Конюхова достали 6 ½ кило сала по 15 р. за кило, а в продаже и по 150 р., пожалуй, теперь не купишь. За это мы дали ему для девочки его приемыша коробочку изюма, и серебряную ложечку, и бумазеи на штанишки («девочкам это необходимо»).

Слухи с фронта благоприятные по радио, и кто-то с фронта по секрету шепнул на ухо, что 20-го начнется наше общее наступление. Нужно верить и понемножку верят. Отменена эвакуация «Красного эха» и ликвидация «Болота».

Понемногу делаем запасы, расходуя на это дело весь день, и чем спокойней от запасов, тем беспокойней с другой стороны: все говорят, будто немцы все отнимают.

О, мысль моя сердечная, крылатая белая птица над черной бездной спокойно парящая…

15 Декабря. -32°. В Президиум Союза писателей.

В свое время мне предложено было через т. Фадеева эвакуироваться с группой пожилых деятелей искусства в г. Нальчик. Не думая, что война затянется и создастся угроза Москве, я отложил поездку в Нальчик и поселился в глухих болотных местах Переславского района, поддерживая связь с московской квартирой поездками раза два в месяц. В настоящее время вследствие отсутствия бензина поездки в Москву стали невозможны, в Москве жить тоже нельзя, так как стекла в моей квартире выбиты. Я оказался отрезанным от центра и обреченным добывать себе средства существования в одиночку. Из уважения к моему имени меня пока на месте снабжают продовольствием, но можно предвидеть, что в скором времени на это будет трудно рассчитывать. Итак, в

727

настоящее время я бы, пожалуй, решился уехать в Нальчик, имея в виду содействие Союза писателей. Очень прошу сообщить мне: 1) Находится ли еще в Нальчике эвакуированная группа, и если она не в Нальчике, то где и в каких условиях. 2) Возможно ли и каким путем мне уехать и соединиться с названной группой. 3) Сообщите мне подробно условия поездки, имея в виду, что у меня на иждивении жена и больная мать.

Отправлено в Союз писателей через А. Н. Раттай.

16 Декабря. Сильная метель, снегопад. Утром -22°, вечером -12°.

Никакого, как мы думали, у немцев наследственного в протестантизме pflicht нет: все это сказки. Сущность та же самая, что и у нас, и у лошадей в топчаке: будешь ногами шевелить, если под тобой движется бесконечная лента. Мы потому и ошибаемся, что судим идеями 19-го века. Главное, чем нас обманывали в 19-м веке, это идеи всемогущества народа и неприкосновенности личности.

Вчера при чтении Библии теща наконец