возмутилась тем, что на каждой странице говорится, что кто-то вошел к женщине, поспал с ней и она зачала и родила. — В том-то и дело, -ответила Ляля, — что тогда это делалось для Бога и в Боге находило оправдание: нового человека рождали в надежде, что родится Бог. Теперь же рождают бессмысленно. Из этого разговора осязательно ясно становится, что от рождения человека в Новом Завете ждать нечего нового, что Бог уже снисходил тут между нами, и нам остается не ждать чего-нибудь от земной жизни, а спасаться от зла, из которого состоит она. Множились в Боге, и лишние уничтожались войнами и эпидемиями, теперь на помощь размножению техника, и эта самая техника извлечения средств существования из природы является средством уничтожения.

— Но ведь Толстой в «Крейцеровой сонате» хотел сказать то же самое.

728

— Совсем не то: монах живет девственным не потому, что презирает брачную жизнь, а потому что ему свойственна высшая жизнь духа.

— А кто не может?

— Тот живет в родовом плане в Ветхом Завете.

В гараже на Болоте: «черт» — горючее самое скверное, вонючее, но чистый «черт» — ничего: машина заводится скверно, когда «черт» мешают с чем-нибудь. «Смешанный черт» — самое плохое. Рассказ о Вакуле:187 то был просто черт — креста боится. А смешанный черт (N.) креста не боится.

Отказаться от себя самого — надо было выразить: отказаться от всего плохого и оставить хорошее, свойственное «всем», т. е. тому должному, в чем воспитываются и к чему приводятся все.

Значит, «я сам» есть смешанное чувство, называемое «индивидуальностью», и отказаться от себя самого, от своей индивидуальности это значит просеять все составные части себя самого, отобрать из себя элементы, составляющие личность, в которой «я часть» превращается в «мы».

В моем существе «я сам» чуть ли не с детства моего попало в атмосферу сомнений и колебаний между «хочется» и «надо». Я даже чувствую и всегда чувствовал, что моя самость и недостаточно удовлетворена, подавлена, не выражена. Вот почему впоследствии, когда стало можно, лет уже в тридцать, я восстановил в себе детские забавы, охоту, путешествия, рядился в бога — великого пана.

Под контролем сложной психической борьбы, очень изнурительной, эти явления «самости», детские игры, были мне, как целительное лекарство, и питали всю мою художественную деятельность. Так что борьба у меня была не с самостью, а, напротив, мне надо было воспитывать эту самость, точно так же, как Ляля восстанавливает общением со мной то, чего ей не хватало в ее самости, что есть у всех «хороших людей».

729

Мне думается даже, что расцветающая самость в сложной психической борьбе между земным и небесным и составляет существо эпохи Возрождения, приход Франциска Ассизского и милостивого любовного взора ко всему живущему (родственного внимания) у некоторых из отцов церкви и старца Амвросия и Зосимы Достоевского.

Что же касается сложной борьбы, заменяющей во мне обычную борьбу с самостью, то она выразилась в борьбе за «мы»: как собор личностей с «мы» стадным. Я очень тонко чувствую соборное «мы», по всей вероятности, пришедшее мне сызмальства из церкви и поэзии русской.

Но в то же время я, как настоящий массово-русский человек, чувствую влечение к темному «мы», сохраняемому нашим народом, возможно, еще со времени массового переселения кочевников, массовых работ в первобытных общинах, массовых нападений, эпидемий и т. п.

Так я, занимая высокое положение писателя «чистой» либеральной профессорской газеты «Русские ведомости», втайне всегда подумывал, не броситься ли мне как-нибудь сразу в «Союз русского народа», или стать церковником, или, как в молодости, в марксизм. Вот меня и поглощала эта смутная борьба между «Мы» как собором и «Мы» как темным стадом народным.

И вот почему, обессиленный этой смутной борьбой, я вернулся к своему детству, как к родной самости, процветающей под контролем той сложной борьбы, и благословенное здоровье души, разделяет темное прошлое «Мы» от светлого должного.

Вот эта борьба за восстановление своей самости преобразила во мне дикую греховную злую природу в природу, создаваемую родственным вниманием человека. Из этого чувства соборности в природе и родился мой голос к другу в книгах «Жень-шень» и «Фацелия», и мой брак, как причастность к жизни всех хороших людей и есть истинный брак, каким он должен быть на земле, а не тот формальный, данный духовно-непросвещенному человеку, как воспитательная норма.

730

17 Декабря. -15°, а после -32°, очень мягко, снегу подсыпает каждый день по-над настом, и то по колено.

Взяли назад Калинин, Елец, Ливны.

Лесник сказал: — Отступать, так отступать, гнать, так гнать.

Машину занесло. Приходит механик — бандит: увидел — нет компрессии и ушел. Буду сам добиваться компрессии. Смотрел на Ахтырку, как он дипломатически держится с рабочими, и так принял в себя: пора кончать расходоваться на возмущенье.

Живой пример с тещи: она побелеет, а ввязываться в брань не станет. Вот, однако, откуда у них страх перед новым человеком и недоверие (у тещи) — это цена сдержанности.

Русский же человек настоящий говорит: «твою мать» и ничего не боится. Так что матерное слово — это анархическое разрешение дипломатических и моральных запутанностей.

Два полюса: один — претензии тещи к господству путем сдержанности и уразумения, и второй: «мать твою»… Так перед немцем, пока верили в его силу и превосходство разума, робели и себя ни за что не считали. А как поняли, что он слаб: «Твою мать…» И погнали: отступать, так отступать, гнать, так гнать.

Очень, очень возможным становится мое предсказание Птицыну: именно вот дрянью-то своей мы и победим немца. Я это изнутри чувствую вопреки смыслу. Но как поразмыслишь, опять возвращается страх перед силой разума, порядка, плана. Еще же и еще пораздумаешь — и разделится все: бесспорная сила плана в малых делах (рацио), например, при заготовке кирпичей, но в большом плане… что это за план всемирного немецкого господства?

Как подумаешь, так и поднимается оправдание тьмы: гнать, так гнать.

— Пора, пора, мой друг, кончить это, все лезть и лезть по лестнице уже невмоготу, уже спина заболела так, что даже хрустит. Погоди, ты уж очень высоко взобрался, вот площадка, взберись на нее, устраивайся, ложись и гляди вниз на всю эту картину Ветхого Завета, живого и до нашего времени. Ты видишь?

731

Спорим с тещей о порядке: она «порядок» считает как нечто обязательное для всех. Мы же считаемся с порядком, в котором растет наш внутренний мир, наша личность. — Не нужен мне ваш немецкий порядок, — сказал я теще, — нам нужен уют. -А откуда взяться уюту, если у вас беспорядок? — Надо понять изнутри человека, и это внимание само собой приведет к уюту.

И в то же время в этой недоверчивой рассудительной теще таится какая-то неконфирмированная девочка в беленьком платьице. Стоит только приласкаться к ней, и она всему поверит, и тогда окажется, что все ее рассуждения, недоверчивость, страх, все это выходит на оборону этого наивнейшего существа. И такие все немцы с их сентиментальностью, идеализмом и готовностью всех облагодетельствовать своим порядком.

Приходили христианские просветители и дивили народ русский чудесами, после приходили французы с фокусами, немцы с пользой, и все это создавало какие-то веяния, носители которых получили название интеллигенции.

Когда мы русские говорим об учителях, то всегда думаем о немцах: они были нашими учителями в том смысле, как мы понимали это слово в гимназиях, т. е. что учитель существует до тех пор, пока не выучишься.

Материалы для образа немца: Курелло и его сын, сестры Шмоль, Теща, сотрудник Кельнише Цейтунг («почему немец едет на курорт и наслаждается одиночеством, а русское простонародье валит валом»). Немец — это разумная индивидуальность.

В отношении простого русского народа — у немцев он просто «хам», низшая порода человека. Я это понимаю по теще, представляющей собою разумную индивидуальность, антипод которой и есть тот хам с матерным словом, с «авось», с его навалом массы, безликого слияния неоформленных желаний, и т. п. (Работа из уважения, за водку.) В крови своей я чувствую это хамство, как тяготеющий надо мной хаос, влекущий меня броситься с головой и совестью в какой-то чан кипящий.

732

18 декабря. Решили написать Новикову в Нальчик и Шолохову в Москву с просьбой о помощи, чтобы выбраться отсюда.

Мягкая погода с легким ветром. Возился с дровами, с машиной, ничего не вышло: так и не завел. Ходили добывать керосин -добыли 10 литров. В Торфкомитете прочитал речь Рузвельта о неудачах с Японией, о том, что это бандиты, а мы под властью Бога. Рузвельт одобряет наше наступление, но о войне говорит, что она будет тяжелая и длительная. Мы же здесь на Болоте думаем, что немцы истощены, и мы их скоро прогоним.

Вечером зашел к лесничему188, который мечтает о радостной весне, как и я, бывало, удовлетворялся этим. Но теперь разве я не такой? Горе, что я-то такой же, но спутники мои из другого мира, городского. Теща — это мученица, Ляля в вечном надрыве. Я спросил ее сегодня: — В последний год твоей сибирской жизни ты больше жаждала выбраться в Москву, чем теперь? Я думал, она скажет: — Куда же мне рваться теперь — я теперь тебя нашла. Она же ответила: — Не знаю, как тебе сказать: одинаково.

19 Декабря. К вечеру стало морозно.

20 Декабря. Морозно.

Ночью вспоминаю немцев, профессоров своих, вроде Бюхе-ра в Лейпциге: и у нас тоже немало было таких умных людей. Но у немцев этот тип человека, охватывающего знанием весь предмет, распространен не только на вершине знания, у нас же в ограниченном академическом кругу. Продумать до конца и действовать по плану — вот завет этих людей. А у нас все на ура, на случай, на счастье, на множество.

— Пустыня, о которой мы с Лялей говорим, — это значит жизнь личности в противоположность жизни общественной или светской. С пустыней в душе люди рождаются, но, конечно, в той или другой степени она может быть свойственна, если не всем, то многим. Значит, духовный прогресс человечества состоит в культуре человеческой личности.

733

Алпатов и Валерия в одиночку были способны ко всему, но работа в обществе всегда была для них предметом страха и зависти (потому что «пустыню нелегко переносить»).

21 Декабря. Невелик мороз. Послал письма в Союз, Шолохову, Новикову. Читал Песнь Песней. Боролся с болью в спине.

Мы читали Песнь Песней189, я впервые понял скрытое в ней чудо: это в том, что в наше время не всегда даже и вслух назвать можно, здесь дается нам как лучшее и превозносится до святости. Сразу понимаешь, откуда взялась наша «песня» и всякая, все из той же Песни Песней.

Мы говорили об