чтобы сейчас разделиться хотя бы на время поста: тогда я могу предаться писанию, увлечься этим и так нарушить здоровый ход нашего сближения.
Раз. Вас. сказал, что положение в Загорске такое: если я скажу, что ничего нет у меня, то все будет по-старому; если же иначе — двери в Загорск мне будут закрыты. Теперь остается сговориться с Валерией (сегодня в 7 в.). Чуть-чуть страшно: еще бы немного пожить… Но, может быть, и довольно.
Раз. Вас. говорит, что положение матери для Павловны неприемлемо: она отдала всю жизнь и с этим расстаться не может. И даже хотела драться, — словом, зверь собственности во всей красе, и оттого жалости во мне нет.
Прощеный день. В Павловне, какая она есть собственница,я виноват: я распустил ее, я смотрел, как на ребенка, не переломил, не воспитал и не расстался, когда надо было расстаться.Аксюшу я тоже распустил, создал ей соблазн, и она «сдуру» наделала всем беды.
89
А почему, такой [неверный] старый дурак, я так делал? А вот как это вышло: я лишен способности принуждать людей и даже дипломатически проводить свою мысль в отношениях. Я могу быть с людьми только равным, считая равными всех. Мне противны педагоги, дипломаты, политики и всякого рода хитрецы и насильники. «Будьте как дети» — есть моя природа.
Виноват ли я, что так создан? И кому было плохо от этого? Всем было хорошо. Кто же виноват?
Могу ли я винить и того, кто пришел ко мне, действительно, как равный, вытащил меня из детской комнаты на достойное меня место, а дети, лишенные друга, завопили и обнажили не лучшую, а худшую, собственническую сторону своей природы. К заповеди «будьте как дети» не хватает какого-то прилагательного к «детям».
Прощеный день.
Письмо Ляли к Аксюше и мне. В. Д. пришла в полдень и вручила мне свою «дипломатическую» («люблю») ноту. Так закончился период неодетой весны нашего романа.
Начало его: выписано из дневника:
16 января. Смотрины (Ее зовут Валерия Дмитриевна). Посмотрели на лицо, посмотрим на работу (19-го)
19. Отморозила ноги.
21. Была встреча с новой сотрудницей, Валерией Дмитриевной.
25. «А если влюблюсь?» (с 4 до 11 в.)
27. Шампанское с хреном.
Итак, с 16 Января по 10 Марта = 1 мес. 23 дня = без недели два месяца.
11 Марта. 1-й день Великого поста.
В письме Ляли к Аксюше интересно, что «привязливость» мужчины к женщине понимается, как повод сближения и раскрытия души в большой любви. Такая пошлая и вредная дрянь, какая-то «привязливость» при удаче может превратиться в любовь.
После ее ухода ночью 11 Марта.
Малодушие… Как будто ко всему, чем я жил до сих пор, к этому «Я» приставили «не» и существо мое внутреннее, каким
90
я знал его до сих пор, стало «не-Я» = равняется мыльному пузырю = равняется поэту.
Вслед за появлением отрицания «я» с отчетливостью явилась мысль о конце: покончить с собой.
Правда, что мне теперь остается? Вернуться к такому эфемерному «я», каким я жил до сих пор — невозможно: тот Я, как поэт, пережит.
Поставлен вопрос о том, что стояло за поэзией, и оказалось, что там-то меня вовсе и нет, и если все-таки я там, то в состоянии как бы куколки или прицепного вагона.
Это пришла смерть моего «Я», притом всего, без остатка.
Она постепенно с удивлением вглядывалась в меня и открывала во мне беспомощность: не знает, где идет, на каком трамвае надо ехать, как ответить с достоинством нападающим бабам, как занять положение в борьбе с женой и т. п.
— Да ведь я же устроил эту квартиру, я то, другое, третье, все я один делал!
— Это счастье, — сказала она, — это само делалось.
И это да: я писал, а делалось все само собой.
А чтобы писать, надо быть одному, и в конце концов получается то же самое, что и было с Олегом, только там его поэтическое «я» одевается в религиозные формы, здесь… а по существу «я как поэт», тот же монах.
И все пойдет по тому же пути: в плену у нее я буду вечно мечтать о своей пустыньке, о том, что с точки зрения «мы» -есть баловство, ребячество.
12 Марта. От этих двух месяцев напряжения, в котором были отражены земля и небо, без удовлетворения, нервы расшатались до того, что теперь больше совсем не похож на себя, а на бабу. Какая-то неудовлетворимая женщина, вроде русалки: щекочет, а взять нельзя, И не она не дается, а как-то сам не берешь: заманивает дальше.
А, в сущности, оно и должно так быть, если уж очень хочется любить и с желанием своим забегаешь вперед.
Для оздоровления и жизни надо просто начисто бросить эту любовь, а делать что-нибудь чисто практическое, благодаря чему можно создать близость и привязанность, из которых
91
сама собой вырастет, если мы достойны, настоящая и долгая любовь.
Практический план. В обмен на свою комнату она берет две мои передние и селится с матерью. В ее же комнате селится Аксюша, охраняющая Петину комнату. Таким образом достигается хотя бы такая скромная реальность, что мы соседи. Благодаря такому простому соседству тревога «любит — разлюбит» значительно смягчается; если он-она разлюбят — вот ее половина, вот — его. В то же время и для всех нет никакой видимости для судачества: квартира была моя, почему бы не занять ее двум дружественным семьям. И покончены внешние обстоятельства и помехи.
С другой стороны, если у нас пойдет все хорошо, то наши отношения могут постепенно развиваться. И все мои привычки остаются со мною, и все ее мечты о литературной работе тут: переходи в кабинет и работай.
Кроме того, мне будет легче им помогать, когда наступят черные дни, а они наступят.
Так что люби — сколько хочешь!
И поругаемся — ты к себе, я к себе. Идеально, а глупые люди говорят, что любовь не зависит от внешних условий.
И так надо сделать, иначе наше чувство испортится: на нервах долго не проживешь. И вообще как-то глупо и несовременно до крайности, и нехорошо: люди умирают от голода, а мы -от любви.
Не надо думать, однако, что выход из стесненного положения получится именно через «практику»: нет, сама эта практика есть ни что иное, как фазис чувства в таком его выражении: любишь кататься — люби саночки возить. И вот именно «люби!», потому что, если по правде любить, то любя и тащишь санки вверх.
Никак не могу представить Лялю за «делом», упорно достигающей какой-нибудь цели. Из ее рассказов видишь ее в состоянии постоянной затеи, вроде «школы радости» и тоже в постоянном романе. Но это, конечно, взгляд со стороны: ведь точно так и мне говорили, пока я не стал на свою полочку и не
92
стал всех удивлять, потому что во мне признали человека, к которому никакие обычные мерки не применимы. Так и у нее: не любит, а меня, старика, возьмет и полюбит, не может служить, а таким секретарем сделается…
13 Марта. Первый раз видел Лялю во сне. В торжественном зале я лежал на диване. Входит она, берет меня за руку.
— Вставай! — приказывает.
Я встаю, и мы под руку с ней куда-то идем. •»
Или что я нездоров сейчас, или, может быть, так этому и быть: прошло как будто это напряжение и небывалое в моей жизни состояние беспрерывного «хочется», все 24 часа и днем и ночью пожар в теле. Немножко грустно, но зато проходит тревога, и рождается свет тихой радости. Тогда все время было «люблю», теперь: «люблю ли ее — я не знаю78, но кажется, что я люблю».
Хотя она и кичится передо мной своей практической рассудительностью, но по существу так же, как и я, в порывах своих расточительна, щедра до «все или ничего». Взять хотя бы эти письма, которые она мне пишет: в них «все» и ни малейшей осторожности.
«Неодетая весна» — распределяется по редакциям. Перечитав ее, убедился, что Михаил и в таких условиях вышел победителем. А вот чего стоила эта весна: два месяца напряженнейшего, меняющего всю мою жизнь в корне романа. И так было, что «Неодетая весна» писалась против романа (работать головой, когда сердце в небе, а ночью стучать головой по стене). И, наконец, развязка: «Неодетую весну» взял, Валерия сдалась; после Валерии битва с Павловной. После такой-то войны можно и поплакать минуту, и ничуть не стыдно, а даже и хорошо так.
13-е Марта вышло знаменательным днем. Ляля сожгла все свои корабли, все долги, вся жалость полетела к чертям. Любовь охватила ее всю насквозь, и все преграды оказались фанерными: все рушится. Аксюша стала первою жертвой: мы объявили
93
за ужином, что мы муж и жена. Аксюша с виду была спокойна и обещалась хорошо служить. Но когда я, проводив Лялю, вернулся домой, бедный Вася рыдал в истерике. Взглянет на Боя и зарыдает, взглянет и зарыдает. И у Боя глаза стали красные, что-то понимает по-своему, тоже мучится. Я ухаживал, мочил голову, давал валерьянку, а сам внутри ничего не чувствовал: я связан личным чувством и правом. Мало того! случись ужасное несчастье с Е. П. — все равно и это меня с места не стронет: я прав.
Завтра иду к Наталье Аркадьевне, матери Л., во всем повинюсь и попрошу ее благословения.
Ляля рассказывала, что когда матери призналась, та ее спросила, думала ли она о возрасте, что если выйдет какой-нибудь новый «перевал», то она-то по молодости вынесет, а ему-то конец. Л. ответила, что думала: что это любовь ее последняя и в ней все.
Последняя тайна (предпоследняя — муж: трагедия жалости). Два года жизни79 у хорошего, чистого и молодого человека и даже красивого. И все — ни да, ни нет (то, чего я боялся: заманивает). И вот теперь: нет! Так и сложилось у всех мнение, что она русалка, и на вот!
Л. Толстой — писатель душевной жизни.
Отец и мать моей Ляли любили друг друга до конца и все сильней и сильней.
Если бы Ляля ушла от меня, или бы она умерла у меня на руках, как это легко, как это богато в сравнении с тем, что ушла!
Мы оба любим друг друга, но я просто люблю, а она что-то знает в любви. Самое главное, что она знает, это что любовь рождается в сердце: там самое главное, а остальное все второстепенное.
94
— Все, все говори до конца!
— Если до конца, то вот этой ночью было мне худо от мысли, что могу ли я теперь, как было раньше, стать с глазу на глаз с природой — я один и природа! — и сказать: «Да будет воля Твоя!»
Услыхав это, Ляля упала на
