— а о вашем новом друге.

Сегодня, когда я шел к Ставскому по Крымскому мосту, моросил теплый весенний дождик, первый дождик, «серые слезы весны». Я мечтал о том блаженстве, когда я через несколько дней буду вводить Лялю в свои владения и называть ей невиданных ею и неслыханных птиц, и показывать зверушек, и следы их на грязном снегу, и что это будет похоже на рай, когда Адам стал давать имена животным. И тут вспомнилось грехопадение и в отношении себя протест: не может быть грехопадения. И, во всяком случае, раздумывал я, мы столько намучились и так поздно встретились, что нам надо обойтись без греха, и, может быть, именно грехом-то и преодолеем «грех». И, во всяком случае, нам дана возможность длительного нарастающего в радости своей сближения. Мы сами, конечно, можем где-то ошибаться, но людей в нашем положении легко можно представить себе преодолевающими обычные разочарования друг в друге и последний последующий плен.

133

Может быть, я сделаю эту ошибку? Нет! я-то не сделаю. Вот разве она? Ну, уж только не она!

И я погрузился в раздумье о ее замечательных письмах и ее необыкновенно глубокой прекрасной любви, и девственной, и умной, и жертвенной, и обогащающей.

За что же это мне достается такая женщина? Подумав, я за себя заступился: «Ты же, Михаил, не так плохо воевал за нее».

И, вспомнив все муки пережитого в этой войне за Валерию, повторял: «не плохо, не плохо».

Ставский сказал, поднимая стакан с водкой: — От чистого сердца за вечную юность: этот ваш новый друг есть величайшее ваше достижение и самое дерзкое. За вечную юность!

На это я отвечал: — Вы говорите, даже не видев, но если бы вы могли видеть, какая прекрасная пришла ко мне женщина!

— Разыщу и увижу! — ответил он.

10 Апреля. Пяля, конечно, замечательная женщина, но ведь и я тоже, наверно, замечательный, если в своем возрасте могу так любить. Но вот чего не хватает у меня против нее: не хватает сознания своей значительности, я вообще похож на царя Аггея92, который покинул свое царство, чтобы поглядеть на жизнь народа, и когда увидел, то не захотел возвращаться на трон.

История нашего сближения. Я все хватал из себя самое лучшее и дарил ей, и все обещался, и обещался. Она принимала эти подарки очень спокойно и раздумчиво, уклоняясь от своего «да» и своего «нет».

Поэзия — это же и есть та самая «страсть бесстрастная», о которой писал Олег: если углубляться в сущность ее, то и поймешь, почему это во всей мировой литературе отмечено, что лейтенант у женщин предпочитается поэту (дуэль Пушкина). Единственное исключение из правила это, конечно, Валерия.

Когда себе что-нибудь скажешь твердо «так надо», то тем самым себе и отрежешь путь в стороны, и сомнения возникающие

134

тоже гасишь. Я это знаю по себе и потому внимательно следил за Лялей, когда она сказала сначала «люблю», а потом «верю», — не замечу ли я у нее борьбу с соблазном отказаться. Ничего я заметить не мог.

Когда я Ставскому рассказал, как гнусно я чувствовал себя на войне в качестве писателя93 и как я спасся от гнуса бездействия санитарной работой, он ответил, что не совсем согласен со мной. И рассказал, что психология воюющего очень проста: постепенно в нас разгорается ненависть к врагу, страстное желание с ним покончить.

Ходил на Бахметьевскую (переехали), увидел Лялю без подготовки к моему приходу и ахнул: до чего она извелась! И мать извелась! А я ходил и не замечал. Мать хотела на кумыс ехать, осталась, боится за дочь. Дочь хочет ехать со мной — боится мать оставить. Ляля сказала мне:

— Напрасно резиновые сапоги покупал, я теперь могу только лежать, и только этого хочется — лежать и лежать.

И почему не я помогал при переезде, а «Умный пьяница»?

Все произошло оттого, что в жизни своей никого не любил, и вот теперь попал в огонь…

Ну и что же? Если Ляля слабая, надо ей помочь, не сумею помочь… я буду любить ее… Мне кажется, что я так люблю ее, что любовь эта от болезни ее сильнеет у меня и спасет ее.

11 Апреля. Аксюша спросила меня:

— Вы сознаете, М. М., что в свое время ошибку сделали?

— Какую?

— Да что сошлись с Е. П.

— Сознаю.

— А если сознаете, то должны ошибку поправить и дожить с ней до конца.

— Это, значит, и себя погубить и мою любимую женщину, и мать ее.

— Вы же веруете в Бога?

— Верую, но считаю того бога, которому жертва нужна, как ты говоришь, Сатаной. Я же тому Богу служу, который творит любовь на земле.

135

Вопрос: Почему эта любовь поднимает во мне неведомые жизненные силы и радостный трепет перед будущим достижением в оправдание мук настоящего?

И почему она, несомненно, тоже любя, изводится и всякую радость закрывает безнадежностью? Ее как будто ведешь на страдание, на Голгофу. И почему она не хочет принимать никакого участия в этой борьбе? Пусть бы тоже, напр., через своего «Умного пьяницу» взялась бы достать хорошего юриста и мало ли какую помощь бы дала в борьбе. Пора бы бросить стыд перед тем, что «люди скажут» и поймут ее борьбу не за мое спокойствие, а за свое личное счастье.

Это все оттого, что измучена она жизнью и преследованием Страдающего бога: не хочет верить счастью — и чувствует, что заслужила его.

Ездил к Ляле с предложением взять с собой Наталью Аркадьевну. Что же касается Нат. Арк., то она для этого очень устала и им хочется отдохнуть друг от друга.

Вообще они были искренно растроганы, и Ляля говорила матери: — Ну как же такого-то и не любить!

Да, тут у меня на Лялю поставлена жизнь, и если тут провалится (только это не может быть), то мне остается уйти в странничество, жить ради Христа, и тут возможна радость такая, какой я не знавал. Вообще, главный источник радости является, когда жизнь бросается в смерть, и эта добровольно принимаемая смерть уничтожает в сознании страх и зло физической смерти (смертию смерть поправ)94.

У Ляли душа столь необъятно мятежная, что лучшие зерна большевистского мятежа в сравнении с ее мятежом надо рассматривать под микроскопом.

Я давно это понял, и, наверно, это было главной силой души, которая меня к ней привлекла! Это революционер в священном смысле движения.

Как это ни смешно, а впервые я это в ней почувствовал, когда на вопрос мой: «А где эта церковь, где мы будем говеть?» -она ответила: «Эта церковь у черта на куличках».

136

Как же ей противно, как должна она была мучиться, какому испытанию подверглось ее чувство ко мне, когда Ефр. Павл. открыла войну из-за своей личной огорченности.

В сущности, она содержит в себе весь нигилизм и атеизм русской интеллигенции, поднимаемый на защиту истинного Бога против Сатаны, именуемого тоже богом, против Антихриста. В этом я ей по пути.

12 Апреля. Легкий утренник с солнцем. Сегодня в 3 ч. дня наша брачная пара садится в «Мазай» и отправляется в Дриандию. Вот уж заслужили, до того заслужили, что еще бы немного, и я повез бы не Валерию, а какую-то желтую тыкву.

А еще, кроме склонности к мятежу, у нас с ней общая черта, это «будьте как дети», и склонность к игре глубокая, внутренняя и непобедимая.

Это замечательно, что когда свобода любви (была давным-давно) в государстве стала законом, в обществе, испуганном бытовой формой выражения этой свободы, среди лучших и умных людей в подсознательной области души еще долго сохранялась старая, злейшая брачная косность. И так у нас на Руси во время революции складывался консервативный класс людей. Все наши знакомые, хорошие люди, большей частью такие консерваторы.

А Лев Толстой. В том-то и дело, что в огромном большинстве Начала не сходятся с Концами, точно так же, как Рождение (счастье) не сходится со Смертью (несчастье). Между тем, во всяком творчестве основа — это единство Начала и Конца («любовь одна»). В этом оправдании Конца перед Началом, быть может, и есть весь смысл творчества и весь смысл культуры. И вот самое замечательное в нашем романе с Лялей, что в нем таится эта идея единства и оправдание: у нее это прямо биографически выражено… да и у меня тоже перекидывается ясно арочный мост к Единственной моей юности.

В 3-4 часа дня «Мазай» приехал на Бахметьевскую. Ляля сидела на стуле желтая, измученная до «краше в гроб кладут», и, как после оказалось, готовая к отказу мне (расстаться на время

137

равносильно отказу). Нат. Арк., смущенная, отстранилась в этот раз от сочувствия мне. И когда Ляля сказала мне так: «Не верю тебе!» — мать безучастно смотрела на меня, будучи в полной зависимости от Ляли. В этот момент представилось мне, как я полчаса перед этим в пальто вошел к Ефр. Павл., положил перед ней деньги, и она мне сказала: «А комната моя, комнату никому», и я ответил холодно и резко: «О комнате решит суд». И вышел. И вот теперь: там все сгорело, и тут «не верю». Я почувствовал в себе холод, начало злого решительного действия. Однако холод как-то не стал распространяться по телу, замер, и пришла слепая точка души, когда все делаешь механически, не сам, каким сейчас бываешь, а каким был перед тем. И она тоже механически отдала свой чемодан Акимычу. Ехали в раздражительном состоянии, я вовсе не понимал, в чем я виноват, за что она меня мучит (она же мучила меня за себя и отчасти из ревности к Ефр. П.: что я мучусь)

19 Апреля. Прошла с 12-го неделя почти сплошь солнечная, неделя движения березового сока неодетой весны. Тогда 12-го Ляля из «Мазая» глядела на пустую землю и говорила: «Не знаю, что ты находишь хорошего в неодетой весне, какая-то пустая земля». Теперь она говорит: «Мне теперь с тобой живется, как с Олегом, я тебя люблю больше мамы, а неодетая весна, признаю, лучшее время года».

Прошли дни, которых нельзя было записать. Но счастье в том, что дни эти не только не прошли, а и не могут пройти, пока мы живы: дни остаются, и если не записаны, то можно о них написать.

В природе была неодетая весна, у людей незаписанная любовь.

Сегодня Ляля уезжает на какой-то день-два, много три, но мы прощаемся, как будто расстаемся на три года. Она меня перекрестила и велела себя перекрестить. И когда я руку свою, меряя по себе, провел справа налево, она поправила и помогла вести от меня слева направо. Это вышло у меня оттого, что,