снижение до блокады моей квартиры и крестьянской материализации своих требований, то все ее поведение до крайности напоминает взрыв наш революционный в 17 году и порочное снижение идейное. Надо полагать, если заплатить ей тысячу р. в месяц, она удовлетворится Бахметьевской улицей.

Начинаю до крайности ясно разбираться в судьбе Ляли. Попади она только на путь искусства, — была бы она интересная большая артистка, и никто бы слова упрека не сказал бы за ее многообразную любовь. Но случилось из-за революции, что из-за катастрофы в ее биографии она вступает на путь искания «достоверного» и заключается в сфере любви в самом широком смысле слова. Тогда через высокие требования любви и жажду любви настоящей, все искусство, весь быт человеческий

154

и даже вся земная жизнь в ее сознании попадает в сферу недостоверности. Будь она «чудачка», так бы она и жила чудачкой, но она интересная, жила нормальной жизнью, и вот из-за этого она летала в жизни, как ласточка над водой: ласточка касается воды крылышком — внизу кружок на воде, Ляля коснется жизни — роман.

28 Апреля. Светлое Христово Воскресенье. Холодно, чуть зеленеют лужайки, медленно одевается земля, мало поют птицы. Утром далеко ходил в лес и у Ляли этим возбудил подозрение — не потому ли я начинаю в лес ходить, что приезд ее мамы и суета возле праздника ослабили мою любовь к ней? Вечером в постели долго об этом беседовали.

С этого дня, или с приезда Нат. Арк., начинается какая-то новая фаза моего романа: спокойствие брачных отношений в собственном смысле слова, рост потребности закрепить свои позиции в более глубоких очагах ее души, ясность зрения в сторону необходимости самого дела любви, какой-то черной работы для этого.

Ляля решила завтра взяться за работу — и хорошо.

29 Апреля. Валил снег, валом валил. Тучи ходили громадные, мрачные, и вдруг переменилось лазурно, и опять солнце показывалось, и снег так валил при солнце, будто там, на крыше неба все дворники разом взялись за лопаты. Через каждые десять минут менялось небо и расцвечивалось и синим, и красным, и розовым, и зеленым. Даже Ляля сказала мне: — Представь себе такую нелепость: у меня есть платье голубое и с розовым.

30 Апреля. Утренняя запись. Не люблю дачников за то, что они живут так, будто природа существует только для их здоровья. Но если Нат. Арк. ждет тепла и зеленой травы, то это совсем другое: столько перестрадав, человек имеет право ждать от природы, требовать и брать ее лучшее. Но не только от природы, и от вещей человеческих нужно ждать, чтобы они тоже служили тем, кто настрадался до того, что они стали ему пристойны.

155

Казалось бы, на этой почве и возникло это восстание пролетариев, и на этой почве права измученного человека на материальную жизнь создалась эта идея счастья человека на земле. Но почему же идея так исказилась, что это «счастье» всякому порядочному человеку теперь стоит как кость поперек горла? Ответ из моей книги «Журавлиная родина»: «Потому что в советской власти вечности нет»99.

Наша идея («НИ») между прочим содержит в себе эту идею насыщения голодных и утоления жажды всех страждущих. Только исходит из глубочайших основ духа и бытия, где совершается все творчество жизни. А советская идея — только из претензии покидаемой духом материи. «НИ» происходит не от нас только, но наше участие в ее развитии должно состоять в том, что мы заключим в нее современность, что мы из области философии переведем ее в жизнь.

28 вечером 1-го дня Пасхи, когда уже было и «можно», я с огорчением не нашел в себе желания. Сегодня нет-нет я об этом вспоминал, и вечером опять у меня желания не было, и тем ласкам моим Ляля не отвечала. Я хотел было это свалить на нее, но оказалось, что Ляля вообще отвечает лишь моему желанию, и что, значит, причина во мне. Ничего тут нет особенного, и зависит не от нас, и не относится прямо к делу нашей любви, и наладится непременно: дня три разлуки — и все. Но я принял в себя через это неправильную тревогу за нашу любовь и ничего Ляле не сказал. Она же все прочла в моих мыслях и потребовала от меня постоянной искренности, постоянной правды в наших отношениях, именно в том, что у нас общее. Тут не должно быть ни малейшего уклонения. Мы не властны в своей чувственности, но мы властны в деле нашего душевного отношения к нашему общему делу и обо всем должны друг другу открываться. Она так долго, так страстно долбила и вдалбливала в меня эту свою мысль о необходимости полнейшей искренности, что, наконец, меня проняло, и я обещался ей вступить на этот путь полнейшего контроля своих отклонений. Потом и ночью было это, вероятно, во сне, что-то во сне, как в земле совершилось, и утром, когда я пробудился,

156

вырос в душе моей какой-то чудесный цветок, и мне ясно, как в это ясное морозно-белое утро был виден весь путь мой в любви до далеко вперед: я понял, что путь мой был через сердце Ляли к Богу и что мое отношение к ней должно быть точно таким же простым и собранным, как стало получаться у меня на молитве в отношении к Богу. Так поднялся из моей ночи в это светлое утро из души моей цветок, и, чувствуя его в душе своей, я принес из колодца ведро свежей воды, поставил самовар и умылся, и взял молитвенник Олега, и читал утренние молитвы так, чтобы они проходили к Богу через сердце Ляли.

Избушка Толстого.

С тех пор как Ефр. П. начала меня невыносимо пилить, а это было, когда жила у нас Зоя (в 1932 году), я стал усиленно искать себе где-нибудь в глуши избушку, чтобы купить ее и поселиться в ней одному. Много я пересмотрел везде избушек, уединенней всех и красивей была изба в д. Спас на Нерли. Только случайно я не купил ее, и потом все так обернулось, что желанная «избушка Толстого» превратилась в квартиру в Москве. Предусмотрительно я выбрал квартиру себе так высоко, чтобы Е. П. не могла в ней жить (на советские лифты нельзя же надеяться). И так я устроился, и дал Е. П. дарственную на Загорск, и стал жить в этой «избушке» хорошо, собирая в нее родных с Е. П. во главе два-три раза в год. И вот налетела буря и разнесла созданное мною с таким трудом уединенное жилище. Я снова очутился в деревенской избе, но со мной теперь была Эль, и я понял, что не избушку я искал, а большую любовь. И ясно-ясно увидел я бедного Толстого, не знавшего любви, не понимавшего, что ему сердце нужно было, а не избушка.

Есть огонь, в котором сгорит все недостоверное, как на Страшном Суде, и никому нет спасения от этого огня. Этот суд приходит людям, когда они становятся друг перед другом в отношении к Истине. И вот, чтобы Толстому достигнуть бы заветной избушки, ему нужно было бы стать к другому человеку в отношении к Истине, тогда бы сгорел Лев Толстой со всеми своими претензиями, и остался бы не вздутый реформатор, а сам Толстой, какой он есть.

157

После чтения записи.

Ляля, когда я прочитал ей запись, очень растрогалась, радовалась, что я открыл секрет постоянства нашего чувства, говорила, что с Олегом у них было точно так, и только предупредила меня, что это очень трудно, и могу ли я…

Ляля вышла на прогулку после гриппа, мы наслаждались березами, полными сока, и когда я говорил, что пахнет березовым соком, она вдыхала воздух, догадывалась и говорила: — Я все знаю в природе, мне все знакомо, только я не знаю, что от чего происходит и как называется. Я рада, что ты со мной и все знаешь.

После утреннего большого подъема любви Ляля стала мне как будто беременной, и я вел ее под руку осторожно с редкими словами. Я не очень верю ей, что она, если то или другое, перестанет любить меня: она сама не знает, что будет, если… И самое «если» возникнет не как реальная угроза, а как физиологические условия развития чувства.

Мы шли по березовой роще, нам иногда мешали сучки под ногами и неосторожные слова, как сучки, и раз даже я чуть-чуть не упал. А то было, она покачнулась на мостике из бревна, и я успел поддержать ее. Путь наш был не проторенный, не дорожками…

Аксюша прислала хорошее письмо, и если это не очередная дипломатия, то она у нас будет служить и будет очень хорошо.

Наша работа над дневниками в полном ходу, и материалы притекают по трем руслам: 1. Большой дневник, как форма нашей идеи. 2. Малый дневник для «Нового мира» и для 5-го тома. 3. Рассказы, «Фацелия» и «Календарь».

Вечером пришла моя страсть, и я жил, и ни малейшего не было в чем-нибудь мне упрека за нижний этаж.

1 Мая. Ночью в перерыве объятий и неотрывных поцелуев она что-то вспомнила и не ответила мне на мою ласку.

158

— Вспомни, — сказала она, — что за все время нашей любви ты не принес мне цветка.

— А ты вспомни, — ответил я, — до цветочков ли было тогда: сколько мучений.

— Я не меньше мучений испытывала, а хорошо помню, что у тебя на сером костюме на рукаве не было пуговицы и носок на пятке был протерт…

— При чем же тут цветок?

— Не цветок нужен, а внимание… я видела, что ты живешь без ухода, мне становилось тебя жалко, мое внимание открывало брошенного человека, и мне хотелось помочь тебе, хотелось одеть тебя, вымыть. А ты не хотел заметить во мне женщину, чтобы принести ей цветок, как делают все.

— Миллионы женихов твоих, — ответил я, — не могли бы написать таких писем-поэм, какие писал и приносил я тебе вместо цветов. Ты с этим согласна?

— Согласна. И все-таки я тоскую сейчас, что ты, мой любимый, не сделал как все, не принес мне цветок.

— Позволь же, — сказал я, — вчера же утром, когда ты встала, я рассказал тебе о том, что этой ночью во сне, как в земле раскрылось брошенное тобой в мою душу семя, и за ночь из него вырос цветок необычайной красоты, и я понял секрет нашей дружбы до гроба: что надо быть правдивым с тобой до конца и ничего не таить. Помню, как ты плакала от