на Лаврушинском и возвращаемся к тому времени, когда мы были на «вы» и становилось неловко говорить «ты»: середина романа выпала. Ночью мы середину выпавшую так заполнили, что утром 5-го встали более близкими, чем были в деревне. И, несмотря на все бывшее ночью, смотрели друг на друга ясными глазами.
— А если бы, — говорила она, — делали что-нибудь против природы и Бога, то как бы я теперь могла прямо глядеть на тебя?
5 Мая. Утром сходили в ЗАГС, и я подал заявление о разводе. Устраивали вместе литературные дела. В Кремлевской аптеке администратор оказалась моим читателем, и когда я об этом сказал Ляле, то она вдруг накинулась на меня: «Так отчего же ты у нее не попросил порошки?» Она объяснила это моим невниманием, привычкой жить для себя и ни о ком не думать. (Аксюша: Каким свободным вы были человеком, Михаил Михайлович, как ребенок!) Я же подумал с ужасом о душевном состоянии столь гордой женщины, столь достойной этой гордости собой, сознания собственного достоинства и вынужденной практически использовать внимание сочувствующих ей людей (друзей). Горько стало мне думать о себе. Она же мyе сказала: — И я была точно такая же, как ты, но пришлось ухаживать за мамой и выучить себя жить не для себя.
Вечером были юристы, Попов Валентин Филимонович, поклонник Ляли, и другой. Попов берется устроить развод и раздел. Ездили в Загорск. Ляля сказала, что я имел измученный вид и до того, что она страдала за меня и любила — как маму? -«Нет, та любовь от страдания, эта от радости». Мне же в этот вечер вспомнилась Валерия, какой я встретил ее в обществе, и себя за столом в первый раз. Она до того всегда внутри себя, что при соприкосновении с обществом нервы ее не выдерживают, и она «выходит из себя». Состояние до того мне знакомое, что я смотрел в нее и понимал как себя. Зато внешний вид ее, как пережившую глубокое чувство и борьбу, был прекрасный,
165
она была охвачена тем лучшим в женщине, что хочу назвать изменчивостью, за что я и люблю неодетую весну: изменчива не по дням, а по часам, но неизменна в общей радости.
Любовь — бремя и любовь — понимание.
6 Мая. Радуница (вторник после Пасхи). Поминовение усопших.
Как ездил Валентин Филимонович Попов к Ефр. Пав. и как он попал в положение Разумника: «положение грозное».
14 Мая. Я правил машиной. Ляля сидела рядом. Кошка перебегала нам путь.
15 Мая. 1-й день после Москвы в Тяжине. Ясный путь наш: Ляля после своей жизни, полной страданий и долга, должна оформиться в стремлении быть собой, жить для себя, в эгоизме, подобном корешку дерева, пробивающему себе путь в каменистой земле. Утрачиваемое ею должен усвоить я, и тем дать ей возможность мириться со своей совестью. Получено письмо от Александра Васильевича и написано бедному Михаилу Сергеевичу.
Зимними морозами убило все сады, и вот когда все кругом зеленеет, наша деревня стоит в неодетых черных садах.
На опушке, в незакрытой зеленью сухой листве в солнечных лучах сверкнула сороконожка, и живая быстрая понеслась с листа на листок, то скрываясь, то снова сверкая.
— Сороконожка и та сверкает, — сказала Ляля, — а я почему-то должна всю жизнь ходить в сером среди серых людей’
16 Мая. Нат. Арк. оживает не по дням, а по часам, и это идет мне в заслугу. Наша жизнь вообще начинает складываться. Впервые я в семье, впервые за мною ухаживают, и я впервые по себе, а не по чужому примеру понимаю любовную связь между людьми. Все оказывается просто, любовь проста, как
166
хлеб, и мы, как не сытые о пище, мечтаем о любви и принимаем всякую дрянь за любовь.
Ляля почти ничего не знает в природе и впервые даже соловья слышит, но она как-то, не зная названий, не интересуясь тем, что это поет, летит, ползет, чувствует это все вместе и бывает охвачена чувством. Это оттого, что она вся внутри себя, человека, и редко выглядывает…
Мы сегодня втроем между клейкими листочками берез, тополей обошли наш большой круг.
Ляля за это время почувствовала как никогда нормативное значение христианских истин и поняла, какое искажение они получают в церковной практике при категорическом требовании их выполнения.
Аксюша рассказывала о расчете Е. П., — вот как расчетлива, что выложила себе как на ладони: если рассчитывать на пожизненную пенсию, то через год я могу умереть, и она останется ни с чем, если же сейчас взять половину, то ей хватит на много лет.
И есть полное основание думать, что вся борьба у них идет за наследство: «вместе наживали», и вся ненависть обращена к Ляле, как к возможной наследнице. И так вот она столько лет жила с примерно бескорыстным человеком и наживала себе корысть, и человек этот еще жив, а они уже делят вещи его и страх его физический перед пошлостью их принимают за трусость. И все это мне приходит, как расплата за безбожное равенство, в котором они росли и воспитывались.
17Мая. Приехал Мих. Серг. Успенский (в 7 утра). Пришла встревоженная Нат. Арк. и сказала: «Новый фронт!» Пришла Аксюша: «Прощайтесь, Михаил Михайлович с Валерией Дмитриевной — теперь он ее от вас отобьет».
Перед Богом, конечно, все равны, но если равняться со всеми без Бога…
Ляля ушла в лес с «девственником» и когда вернулась, то он пошел к «теще» объясняться, считая ее «сводницей», а Ляля -ко мне. Он сказал ей, что она существо лживое и порочное, что человека в моем возрасте она любить не может и замуж выходит
167
исключительно из материальных соображений. Изложив все это, она спросила меня, верю ли я, что она выходит за меня не из-за материальных соображений. На это я ответил, что если бы не верил в ее любовь, как она мне ее сама открывала, то тут же бы и застрелился, и если живу, то значит и верю.
18 Мая. Вчерашний день надо понимать, как предупреждение. Ляля клялась при матери и мне клялась здоровьем матери, что теперь навсегда ее опыты кончены, что я буду единственным, кому она будет принадлежать. Уверен, что так она клялась и перед лесным крестом. Но я, лежа с ней в постели, просил ее не связывать себя клятвой, уверял ее, что при ее связанности она потеряет лучшее свойство женщины, свою изменчивость. И пусть она несвязанная, вечно изменчивая, предоставит мне самому позаботиться о том, чтобы уберечь ее от измены, худшего, что только есть в человеке и женщине.
— Лесной крест, — шептал я ей, неустанно целуя, — есть твое суеверие, твой страх перед твоим величайшим долгом быть собой, утверждаться в себе, быть вечно изменчивой и не изменять.
Нужно «зарубить себе на носу», чтобы взять Лялю в железную дисциплину относительно литературной работы. Меня очень тревожит, с одной стороны, то, что она готова всегда проводить время в «праздномыслии», с другой, в суетливой заботе о ближнем. По-прежнему буду жить без чулок и наволочек, но ее воспитаю в работе. Этим воспитательным методом должно быть отношение к жертвам нашей любви, как к издержкам своим: надо осмысленной работой возместить и оправдать эти издержки.
Мих. Серг. в ответ на просьбу Ляли прочесть Евангелие, назвал все это гнилью.
— Гниль, — ответила Л., — это неплохо, это все равно, что навоз земле: без навоза не родит земля и мысль не родится, если что-нибудь в себе не умрет, не сгниет.
Ляля начала работу. Привезли дров из лесу. По-прежнему очень сухо. Лес кишит комарами. Ночь лунная, прекрасная,
168
поют соловьи. Ляля встала с постели, подошла ко мне послушать. И так я почувствовал, что не доходит до нее песня соловья и нет в ней ответного чувства.
— Неважно поет, — сказал я. Она засмеялась. — Как все переменилось в моей жизни, — сказал я. — Вот был знаменитый охотник, а теперь ни разу не был на охоте.
— Ты, — сказала она, — будешь на охоте, только не так часто, милый мой, у нас с тобой столько всего более [важного], более ценного.
— А природа?
— Глупенький, разве ты не чувствуешь, природа была где-то, а я тут: теперь я твоя природа.
И вот эта «природа» обняла меня, и мы легли, и я обнял ее, и мы слились, оставляя луну светить для кого-то, и соловьев петь кому-то.
Через какое-то время я спросил ее:
— А путешествие? После того, как мы с тобой сошлись, я перестал думать о путешествиях.
— Но разве сейчас мы с тобой не путешествуем?
И это была такая правда!
— Мы каждый день изменяемся, — говорила она, — в путешествиях этого достигают, передвигая себя физически. Мы же не такие с тобой дураки, мы путешествуем в природе самого человека.
Перед нашими окнами показались бутоны сирени, значит, скоро конец весне. В это время обыкновенно я теряю свою страсть к природе. Но Лялю люблю все сильней и так, что глаз не свожу с нее и любуюсь ею весь день, а ночью прижимаюсь к ней и все на свете забываю.
19 Мая. Бутоны сирени вызвали мысль о конце весны и напомнили о возможности конца любви, и разговор об этом в постели, когда проснулась Ляля привел к… После того молитва у креста KB* в лесу (Ляля читает, а мне хорошо): березки мягко шумят. Она предложила «откровение помыслов», чтобы это я
* Вырезанные на стволе березы буквы «ХВ» В. Д. сначала приняла за «KB» — Калерия-Валерия.
169
взял на себя, и она иначе ведь не может утвердиться в мысли о моем постоянстве, как мужа. Подумав об этом, я сказал, что с моей стороны помыслы все мои я ей открываю ежедневно без обета: зачем мне обет, зачем крест и венец, если я люблю ее и если в живом чувстве все это и содержится. Точно так же я верю, что она меня любит, и я слабостью, страхом перед самим собой считаю, что она хочет прибегнуть для охраны своего чувства к чему-то внешнему. Так я и свел все ко вчерашнему разговору об измене и об изменчивости.
— Нечего клясться и обещаться, — сказал я, — если мы будем друг друга любить, то само собой будем открывать друг другу свои помыслы. А если ты разлюбишь меня и закроешься, то ответ за твою измену я беру на себя. Будь спокойна и бесстрашна, я буду охранять наше чувство, я беру это на себя, и если изменишь — я за это отвечу.
Свободная любовь без обетов
