как бы два фейерверка соединились, чтобы блеснуть. Но что это не настоящая жизнь, не настоящие люди, а два чудака. И тот (Раттай) и другая глубоко верят в гениальность Ляли, в исключительное призвание к литературе, вернее, к «чему-то» в литературе, и, не встречая выражения этого, оба томятся.
— Почему же именно в литературе должна выразиться ее гениальность? — спрашиваю я. И она ссылается на какой-то ее блестящий доклад о Блоке, когда ей было 20 лет!
— А впрочем, — сказала Нат. Арк., — Ляля за что ни возьмется, везде у нее все выходит блестяще.
— Вот этого, — ответил я, — именно этого, я больше всего в ней и боюсь, что во всем, за что она ни возьмется, все у нее выходит блестяще, и только одно не блестяще: серьезно она ни за что не возьмется.
Тогда Нат. Арк. вспомнила, как об этом теми же словами сказал ее брат. Одним словом, я был малодушен и допустил вовлечь себя в этот круг ограниченных людей, любящих Лялю и томящихся в напрасном ожидании общественного выражения ее гениальности. Грустным ушел я к себе, раздумывая о каком-то неизбежном и страшном «легкомыслии», вмещенном как нечто постороннее в ее душу, и точно так же в мою. Вот, вспомнилось, она пишет письмо А. В. и читает его мне, пишет, что если М. М. умрет и она останется одна, то не клянется, но,
208
может быть, вернется к нему. Между тем накануне я как раз нечаянно так и думал, что она об этом думает, и на вот, прямо в глаза мне, пожилому человеку.
— Лялечка, ну, разве так можно?
— Ах! — спохватилась и принялась резинкой вытирать слово «умрет».
Еще было, рассказывала Нат. Арк., она сказала ей однажды в Колпашеве, что лучше бы желала ее видеть мертвой, чем живой.
— Слова, слова ее иногда ранят, не подумает и скажет. А вы как думаете?
Я думаю, ответил я, что слово у нее действительно иногда опережает мысль, но я привыкаю догадываться о ее мысли. В этом случае мысль ее была о том, что после смерти человек только и получает постоянный образ, который можно постоянно без колебаний «люблю — не люблю» любить. В самой большой любви нет дня, когда бы человек не сомневался, не спрашивал себя: люблю — не люблю. Только после великого расставания эта борьба бывает закончена и навсегда можно сказать: я люблю. Вот в этом смысле и сказала Ляля, что она мучится земной любовью несовершенной и предпочитала бы любить ее совершенной любовью.
Так я очень, очень утешил старушку.
Ушел, думая, что никогда, никогда бедной Лялечке не доказать этим людям чего-то…
Порядочные люди имеют простую, ограниченную, но трогательную и действенную живую мораль: «Помирать собирайся — рожь сей». А Ляля беспорядочная, помирать вечно собирается и через это никак не хочет даже и глядеть на рожь: зачем эта рожь, если подохнем? Из-за любви своей к Ляле ограниченные порядочные люди признают, что она права, она может так говорить, потому что она гениальна, они же, обыкновенные, должны сеять рожь. И так они ждут, ждут свидетельства ее гениальности, а сами по скромности своей сеют и сеют рожь.
NB. Обдумать мотивы восстания Личности против заповеди Берендея: «Помирать собирайся — рожь сей», собрать все «за» и «против».
209
Тема: обманы «гения», т. е., что каждый из круга морали «Помирать собирайся» при соприкосновении с моралью «гения» попадает в обман (Настасья Филипповна из Достоевского)117. Спасение гения в форме.
26 Июня. Ждем Лялю. Какая она — не знаю. Одно знаю, что она есть проба на всего меня: не в ней дело, а во мне. Борьба за Валерию только в самом начале, победу буду праздновать когда… Когда?
Ограниченный человек, но упрямый до геройства Ал. Вас. тайный план имел, чтобы зажать Лялю чем-нибудь. Пробовал силою пола — ей надоело. Ученостью, дружбой — можно ли удержать ученою дружбой? Осталась мораль церковного брака — она разбила мораль и ушла от него. Он пугал ее как муж, освященный церковью, жизнью загробной. Она же ему отвечала, что там не женятся и не выходят замуж.
27-28 Июня. Жара. Жили у ручья в сосновом лесу. «Лесная капель» развивается.
29 Июня. Отвез «Мазая» в Москву. Получаю М-1118. Вернулись ночью с Дмитриевым.
30 Июня. Есть еще надежда на то, что «тяжино» сегодня скажется. Но если… пусть! Мы оба готовы.
С 12 Апр. по 1 Июля два с половиной месяца брачная жизнь. Страстная чувственность перешла в спокойную любовь (из 1-го во 2-ой этаж). И теперь я больше понимаю Лялю в отношении к своим жертвам. Долго она не может оставаться в 1-м этаже, ей это становится ненужным и скучным занятием. А дальше у них нет движения — и она уходит.
1 Июля. У Ляли «тяжино». Дождь. После вчерашней грозы жара прервалась. «Тяжино» — не очень-то нас обрадовало, мы подготовились:
210
— Ты знаешь, сколько мук мною испытано, мало радости к этому прибавить еще, но ты будешь радоваться, ты узнаешь такое счастье, какого не знал, и тогда я тоже буду рада.
Так вот оправдалась моя догадка о том, что радость жизни безмерна в глубину. Странно, что принимаешь эту радость как то самое, чем все люди живут, что всем доступно. Когда же это узнаешь и оглянешься вокруг, то оказывается, что не только все не живут как мы, а только редчайшие из них, и что как мы делаем то, что доступно и назначено всем, — совсем как будто никто не делает. От этого кажется, будто охватываешь чувством весь человеческий мир.
По себе смотрю на всего человека и чувствую не со-страдание, а досаду на закрытую дверь, возле которой они стоят и не могут войти.
Слегка побранились с Лялей, она била «дятлом», я же пилил и по обыкновению говорил вне себя и после немного подулся. Но между нами споров не должно быть, и я признал себя виноватым в том, что допустил, после чего и она признала в себе «дятла». Дал клятву никогда не опускаться до спора, ни-ког-да! И в то же время тоже никогда и не таить про себя неудовольствия.
2 Июля. Мы до того стали известны в Тяжине, что мальчишки Ладу Лялей зовут, а Лялю иногда называют Ладой.
Если бы такую любовь, какую дарит мне Ляля, можно было бы на деньги прикинуть, то денег бы на земле не хватило, и если бы перед Богом назначить состязание и погибель того или другого, то деньгам пришел бы конец. Но ведь Ляля-то не одна на земле! Сколько же тогда скрыто от денежных людей богатств на земле и сколько возможностей будет открыто для людей, когда они станут ценить все отношения между собой и все вещи не на деньги, а на любовь?
Приехал Глеб Удинцев, чистый мальчуган, свидетельство морального равновесия семьи Удинцевых.
— Любят они друг друга? — спросил я Лялю.
211
— Нет, — ответила она, — у них не наша любовь, но они муж и жена, и все другие из себя выходят, чтобы друг другу помочь.
— Как же такие чувства назвать?
— А если бы у нас были дети, то и у нас было бы тоже так хорошо, как у Удинцевых?
— Конечно!
— В таком случае мы любовью богаче их?
— Конечно, богаче, мы и без детей можем жизнь свою наполнить любовью. И почему непременно дети свои, почему нельзя любить чужих детей, почему «свой ребенок» должен быть мерилом моральным? Напротив, раз если заметили свой, это уже пахнет собственностью, а собственность есть остановка движения, а любовь есть движение.
Второй прохладный день. Рожь и все злаки в полном цвету. Все грачи в полях.
Поднялся спор об охоте с трех точек зрения: 1) Нат. Арк. осуждала убийство на охоте, а есть убитую дичь разрешила. 2) Я стоял за охоту: убить можно. 3) Ляля же такое загнула, что раз убивают — можно убивать, раз едят — можно есть, что отдельное выступление против убийства или против потребления — ничего не значит.
— А кто же начнет изменять, — спросил я, — это «все убивают и все едят»?
— Никто, — ответила Ляля, — это неизменяемо, что же касается того, убивать или не убивать, есть или не есть, это дело личного вкуса, и не имеет ни малейшего общего значения.
— А личность?
— Личность отвечает лишь Богу, и если Богу ответ понравится и Ему будет угодно, то Он может повлиять и на всех, и тогда может быть люди не будут убивать и не будут убоину есть.
Иные ответы Ляли в вопросах отношения личности к обществу кажутся с первого раза почти циничными в смысле равнодушия к жизни общества, но стоит ввести кроме личности и общества третье понятие, Бог, как вся ее «пассивность» исчезает:
212
тогда оказывается, что отношения личности и общества должны быть просто любовными, что капитал и война сами по себе неизменны и неизменяемы теми же средствами, т. е. войной и капиталами; напротив, изменяющая сущность человеческих отношений есть любовь, а любовь невозможна без Бога.
В семье N. за Гитлера стоит единственный Дима, советский мальчик, несоветские элементы семьи все за англичан (европейскую демократию). Так странно выходит, что кто за фашизм, тот и за коммунизм, и за отечество, и, конечно, верит в перемену к лучшему от победы коммунизма-фашизма.
Ляля стоит, конечно, ни за то, ни за другое, потому что перемена в обществе может быть лишь через Бога. Меня же, при всем понимании Ляли, при всем сознании легкомыслия наших спорщиков, почему-то тянет к Гитлеру, и я чувствую даже, как от глупости своей у меня шевелятся уши, и все-таки радуюсь его победам и даже радуюсь, что СССР теперь вступает в границы старой России.
Мне спорить невозможно против демократии, потому что в моем багаже нет ни одного умного слова за Гитлера. И если самому себе добраться до своего окончательного и неразложимого мотива, то это будет варварское сочувствие здоровой крови, победе и т. п. и врожденная неприязнь к упадничеству как пассивному, так и нашему активно-интеллигентскому в смысле сектантских претензий на трон. Отчасти я не люблю интеллигенцию именно за эту упадническую претензию, отчасти, как Ляля, за подмену Бога человеком, отчасти за скрытый лицемерно в ней самой «большевизм» (ныне почти пережитый)…
Возможно, мое «за Гитлера» есть мое отрицание нашей сектантской интеллигенции, но, возможно, и как результат веры моей, что Бог не совсем равнодушен к человеческой крови и сочувствует крови здоровой.
3 Июля. У Ляли основной мотив жизни — это обет целомудрия и с ним в
