постоянной борьбе неудержимое стремление к близости с человеком. И потому жизнь складывается в жажду любви и к совершенству любви, к целомудрию плоти. Лялино

213

целомудрие, вероятно, есть совершенство и, наверно, уже рождается в человеке не от одного безбрачия.

Говорил с Лялей о личности в женщине, той личности, которая смущается перед бездной, в которую она должна броситься и раствориться, принимая деторождение. Я при этом вспомнил состояние оглупения, через которое проходит художник, создавая что-нибудь новое (рожая).

— Ты пойми, мой милый, раз навсегда, что в любви нашей ты начинаешь, а я иду за тобой, и мне хочется почти всегда, когда тебе захочется, если же не захочется, все равно я пойду.

Ляля до того женственна, что при начале всякого дела ее надо насиловать, и даже, чтобы она вовремя встала, с нее надо стащить одеяло.

4 Июля. Телеграмма Левы с назначением дня обмена квартиры и пр. расстроила меня, и я думал о Finish, том страшном, когда он зачеркивает и все предыдущее хорошее. Так вот и Ефр. Павл., и Лева своим последним выступлением перечеркнули всю прошлую жизнь с ними, и от прошлого у меня остались только книги и ничего для себя. В этом же и есть весь ужас смерти, и с этим борется христианин.

И вот почему я стал на путь с Лялей.

Ляля почувствовала некоторое охлаждение с моей стороны и, желая проверить, сказала мне при обычных вопросах «любишь — не любишь», что теперь она любит меня, но за будущее обещаться теперь не может и только одно обещает, что не будет обманывать. Я ушел от нее с больной головой и то ли от головы, то ли от слов ее не мог всю ночь уснуть. Расставаясь со мной, она сказала: «Перекрестись», но я назло ей не стал креститься и отдал всю мою святую Лялю на растерзание сомнений. И когда мой идол был растерзан и я остался один в пустоте на погибель, то вдруг почувствовал, что пустоты нет, что кто-то со мной. Тогда я перекрестился, как велела мне Ляля, и почувствовал радость. Ляля вернулась ко мне. И я открыл окно, стал на колени, прочитал «Отче» в свете утренней зари. И когда

214

настало утро, лег в постель Ляли, все ей рассказал, и она уверила меня, что любовь ее ко мне связана с обетом Богу.

Приехала Нат. Дм. Удинцева для переписки «Лесной капели». Работаем втроем. Жара.

5 Июля. Утром в постели мирились.

6 Июля. Под вечер в ожидании А. М. Коноплянцева с Лялей и Нат. Дм. Удинцевой пошли в далекий бор, и у нас с Лялей начался во время грозы спор. Ляля налетела на меня со своей злой диалектикой, я — просто орал на нее. Этот спор продолжался всю ночь, и помирились мы только на рассвете. (В споре мы расставались друг с другом, а когда помирились, то любви от этого расставания прибавилось.) После оказалось, что весь сыр-бор загорелся из-за того, что я рассказал Нат. Дмитриевне о непонимании друг друга Нат. Аркадьевны и Аксюши. При этом я, как показалось Ляле, ядовито, с раздражением изобразил Нат. Арк. (сорока), ее непонимание природы-народа и сочувственно отнесся к Аксюше. Спасаясь от ревности возмущенной Ляли, я убегал из плана в план, чтобы выяснить чистую идею, но Ляля налетала во все планы и, раздражая меня, сбивала и путала мои мысли. Под утро только Ляля, очень страдая, пришла в то свое состояние спокойного отчаяния и ясного раздумья, когда я, покоренный, отдаюсь полной любви к ней. Есть, я знаю, такая Ляля, с которой спорить нельзя, но эта Ляля страдающая.

В этом споре выяснилось, что моя «природа» (и народ) похожи на фашистского бога-идола, что я до конца одинок, что я не знаю страдающего Бога, что чувство природы возможно без знания имен существ. Эту тему о моей природе и народе моем и о чувстве природы городского человека, никогда не выезжающего за черту города, надо в ближайшее время глубоко продумать.

7 Июля. День провели с А. М. Коноплянцевым.

Спор — это война. Если бы можно было всегда говорить правду друг другу и в то же время поддерживать царственное

215

состояние души, то споров бы не было. Но чтобы предупредить спор (поломку, ремонт), нужно знать, а горе в том, что чувствуешь раньше знания, и только чувствуя — ничего не можешь сказать. Сейчас я думаю, что глубочайшая причина нашего спора была не совсем в том, что Ляля была задета…

8 Июля. Записывая сегодня 7-е, поглядел на Лялю, и оказалось, она не спит. Я рассказал ей о «профилактике», споре-войне и пр., и она ответила, что все неверно, а верно только, что на время спора любовь подменяется каким-то своим личным идолом. А профилактика должна быть в памяти о нашей любви, о том, что если к любящему обратиться — тот всегда поймет, и спора не будет. И его не должно быть никогда.

Я отвык от курения недавно, пользуясь силой самовнушения, точно так же надо воспользоваться силой самовнушения для прекращения споров. Начинаю это внушение и буду повторять его, как молитву, считая, что это самое главное.

Написав рассказ, я сказал, не думая о читателе, а только о себе, как мне самому показалось, я сказал с восхищением: «Хорошо!». Другой же не о себе думает, а о детях, для которых написан этот рассказ, и тоже с точки зрения читателя говорит: «Хорошо!» Никогда я не думал о читателе, а мне часто говорят: «Вы должны знать, для кого вы пишете». Странно, что я, не думая о читателях, гораздо меньше ошибаюсь, чем те, кто о них думают. Почему?

Послана с Аксюшей «нота» Леве и Павловне о раздельных делах и обмене жилплощади. Впервые не скребло на душе. «Лесная капель» в переписке.

9 Июля. Дождливо, пасмурный день. Благополучие в полях. «Лесная капель» переписывается. Раз. Вас. очень хвалит «Капель», а там кто ее знает.

Постепенно вхожу в строй жизни порядочного человека и кончаю с одиночеством. В отношении сыновей пришел в совершенную ясность: долой торговлю — им-то какое дело. Буду

216

просто гнать и диктовать свои условия. Охоту и всякие причуды одиночества и самовольства бросаю. Ляля — моя охота, и в ней все. и к ней все, начиная от первого сознания, потому что всякий порядочный человек должен отдавать всю свою добычу в распоряжение жены. Моя же личность именно и должна остаться в любви. Надо помнить на этом пути, что есть еще множество такого, чего я не понимаю вследствие своего долгого одиночества.

10 Июля. Величайшая гроза. Проливной дождь. Четверо нас работает над «Капелью» (Разумник, Нат. Дмитр., Ляля и я). Чтение «Фацелии» покоряет Наталью Аркадьевну, до этого она имела только религиозное влияние, теперь литературное. «Значит, я жила как Александр Николаевич, то есть за черту своего кругозора не выходила». Радость Ляли.

Когда из народничества выпала скорбь о несчастном (о мужике), то оно превратилось в эсерство, т. е. вышло из сферы моральной и вошло в политическую аморальную сферу.

Александр Васильевич, Александр Михайлович — особый тип и единственный по устойчивости в нашей культуре. И странно, что когда догадаешься: это попович! бывает то же самое, как когда догадаешься: это еврей! (Общее в том, что те и другие в прошлом имеют за собой религию, и в настоящем это свое превосходство используют для практики, т. е. выгодная подмена.)

11 Июля. Разумника проводили в Москву. Как хорошо остаться одним. Но ничего не вышло: Ляля начала игру «любишь — не любишь», и слово за слово: «Если ты уйдешь в пустыню — я уйду к Александру Васильевичу». Но особенно плохо было, когда на мою претензию какую-то на что-то, она дала мне понять, что с этой претензией я просто смешон. Она это хорошо поняла и всеми средствами старалась меня уласкать и унежить. Ничего у нее не вышло: горб мой все рос и рос. О, этот горб проклятый…

12 Июля. Петров день. Вышел рано чуть-чуть огорченный в «пустыньку». Старик удил карасей, и мне вспомнилось время,

217

когда я тоже по утрам рыбу ловил, и понял, у Ляли эта «пустыня» единственная соперница и представил себе, что может быть Ляля не конец моей пустыни, а только оазис…

Вечером слово за слово о том, что она «не хозяйка» («я -хозяйка»), и пошло, и пошло.

После часу ночи она повела меня под расстрел, и на рассвете при звезде утренней мы восстановили любовь и потом, вернувшись, зазябшие, мокрые от росы, залегли греться в постель. Тогда я впервые почувствовал возбужденье через мысль: это сверху исходящее чувство плоти, а не снизу.

13 Июля. В 9 ч. приехали сыновья, и мы холодно написали соглашение.

Вечером после дождей парная субтропическая природа. Восхитительная любовная прогулка, купанье. Приезд Попова.

15 Июля. Сегодня едем в Москву подписывать обязательство.

Не забыть о «расстреле», что (под звездой утренней, и пониже маленькая, а земля брачная, парит, и аромат, и теплое дыханье, и когда рассвет — туман над оврагом теплый, и первая птичка и последняя, кукушка) после того состояния дома страстное желание быть ближе к ее телу, и когда стал ближе, то тело в руках плавится и подается в глубину, и страсть сверху, как бы от духа, как бы совсем другое в сравнении с тем, что бывает от похоти. И эта верхняя страсть зажгла и ее. Значит, она вообще загорается только от такой высшей страсти, исходящей из идеального чувства: и тут она есть она, а без этого она — «священная проститутка».

Валентин Филимонович спросил ее, как она терпит, что приходится всегда быть вдвоем и не испытывает ли она одиночества. Она ответила, что чувство одиночества является теперь реже, чем когда-либо, а что вдвоем, то это мы угадываем, когда кому надо остаться одному.

Психология «расстрела»: 1) страх от возможности утраты и через это пропади весь этот спор, и пусть я во всем виноват, и

218

даже если она виновата и у нее дурной характер — пусть! я это беру на себя.

NB. Ее вина в том, что она пустяки возводит в принцип и начинает этим принципом бить в душу. Она виновата, но от ударов душа освобождается от оболочки, и тогда становится широко, и всякая вина, ее или моя, становится мелочью. В этом и есть сущность «расстрела», что становится больше не страшно, что «не в том дело».

Счастье в том мое, что Ляля это мое состояние хорошо понимает, что сама с проклятием бросает оружие, всю себя земную и сливается со мной: убивающий как бы сам себя убивает, чтобы соединиться с душою убитого. И