описано то, что стало теперь за спиной и так близко еще, что и не видно.
Любовь стыдливая.
Любовь бесстыдная.
Родственное внимание создает на земле святую плоть.
1 Февраля. Пришла В. Д. = Веде = Веда и сразу, одним взглядом определила, что я со времени нашего последнего свидания
28
духовно понизился. Она очень взволновалась и заставила меня вернуться к себе и даже стать выше, чем я был в тот раз. Это за-бирание меня в руки сопровождается чувством такого счастья, какого я в жизни не знал.
— У вас была с кем-нибудь дружба? — спросила она.
— Нет, — ответил я.
— Никогда?
— Никогда, — и самому даже страшно стало.
— Как же вы жили?
— Тоской и радостью.
Аксюшу она тоже сразу покорила, и так мы отправились путешествовать в неведомую страну вечного счастья. Теперь все пойдет по-другому, и я знаю твердо, что если и тут будет обман, я умру.
А впрочем, позвольте, кто и когда меня в жизни обманывал?
— Уверчив, — сказала Аксюша. Но как же иначе, как не на риск можно было в моем положении выбиться в люди? Рыба и та в поисках выхода тукается о сетку и, бывает, находит выход. Я тукался множество раз, и мне было иной раз очень больно, но какой же другой путь был для меня, как «не уверяться»? И вот я дотукался, вышел на волю и, не веря открытой воде, говорю о возможности обмана и смерти. Какой же вздор! Смерти нет, я не умру.
— Аксюша, — сказал я, — ты знаешь, я обещался во всем открываться (Веде). — И хорошо сделали, она вас приведет к хорошему. — Но за что мне такое счастье? — Это Бог делает за вашу правду, за ваше добро Господь ее к вам прислал.
2 Февраля. Изучая письмо Веды, нашел, что логика ее не покидает ни на мгновенье: очень умная, а я совершенный дурак («уверчив»). Но вот выступает контролер доверия Разум и спрашивает: «А если?» И какая кутерьма поднимается, и «сладкий недуг» исчезает в одно мгновенье, и все лучшее, чему я радовался в «сладком недуге» становится доказательством обратного. И вот как посмотришь «с холодным
29
вниманием»43 (не родственным) так сразу и становится ясным, что то мое одиночество, на которое жаловался я новому другу, и было и есть средство моего спасения, и разгадка для всех удивительного, что такой мог сохраниться в Советском Союзе.
Получена машинка и удивительное совпадение, что машинка явилась, и вместе с ней и Разум пришел с его вопросом: «а если?»
3 Февраля. Странно вспоминать эту самую Веду, когда она, в первый раз увидев меня, предложила свою дружбу и когда я ей ответил: «Давайте лучше говорить о работе, а не о дружбе». Я ли это был тогда?
Теперь же она предлагает Разумнику распространить «Погорелыцину»44. И Разумник откланивается и потом мне говорит: «А если?»
— Но разве, — говорю я, — вы не видите, какая она?
— Вижу, да, но все-таки: «а если?»
— Но так ведь, если думать всегда о «если» — с места нельзя двинуться.
— Почему же, вот Аксюша: она несомненно не «если».
Когда же она явилась, то неописуемый ужас охватил меня за себя, за возможность из-за какой-то химеры пропустить свое счастье: из-под «если» ведь уж больше никогда не встанешь, тогда жизнь останется лишь как «и прочее время живота моего»45. Ночью ужас от такой возможности охватил меня, и я написал «Мое рождение».
Как же не понять, что такой человек и должен быть со странностями, и должен из себя выпрыгивать навстречу «хорошему» человеку.
Она сказала: возраст тут ни при чем, это своего рода паспорт. И еще в другой раз сказала о дружбе, что слово употребляется иногда, как отрицание чего-то, и что наша дружба не в смысле отрицания.
А, по-моему, первое правило — это что любовь надо найти и путь к этому дружба, что же касается всех прочих сомнений, тo это лишь другая форма «а если?».
30
Часто ей говоришь, кажется, что-то очень значительное, а она слышит — не слышит: это значит — она слышала это от кого-нибудь раньше.
Замирает в серьезной задумчивости, спросишь о чем-нибудь, и она словно придет откуда, засмеется открыто и от своего же смеха покраснеет.
5 Февраля. Мое рождение (1873 г.)
Гебурстаг. <3ачеркнуто: Договор. >
После каждой новой встречи Вы чем-нибудь возвышаетесь в моих глазах, и чем-нибудь я перед самим собой становлюсь все ниже. Не только архивы мои, дневники и т. п. теряют былую значимость, но и книги мои написанные падают в моих глазах и последние остатки вкуса к славе исчезают. Предвижу, что на этом пути Пришвин, каким он был, может и вовсе кончиться. В присутствии Вашем я лишаюсь даже последнего своего дара остроумно и весело говорить, самоуверенность моя исчезает.
Напротив, все что Ваше в моих глазах вырастает и даже некоторые, раньше, казалось, некрасивые внешние черты лица преображаются и становятся для меня дороже красивого (родинка отцовская).
Мне бы хотелось эту любовь мою к Вам понять, как настоящую молодую любовь, самоотверженную и бесстрашную, и такую бескорыстную. Могу ли? Я хочу понять возвышение Ваше в моих глазах, как силу жизни, которая может воскресить меня. Я хочу быть лучшим человеком и начать с Вами путешествие в неведомую страну не когда-нибудь и в чем-нибудь на поезде или в самолете, а завтра же и не уходя никуда. Мы обдумаем вместе радостно путь нашего путешествия, обсудим все его детали и уговоримся выполнять все, что надо, неуклонно и строго.
В Вашем существе выражено мое лучшее желание, и я готов на всякие жертвы, чтобы сделать Вам все хорошее и тем самому выше подняться и [вырасти] в собственных глазах. Все, о чем я говорю, вышло от Вас, и я не хочу лицемерить и спрашивать Вас о том, согласны ли Вы со мной путешествовать в неведомую страну. Это не от меня идет, это я Вам отвечаю, что я
31
согласен и пишу это Вам, как выражение обязательств со своей стороны. И я подписываю договор.
Автор «Корня жизни». Михаил Пришвин, в день своего рождения (23-го Января* 1873 года).
7 Февраля. Веда превратила мой Geburtstag в день именин. Но водицы (холодной), о которой писал в «Командоре» я все-таки изрядно хватил. Чего стоит одно то, что вскоре после моего взволнованного чтения она сказала о возможности проверки моего чувства тем, что будет призван 3-й секретарь, и, если при этом опять возникнет роман, то и окажется, что хотя моя любовь и возвышенна, и героична, и все что угодно, только безлика. Это не только «вода холодная» — это раскрытие всей моей любви, изображенной в «Кащеевой цепи». Похоже даже, что она не только холодной водой окатила, но вытащила из меня на солнечный свет какую-то старую залежалую шубу, повесила на забор и принялась выхлестывать из нее моль. Сознание, как молния, простегнуло меня сквозь всю жизнь, но она была расположена принять меня всего, каким я у нее за это время сложился. И потому никакого стыда я не почувствовал, напротив! Проще самого простого она позволила себя поцеловать, и самое главное, рассказала мне о себе все самое сокровенное. Больше дать нечего: все! И все так просто и ясно, и в то же время «Geburtstag» был разгромлен до конца. (Припоминаю, что после разгрома «Geburtstag’a» я даже пролепетал в полном смущении о своем «приданом», что я не с пустыми словами пришел к ней, а принес и талант и труд всей жизни, что талант этот мой идет взамен молодости. «А я разве этого не знаю? Я первая обо всем этом сказала и сразу пошла навстречу».)
Вообще похоже было, что экзамен я сдал на 3 (удовлетворительно), но она сумела уверить меня, что это же и слава Богу, что может быть тройка-то и к лучшему, и жить с ней по нашему-то времени может быть и лучше будет, чем с пятеркой. Замечательно, что в этом любовном объяснении деятельное участие принимала Аксюша, что самое предложение («Geburtstag»)
* 23 января по старому стилю.
32
было прочитано предварительно Аксюше! Вообще же введение Аксюши в роман меня как-то высоко поднимает над тройкой, этим я горжусь и выправляюсь. А когда мы все трое, с Аксюшей во главе, на радостях хватили водки и стали весело хохотать, мой стыд совершенно кончился. Так мы все трое смеялись и радовались, все трое в чем-то чрезвычайно похожие и близкие: и глупенькие, и пьяненькие, и замечательные. Самое же главное, что до того был предрассветный час, и мне чудилось, а теперь на рассвете нашей дружбы стало показываться все, как есть, и жить захотелось больше, чем раньше.
К 7-му Февраля
Когда я Аксюше сказал, что Веда мне сильно нравится, и прочитал ей «Geburtstag», она мне так ответила:
— Помните, эта женщина прислана Вам, М. М., и она Вас приведет, куда следует: за вашу доброту она Вам прислана. Почему мы знаем, может быть наступает страшное, трудное время, и душа Ваша становится на место.
Дни 3-4 Февраля были самыми трудными, я ужасно страдал. Разумник рассказал мне о женщине, которая вышла замуж за человека, подлежащего исследованию, 8 месяцев спала с ним, все выведала и предала. И под влиянием рассказа, не видя Веды, я поставил вопрос «а если?». И когда 4-го она спросила Разумника о «Погорелыцине», тот ей не ответил. — Почему? — спросил я. — А если? — ответил он. Ночью под 5-е я в ужасе проснулся: я представил себе, будто спросил ее об «а если?», и она от меня ушла. И ничем уже стало невозможно исправить малодушие: ушла, не придет никогда, и мне останется «и прочее время живота». Вот тут-то все во мне закричало: «Спасать, немедленно спасать!» И я написал тут «Geburtstag». И как мне казалось это хорошо, и легко, и верно, будто «Да воскреснет Бог!»46 прочитал. И как я люблю в себе это чувство покаяния, из которого воскресает мой настоящий человек. Надо было бы ей к себе, в свой счет поставить это покаяние: как мог я дойти до такого покаяния, если не полюбил бы ее как единственную. Она же забыла это, когда выслушала «G» и сказала о «третьем секретаре».
33
9 Февраля. Она пришла желтая в лице: ночь не спала точно так же, как и я ночь на 7-е, и тоже из-за того же «а если?». И мне-то, мне, после всего, принесла доказательство своей невиновности47. И опять 9 часов в обнимку, душа к душе. Что касается работы, то раз такой…
