от нее ребенка, а ты как будто не хочешь, почему ты не хочешь?» И то, что при аборте я возвращу себе радость к путешествию на Иссык-Куль, — эта мысль ее угнетала: значит, она хотела иметь возле себя мужа, а не путешественника или писателя. Все это я тоже почувствовал вчера на одинокой прогулке, и через это луч света упал на то слепое мгновенье, когда я утратил сознание на мгновенье и поступил, как мужчина: это мгновение не было слепым, я тоже, как и она теперь, тогда в тайне своей тоже хотел. Сознав это, я почувствовал радость и готовность встретить все трудности на этом пути и даже смерть ее. Мне стало, как было в Ельце перед расстрелом155: поняв близость смерти, я вдруг стал совсем спокоен и пошел, куда мне указали, к забору.
18 Октября. И вот, когда испытание наше кончилось столь блистательно для нашей любви, и я прочел ей дневник, она особенно обратила внимание на «бесплотное зачатие» и, обнимая
294
меня, дивилась, как это можно говорить и [человек] все понимает.
— Наверно, — говорила она, — это самое большое счастье, какое только может испытывать женщина. Она рассказала, что этой ночью в полусне ей было огорчение от мысли о том, что ребеночка не будет. Мучилась она этим, горевала, но вдруг вспомнила, что я же и есть ее ребенок, и очень радовалась.
Начало лекции. Много ли времени нужно, чтобы увидеть: взглянул — вот и все. Другое дело свое видение представить для других людей в понятных словах — вот для этого нужно и время, и опыт, и мастерство.
Подсобная работа. 1) Детфильм: «Неодетая весна», или «Мазай», или «Дом на колесах». 2) Журнал «Погода». 3) «Моя жизнь» в Деткино.
Новые люди. В санатории «Узкое» скука смертельная, потому что больные как малознакомые между собой люди боятся друг с другом свободно говорить. Говорят, на этой почве вынужденного молчания выработался тип людей, не способных вести беседу, и это вовсе не тупые люди, иногда даже очень одаренные, но беседу вести не могут. К этому надо прибавить, что время создало теперь еще и говорунов на официальные темы, ораторы, каких раньше не бывало, и писатели. Даже Замошкин размахнулся юбилейным фельетоном о Сергееве-Ценском совершенно в духе такого говоруна-специалиста. Ляля сказала: «А сколько он этим добра делает!»
19 Октября. Любовь по существу своему непременно одна, только концы ее разные, на одной стороне обнажается любовь в себе, чисто духовная, на другой физическая: ему только бы выбросить семя, ей — только родить. Вся любовь, как вода, каждый берет из нее сколько может зачерпнуть своей посудиной. К воде приходят с ведром, к любви — с душой, бывают и ведра побольше и поменьше, а уж души! вот оттого все по-разному и понимают любовь, что каждый вмещает в себя сколько-то и
295
о своем говорит. Я же, мои друзья, хочу вам говорить о всей любви, как будто я пришел на берег океана.
Так вот отчего все бывают так глупы, когда говорят о любви: это оттого, что о любви говорят они лишь в меру своего опыта. Речь идет об океане, а они говорят каждый только о том, что мог он зачерпнуть своей личной посудиной. Выхожу, друзья мои, на берег, бросаю свою личную посудину в океан, складываю руки на груди своей, как складывал в детстве своем на молитве, и перед всем океаном, горящим в вечерних лучах, по-детски шепчу о своем личном: «избави меня от лукавого»156. Горит передо мной весь океан, я становлюсь на колени…
Вечером явились Мария Грациановна Дулькейт, Ольга Александровна Немчинова, киноредактор Воронов, Александр Николаевич, Володя Елагин.
Ляля ходила к Чагину и своим детским голоском высказала, как трудно жить М. M-у. Чагин обещал ей издать «Весну». Я рассердился и решил идти в политбюро и к Ярославскому.
20 Октября. Кончаю на Октябрь продвигать «Школу радости», чтобы перечитать материалы, вдуматься в план, сделать наброски. За октябрь уже сделано (с прошлым) в чистоту 50 стр., т. е. 20 стр. сверх плана.
Елагин просил меня написать рассказ о любви какого-нибудь мастера к своему делу. Я вспомнил то время, когда писал «Башмаки»157 (в 22 году): вон, когда я об этом думал! Сколько же с тех пор нужно было разрушить любви, чтобы сознать это теперь: по одной формуле Маркса без любви ко всему в мире -к родителям, к женщине, к своему мастерству — жить невозможно.
Визит к Новикову-Прибою. Удивительно, что совсем без образования, при очень маленьком таланте Алексей Силыч написал книжицу величиной с Библию158 и такую замечательную,
296
что ее перевели на все языки. Но мало того, он сумел себе отстоять в собственность большую, прекрасную квартиру, построить две дачи с мичуринскими садами, сохранить в себе доброту и веселость примитивного человека. Однако нам просидеть у него вечер было труднее даже, чем у Ставского.
Ночью, сравнивая свое положение, свой талант я почувствовал в себе силу и сказал: «Все мне — ничто, на все наплевать, но зато Ляля это мое богатство. — Да и плевать-то не на что, — тихонько спросонья ответила она, — у тебя только Ляля и есть».
Такая реплика была мне так неожиданна, что я растерялся и сказал: «Как же нет ничего, а талант, а слава?» На это она даже и не соизволила ответить, я и без слов понял ответ: «Талант! при маленьком таланте Новиков в сто раз богаче тебя. Слава! — к чему она, если даже ты сам не знаешь, где тебя славят». Горько стало мне на душе, но не за Лялю: она у меня неупрекаемая. Но если неупрекаемая, почти святая нашла для меня этот упрек: «У тебя нет ничего!», то, значит, я заслужил его. И мне вспомнилось положение Л. Толстого, и в этом высоком его положении тоже какая-то сокровенная правда Софьи Андреевны и тот же упрек: «У тебя нет ничего», т. е. нет необходимой доли внимания к материальному миру, в котором ты должен определиться, как хозяин, как муж и отец.
Множество детей, большие заботы о материальной стороне славы своего мужа, природно-женская одаренность и страстность в хозяйстве, графский титул, устремление всей интеллигенции в сторону государственного и общественного саморазрушения создали ореол святой правды вокруг Толстого и унизительной жадности вокруг Софьи Андреевны.
Но вот Ляля, почти отрешенная от земного мира, почти монахиня, как только стала в положение матери (я для нее теперь ребенок), так ощутила некоторую страстность к вещам необходимости и некоторое раздражение ко мне, столь бесстрастному к житейской материализации своего таланта.
К счастью, я не Л. Толстой, и Ляля ошибается, в мою этику входит необходимость внимания и к этой стороне жизни. У меня было довольно для скромной жизни и оттого я мало уделял внимания в эту сторону, хотя ведь я же один без всякой
297
помощи себя обеспечил, Ефр. Павловну, устроил детей и теперь стараюсь… Да, но я все-таки не умею легко взять свое же заслуженное, материально я стою много ниже положения, соответствующего моему таланту. И я слишком барин, слишком художник, слишком ребенок, слишком чудак.
За обедом Ляля не то по доброте своей бесконечной, не то по влюбленности, воскликнула: — Мама, ну, какой же у него прекрасный характер! — Не знаю, — ответила сумрачно теща, -человек, конечно, хороший, но характер… не знаю.
Теща, думаю, более права, чем Ляля, теща ведь смотрит со стороны. Дело в том, что я счастлив и это выправило мой характер: в сторону Ляли мой характер всегда хорош, я всегда весел. С другой стороны, и Ляля обращена ко мне лучшей стороной своего характера. И у нас всегда будет так, будто у нас обоих отличный характер, вернее, до тех пор будет, пока будет любовь.
У москвичей настроение никуда не годится, некоторые думают, будто наши меры взяты с немцев и что немец способен выдержать то, что русскому невмочь. Другие дальше идут: что будто бы для Гитлера сознательно подготовляется страна, как колония. Слух о передвижении войск наших в Румынию (для войны с Германией), что Гитлер в один месяц… и т. п. вздор всякий.
Прочитал Ляле о ее горьком замечании: «у тебя нет ничего, кроме Ляли», и она, как всегда в таком случае, когда я хочу подвести ее к какому-нибудь житейскому закону, все рассеяла: она не хотела сказать, что я был невнимателен к жизни, нет! я в литературном отношении сделал не меньше Силыча, но что меня ограбили свои и оставили ни с чем.
22 Октября. Был Осипов из «Смены» и демонстрировал свою «веру?»
— А что, — спросил я, — в самом деле он так верует?
— Нет, — ответила Ляля, — тут до веры не доходит, но он верит в то, что надо верить, и за это «надо» готов даже сложить голову.
Не верил, но сложил голову за то, во что надо верить.
298
Александр Васильевич прислал ответ на письмо Ляли к нему с «Фацелией» в доказательство высоты своего чувства. Но Александр Васильевич раскритиковал «Фацелию» и распростился с женой до встречи в Царстве Небесном.
— Эх, Александр Васильевич! прожили вы с Лялей столько лет и не поняли, что она не женщина в Вашем смысле и Ваши притязания к ней грубы и недостойны ее существа. И если Вы действительно верите, что встретитесь с нею в загробном мире, то Вы или не узнаете ее, или же, узнав, впервые познаете и устыдитесь. И о каком «копытце» помышляете Вы, когда читаете «Фацелию»? К Вам, лично к Вам возвращаю я это копытце. Если же Вы вспомните прошлое и что Ляля хоть на короткое время была «женщиной», то ведь Вы знаете, какая она жалостливая: каждого, кто ее растрогает, кого она пожалеет и приголубит, как мать всего живущего…
23 Октября. Первый зазимок.
Наша ласка, когда-то страстная, теперь становится просто любовной игрой, от которой, если надо будет, легко отказаться. И вот, когда прошла для всех обычная иллюзия влюбленности, у нас оказалось — это была вовсе не иллюзия, а средство сближения, самознания, духовного саморазвития и обмена. После этого периода Ляля стала матерью мне, и я вновь родился, весь, по-новому стал жить, забывая даже о своих привычках. И даже характер во мне переменился, и весь я насквозь стал не таким, как был.
Ляля сказала: — Ты только шевели меня, умей своими вопросами вызывать из меня мысли, и ты удивишься тому, что я могу тебе дать.
А у меня это уже само собой давно сложилось, что Ляля знает все, и я давно
