никого русских — мы с Лялей — и довольно: рано или поздно ли Россия восстановит свою начатую культуру. Поняв это, я перестал заноситься и на евреев стал смотреть снисходительно, беззлобно.

327

И вообще, чего тут заноситься-то, разве есть в нашем отрезке времени какое-нибудь мерило всем нашим талантам?

8 Декабря. Утром, когда Ляля вставала, я ей сказал:

— Такое чудо я вижу в нашей встрече, что думаю, недаром это, и у меня растет уверенность, раз мы сошлись, то потом непременно русские люди как-то в чем-то сойдутся, и восстановится начатая нашими отцами культура.

— Не знаю, — ответила Ляля.

— Ты не можешь не знать: раз мы сошлись, среди нас…

— Это я знаю, но я не знаю, здесь ли, на земле совершится то, о чем ты говоришь.

— И здесь на земле и на небе, — сказал я, — разве ты не знаешь, что нет черты, разделяющей небо и землю, как нет черты, разделяющей мое сегодня и завтра (земля и небо), сегодня и завтра нераздельны, потому что вчера мы спасены. Выброси, наконец, эту вредную черту, придуманную для сознания дикарей. Все начинается здесь, и совершается здесь, и продолжается в вечности, хотя самой земли может быть и не будет. Давай жить, чтобы сегодня независимо от того, что случится, мы видели свое завтра.

Я рассказал Евг. Ник. как мы работаем с Лялей.

— Да, — ответил он, — какое великое счастье иметь такого друга.

— Дорого стоит такой друг, — сказал я, — надо уметь и взять его и хранить, а это жизни стоит.

Мы ходили с Караваевой смотреть, как она строится. Встретили М. Г. Громова и вместе с ним нашли свой участок. Вечером спорили с Лялей, брать нам участок или подождать. Спорили и расстроились. Убедился, что нервы у меня слабеют, хотя я сам внутри в главном крепну. Это происходит от трудности перехода к новому состоянию моему жизни в двух лицах: я привык отдыхать и набираться духу в одиночестве.

Ляля требует для себя волевого воздействия (послушания), потому что когда-то ею овладело желание спать-умереть и она сама не может преодолеть это состояние.

328

9 Декабря. Ходили в С. Рузу устраиваться, знакомились с Замоискими: наладили чертей устраивать нам пустыню спасения. Берет сомнение в правильности поступка…

Любовь похожа на море, сверкающее цветами небесными. Счастлив, кто приходит на берег и очарованный согласует душу свою с величием всего мира. Тогда границы души бедного человека расширяются до бесконечности и бедный человек понимает тогда, что и смерти нет и нет того, что называется у бедных людей сегодня и завтра. Исчезает тогда эта черта, разделяющая всю жизнь на «тут» и «там». Не видно «того» берега в море, и вовсе нет берегов у любви.

Но другой приходит к морю не с душой, а с кувшином, и, зачерпнув, приносит из всего моря только кувшин, и вода в кувшине бывает соленая и негодная.

— Любовь — это обман юности, — говорит такой человек и больше не возвращается к морю.

Где два-три собрались, там не только Христос рождается, но и осел, который несет на спине своей багаж любимого человека. Где два сошлись, там к своему Хочется присоединяется Надо в смысле повседневного: люби ближнего, как самого себя. Творчество поглощает всего человека, и с его Христом, и с его ослом. В сущности, «осел» не есть просто герой труда, а это есть необходимость внимания к другому (ближнему). Вот в моей семье внимание было у них на мне, а у меня на себе. Вышло так, что им было такое положение выгодно: из этого проистекало благополучие, и отсюда разложение, безморальное состояние…

Стою в раздумье перед тем, что случилось, и вот именно, что оно случилось, произошло или вышло как следствие всех предыдущих моих поступков, и есть первый предмет моего размышления. Оно вышло из того, что я, создавая дальнему, неведомому мне читателю радость, не обращал внимания на своего ближнего и не хотел быть ослом для него. Я был конем для дальнего и не хотел быть ослом для ближнего. Но Ляля пришла, я ее полюбил и согласился быть ослом для нее. Ослиное же дело состоит у человека не просто в перенесении

329

тяжести, как у простого осла, а в том особенном внимании к ближнему, открывающем в нем недостатки с обязательством их преодолеть. В этом преодолении недостатков ближнего и есть вся нравственность человечества, все его ослиное дело.

Но если человек, имеющий коня, согласится променять его на осла, не зарывает ли он талант свой в землю, не совершает ли он греха против самого Духа?

10 Декабря. У меня все для себя и самое лучшее, что только мне удается — мое. Я не делаю, а оно лишь мне удается. Она же все делает для другого, а во имя себя ей ничего не удается. «Cogito, ergo sum»* она переиначивает: «Верю в тебя, значит, я существую». Перед ней я чувствую себя виноватым и неоправданным. И молюсь Богу: «Дай мне, Господи, такую песнь, чтобы она меня перед ней оправдала».

11-12 Декабря. Углем на стене. К Тебе, Владыко, Человеколюбче, от сна восстав… Дай, Господи, мне меру всем вещам в Твоем Имени и рожденным в этой мере словам моим дай вечное дальнее назначение. И прошу о ближнем, чтобы Ты подчинил его мне в добром влиянии без моего человеческого насилия.

Это время пришло, но верю, что не мое это личное время, а всех, в ком жива совесть. Пришло время, просто будто хороший человек постучался в окно, и я, увидев его, позвал к себе, и он стал жить у меня, как друг.

И силы пришли ко мне, будто хороший человек шепнул мне, переходя к другому: встань…

«Пролетарий» в свете выстраданной народом современности есть существо прямо противоположное «нищему духом». Пролетарий — это неудачник, настаивающий на праве своего существования: ты меня породил, и я требую, чтобы ты давал мне средства существования. Вернее же, пролетарий — это неудачник, силой насилия преодолевающий свою неудачу. По-

*Cogito, ergo sum (лат.) — мыслю, следовательно, существую утверждение французского философа Рене Декарта.

330

беда происходит за счет порабощенного духа, а достижение и удовлетворение происходит в обезьянстве: оказывается, что у обезьяны, как у человека, есть мебель и зала, и кабинет, и культурная одежда, и в стеклянной вазочке культурный цветок. Ум пролетария в сравнении с человеческим умом такой же зло-обезьяний, как зло-обезьянья цивилизация в сравнении с культурой.

13 Декабря. Вечер, на котором прославились Замошкин и Меньшиков.

14 Декабря. Мелких писателей я, воспринимая их вообще, презирал и относился к ним свысока. Но довольно было в Малеевке присмотреться к ним, понять их в раз-личии, чтобы то чувство презрения прошло, и я стал относиться к ним снисходительно. Так, при направлении внимания с целью из массы, из типа выбирать личность человека исчезает национальное, кастовое, сословное и всякое групповое и типовое отталкивание.

Лучшее средство уничтожить поэзию — это заставить поэтов писать непосредственно на пользу государства, потому что существо поэзии направлено к спасению личности человека, а не типа его, рода, всяких групп, государств. Вот откуда и происходит вечная борьба поэта и лейтенанта.

Ляля говорит, что она теперь впервые счастлива, но не может преодолеть в себе лень как отцовское наследие. Она просит и меня помочь ей.

NB. Надо помнить это. И вообще каждый день независимо от работы, я должен думать о ней.

15-16 Декабря. Пришел к тому, что какая бы не была моя любовь, какое бы не вышло из этого мне унижение, я не унижусь, а возвышусь в конце концов, как все равно если бы пришла ко мне слава, и она не унизит меня, а послужит моему возвышению. «Во всякое время и во всякой вещи» я, в конце концов, «Я», а то, что кажется возвышением себя, как бы подъемом на гору, это есть возвышение через опыт жизни сознания.

331

Ложь ее непроизвольная, эта ложь родилась в разделении земли и неба, в лжи сознания черты между «здесь» и «на том свете».

Вот эта мысль, воспринятая мной в знаменательный день, и является основной в деле спасения Ляли. Именно этой мыслью уничтожается ее презрение к земному, гнилое чувство: «дотянуть бы эту жизнь хоть как-нибудь», а «там» начнется настоящая жизнь. Смутная какая-то, вытекающая из существа самой жизни потребность к соучастию в деле приближения себя к тому, настоящему (загробному) миру приводила ее к мысли о постриге. Конечно, ложь вытекала не из идеи пострига, а из того промежуточного состояния между жизнью и смертью, в котором эта жизнь отрицается существом жизни, следующей за постригом (смертью). Это состояние между небом и землей и есть состояние, питающее неизбежную ложь. Наше спасение от лжи должно состоять в признании конца, оставленного нами позади себя: мы уже умерли, и постриг наш уже совершился в смерти Христа. Предстоящая физическая наша смерть — это предстоящая всем нам обыкновенная операция — не имеет больше никакого существенного значения в движении самого нашего сознания. Никакого пострига больше не будет, мы уже состоим во Христе, преодолевшем смерть.

Мы находимся с Лялей в состоянии брачном не потому, что рождаем детей и работаем в поте лица (хотя и от того, и другого не отказываемся), а потому, что включаем эту нашу общую плотскую, земную жизнь в общий путь к Царствию Небесному, и по пути сами же мы, муж и жена, участвуем в деле преображения мира и достигаем радостного дня всеобщего воскресения.

До конца пребывания в этом доме начну биографию Ляли, имея целью восстановление ее личности. Ближайшая моя цель будет достигнута фактом ее горячего участия, в то время, когда эта биография станет автобиографией.

17 Декабря. Мы просто счастливы. И это чудо! Как можно быть счастливым в то время как… Невозможно, и вот вышло чудо, и мы счастливы. Значит, это возможно при всяких условиях.

332

Мороз -23°. Тишина, иней на солнце садится. Наверху над березами все-таки есть какое-то движение воздуха — там вспыхивают алмазами искры льда. И то же движение передается елкам: веточки как будто дрожат от холода.

18 Декабря. Стало теплеть. Вечером колхоз «Верный путь» сделал постановление, и мы стали владельцами участка на берегу р. Москвы. Председатель сельсовета Анна Кузьминична Волкова, председатель колхоза Пелагея Павловна, Вакханка, церковный староста, антирелигиозник Замойский и пр.

19 Декабря. Сильно болен Борисов, может умереть. Тяжело смотреть, как смерть поглощает человека и со стороны самого человека не видеть сопротивления…

20 Декабря. Я сказал: — Люблю тебя все больше и больше.

А она: — Ведь я же это говорила тебе с самого начала, что ты будешь любить все больше