С удовольствием. — Чего же еще, действуйте. — Не могу, кроме всего j этого я Адам, выгнанный из рая, Адам с заповедью работать над землей, но земля моя занята. Мне нужно всего только 3 десятины. Поглядите на массу людей нашей родины: все они бродят в поисках земли, спросите большинство из них: — Сколько надо? — и большинство ответит: «Всего три десятины». Вот я такой Адам и без земли жить не могу. — Вы обыватель! — В том смысле обыватель, согласен, что я мыслю образами, а вы не обыватель, — вы мыслите, допустим, понятиями. И вы можете от идеи прямо идти к делу: вас идея обязывает. А у меня не идея, а образ, и от образа к делу нужен какой-то люфт, срок или площадь в три десятины.
Умными люди не от книг делаются, но мы, ребята, комсомольцы XX-го века искренне верили в книги и очень много читали. От этого чтения взамен переживания собственная личная мысль попадала в чужую, как вкусная рыбка в железную консервную банку. Вот и мне было, когда я бросил все надуманное и стал заниматься только тем, что мне свойственно, будто вскрыл консервную банку, в которой был заделан мой талант к словесному искусству. Мне было, как будто пришла ко мне моя
368
желанная возлюбленная, которую я когда-то упустил, и я стал разбирать, почему я ее упустил; и когда понял, то обещался в этот раз уже не упустить и сложить свое поведение так, чтобы на этот раз эта возлюбленная на всю мою жизнь стала моей спутницей жизни.
Неужели же правда, что этот образ, который сейчас я даю на бумаге, люди усвоят себе и станут с ним жить, и он будет определять поведение многих…
Есть вещи и явления, названные кем-то когда-то и потерявшие в движении времени смысл своего имени. И вот весь труд писателя, бывает, сводится к борьбе за настоящее имя тому, что все знают и называют именем, потерявшим всякий современный смысл. В таком-то смысле я и требую от настоящего писателя, чтобы он был современным, а из имен, требующих раскрытия в отношении современности, это прежде всех слов любовь.
Дереву назначено стоять на корнях и расти вверх, животному двигаться, человеку же и стоять, и расти вверх, и двигаться, и особенно, как человеку, обнимать все сущее сознанием.
Нет, я не на корабле плыву в океан. Там на корабле есть и компас, и руль, и на всяком месте определяются с помощью звезд. Здесь же на моем пути только тропа, по которой шли люди один за другим. Не в океан я плыву, а лесною тропою иду в свое отечество в строгом согласии с теми, кто выбил своими босыми ногами эту извилистую тропинку. За то я так и люблю эти лесные тропы, что они отвечают внутреннему и непостижимому для полного сознания согласию с какими-то настоящими, определяющими движение людьми. Это чувство было у «* меня с колыбели, и мои бунты и мои открытия имели значение не больше тех исканий, на которые обречен путник, потерявший тропу.
5 Февраля. Мое рождение.
С утра удивительная картина древнего творчества любви… Я почувствовал, что только этим единством (любовью) можно
369
одолеть окаянство единичной воли, что наш коммунизм («внешний двор») и отличается от этого своим «материализмом», включающим веру в разум, способный найти «технику» осуществления любви независимо от доброй воли любящих.
8 Февраля. Определяю ошибку богоискателей и сектантов: у одних философия и поэзия подменяли веру, у других была вера, но не было свободы разума (философии и поэзии). Первым не хватало силы «отвергнуться» от себя (поэзия), другим силы «отвергнуться» хватало, но не было такой силы сознания, чтобы сделать свое богатство понятным, полезным и доступным для всех.
Между тем историческое настоящее таило в себе сокровенную задачу единства сознания и веры, осуществляемого прямым действием. Все сознавали, что это осуществит революция, но каждый не мог принять ее без себя и определял праведность революции признанием ею себя.
— Вы революцию ждете? — спросил я Мережковского.
— В ближайшее время, — ответил он.
(Записаться в партию эсеров27.)
«Капернаум»28 и я в нем изобретаю себе второго Адама29.
— Вы на какой платформе?
Я смутился.
— На христианской или языческой?
— Сам не знаю, — ответил я.
— Ну, конечно, на христианской, — [поддел] Ремизов, — он ведь охотник и только из-за этого не хочет в христиане.
И рассказал Вяч. Иванову очень искренним тоном о своем втором Адаме и что я землю ищу.
— Это искренно, это не придумано?
— Очень искренно, — ответил я, — дайте мне мою землю, и я буду выполнять все заповеди, и тогда я буду иметь свободу разговаривать о всем, что вы хотите. Я — второй безземельный Адам.
Вяч. Иванов взял меня под руку и подвел меня к известной Анне Рудольфовне Минцловой, как я после узнал, великой
370
оккультной подвижнице и пророчице. Это была женщина лет 45 с крупными чертами лица и сама крупная дама. Она пила за столиком сельтерскую воду и предложила мне тоже этой воды.
— Вы расскажите о втором Адаме, — сказал Вяч. Иванов.
И ушел. Я же постарался рассказать так, будто действительно от этих трех необходимых мне десятин зависела вся моя вера: я работы ищу.
— А то что это, — говорил я, — все говорят о Боге и ничего не делают, пишут стихи и не верят в них как в оправдание. Я, посмотрите на меня, человек здоровый и здоровье люблю, я хочу оправдать себя.
Она молчала. Стало тягостно. Я спросил:
— А вы что думаете сейчас о моих словах?
Она взяла мою руку, пожала руку так, что у меня по руке побежали, казалось мне, точно так же, как в стакане сельтерской воды, пузырьки.
— Вы нам близки, — сказала она.
Глава «Черный араб» о том, как я вырвался на свободу30 от богоискателей и от «Русских ведомостей». Изобразить страсть мою к земле.
При моем первом свидании с Горьким* в Финляндии меня поразило лицо — фотография, особая тема.
В первый раз, когда я встретился с Горьким и говорил с ним долго в обнимку, из всего нашего разговора больше всего мне дало его признание о литературном искусстве как о выходе. -Понимаете, понимаете, тут для нас с вами выход, именно выход…
Вот только не помню, рассказывал ли я ему подлинно о своем безвыходном 2-м Адаме или же он после своего рассказа о тьме русской жизни рассказал про свой личный выход. Но меня этот «выход» поразил, и я перевел этот выход на своего 2-го Адама в том смысле, что раз тебе дан талант, то это тебе дан выход не в литературу и славу, а выход из положения 2-го Адама. Кончить: имение нужно продать. Литература как земля,
*Это произошло в 1913 г. в Финляндии.
371
как единое дело. Понимаю, почему после восторгался Горький моим выражением о физической силе слова.
Выход Горького, мой — но почему Ремизов «не выход», если он пуще нашего трудился над священной землей?
Вот почему: Ремизов стал против революции и через это стал несовременным. Каждая девочка даже смутно чуяла в революции какую-то правду, а Ремизов остался без притока жизни в слова. Довести до «Лакея Горького».
9 Февраля. Передумываю этого Адама в себе (т. е. страдание за то, что у всех есть, а у тебя нет) и сравнивал с тем, что было у Ляли. Детство ее — с Богом, страдание с людьми и удовлетворение, дающее возможность возвратиться к Богу в пустыню. Происхождение моих «птичек» — это пустыня31.
10 Февраля. Оккультные знания как рационализация религиозного сознания. Среди сторонников темного православия с Нилусом есть убеждение в том, что Троцкий был антропософом.
Читаю «Анну Каренину». Только теперь понял это место, где описано «падение» Анны: оно показывает, что Толстой не знал настоящей любви и толковал в этой сцене любовь по церковно-библейской традиции. В нашем опыте с Лялей Толстой выходит вместе с Александром Васильевичем.
Так что тема моя теперь не лес, а любовь. Начинаем с Толстого — и к Горькому (бабушка)32. И вот где «Хочется» и «Надо».
<На полях: Найти «Детство» Горького, посетить Музей Горького>
11 Февраля.
Решение «Гослита» об издании моего однотомника откладывается до 15 Марта. Значит, и постройка дачи откладывается. Написать Громову.
С. А. Цветков похож на человека, вставшего из гроба без всякого личного желания и с холодным вниманьем вокруг33.
372
М. А. Новоселов вливал толстовство в православие34, это должно было придавать православию действенность.
Принес ли Горький своим вмешательством в общественную жизнь какую-нибудь пользу литературе или навредил? Принес ли пользу или навредил, — все равно: значение Горького заключается только в его художественных произведениях («Детство»).
Так все равно и моя сила состоит в отстаивании своей пустыни, а не в прямой деятельности для человека. И Толстой так, и Гоголь, и так все эти крупнейшие люди отдаются внешнему Надо.
Я сто раз клялся не отдавать первенство за чечевичную похлебку и не отдам.
Надо решить вопрос, возможно ли в такой же серьез, как я пишу о какой-нибудь синичке, написать и о Горьком, и если да, то определить ясно, в чем этот «серьез».
По правде говоря, Ремизова (как и Белого) нельзя читать без тайного подозрения в себе: «а не издевается ли над тобой автор?» Это чувствует каждый имеющий открытый слух к русской речи. Так, наверно, во время оно чувствовал себя и живой сказитель, читая ложно-классические вирши.
Ляля сказала вчера: «Неужели не будет мне милости за то, что меня любили такие замечательные люди, как Олег, Новоселов и Михаил Михайлович?»
Коренное свойство Ляли есть то, что она находится в вечном движении, что она смертельный враг всем коснеющим формам. С ней всегда интересно, она всегда в духе, если только ты сам движешься вперед. В ней есть та возрождающая сила, которая вела вперед Ботичелли в борьбе его с Савонаролой35.
12 Февраля. Знакомство с учеником своим Кременецким.Из жизни Р[емизова] за границей: «вот все, что мне осталось от России». (Вставить в «Начало века».)
373
В Музее Горького: мы встретились с ним в 1913 г. в Финляндии. Смотришь на этот музей и думаешь о себе живом: наверно, со стороны и я так же сер и приплюснут, как Горький в этом музее. Огорчился, впрочем, что нет моего портрета в музее, вспомнилась вся эта моя пустынная жизнь во время советского развертывания Горького. Перекликнулось со 2-м Адамом эпохи богоискательства. И стало грустно: вся моя долгая литературная жизнь прошла на задворках где-то. Даже какой-нибудь Гладков и то снимается с Горьким, и в его жизни есть момент, когда он чувствовал себя в обществе, в центре
