усилие и восстановлю в памяти черты моей матушки, то эта женщина и встает даже из гроба личностью.>

Теперь стало так все понятно, что радость жизни, свойственная моей матери, перешла у меня в чувство родины, а потом это чувство при посредстве искусства стало чувством природы. Еще я понимаю теперь, что если в чувстве природы таится мое чувство родины, то в делах моих, направленных к оправданию материнской радости жизни, определяется отечество. Проще говоря, все мое странничество, все виды моей охотничьей

379

радости исходят из моего чувства родины, а собрание моих сочинений — это мой паспорт в отечество.

Максим Горький в своих письмах не раз называет меня в каком-то очень хорошем смысле человеком упрямым. Да, я был на редкость упрямым в отстаивании необходимости для людей радости жизни. Все мои рассказы, повести, романы, поэмы посвящены одной теме: радости жизни.

<На полях: Страдание мое должно быть средством для достижения радости, но не целью же! А у них так выходило, что мы все живем на земле для страдания. >

Феофан Яковлевич — демонстрация разрыва с культурой. И разорвать нельзя с культурой (церковью), и нельзя в ней пребывать47.

15 Февраля.

Если писать о человеке, то надо спросить себя, — о каком это человеке: о том ли, который в себе самом движется мучительным путем вперед, или о том, для кого ты работаешь (ближний).

Писать о своем внутреннем человеке — это значит писать о страдании, потому что самому в себе нельзя быть довольным собой.

Если же писать о другом человеке, то это значит, свое страдание переделывать в радость. И так оно само собой выходит, если вырвешься из мучительного плена своего одиночества: не только человеку, но и веточке, букашке обрадуешься, и в этой козявке, в этих трепещущих листиках увидишь весь мир так, будто он представляет собой кладовую драгоценностей.

Я мальчишкой замечал это в своей матери, когда меня она не видит, а я уже проснулся и молча слежу за ней в дырочку алькова, разделявшего в комнате ее половину и нашу. Какая странная она бывала одна, какая-то смутная, лоб наморщен, думает-думает и вздрогнет. А когда высунешь голову к ней, она вдруг обрадуется и засияет, совсем будто солнце взошло.

Значит, она тоже была такой же, как я теперь живу и работаю: в себе все очень трудно, а выйдешь из себя и обрадуешься.

380

Чего же тогда много думать об искусстве как образе нашего поведения? Все поведение художника должно быть таким же, как у всякого живого существа, создающего бесспорные ценности. Это поведение состоит в поисках выхода из неизбежного страдания48.

Так вот, когда стало мне очень тяжело, я вышел из себя, и когда вышел и оглянулся кругом, обрадовался.

Так происходило во мне внутри, а снаружи было — я бросил все, взял котомку, палку и пошел49, как это и с Горьким было, странствовать по Руси.

На родину свою я тоже, как на мать, смотрю в дырочку алькова и вижу ее страдания. А когда мне становится невмоготу, я надену на себя котомку, выгляну, и тогда она мне, как мать, улыбается, и душа моя, выбравшись на волю, расширяется.

<3ачеркнуто: будто по лесной темной тропинке вышел на большую степную дорогу в полях и над головой поет жаворонок.>

16 Февраля. Была Зина, были с ней на «Хованщине»50. Ляля не выносит изображение в операх русской народности. Это ее каприз. Зина подала мысль представить богоискательство как измену родине. (Надо подумать.)

Люди смеются…

Юмор — это орудие в борьбе с пошлостью. Вот почему в мещанском обществе смеяться нельзя…

1

8 Февраля. Работа Рыбникова над портретом51 движется хорошо. А впрочем, все хорошо.

19 Февраля. 28 — 19 = 9 дней до отъезда. Дела: 1) Четверг 20-го: Завещание, и Литфонд, и бумага, и проверка денег, и для путевки. 2) Заказ шофера Дмитриеву. 3) Взять фото.

Удачливый советский писатель — это кто к советской действительности вовремя сумел стать в бесстрастное отношение. Неудачливый — кто вовремя не сумел отойти, претерпел

381

неудачи, и потом, когда и рад бы оставаться, как удачливые, в отношении гражданственности бесстрастным, нравственное питание таланта его прекратилось. В большинстве случаев таланта-то и вовсе не было или он был так слаб, что сломился. Тут-то вот и бросить бы и определиться в чем-нибудь другом, но перед слабым человеком вставала «объективная причина»: ему казалось, что не в таланте дело, а в том, что время было против него. А мне казалось всегда, что препятствия времени именно и являются испытанием личности и если ты не мог перепрыгнуть через препятствие, то вини только себя <приписка: а не ссылайся на «объективную причину»>.

Много раз я был у конца, и даже, можно сказать, все советское время жизнь моя протекала в настоящем чувстве конца (замерзнуть бы или сгореть), но конечное чувство радости жизни удерживало меня, и потому я хватался за радость и все советское время писал только о радости.

Смутной верой питалась жизнь моя, и когда все вокруг рушилось, эта вера окрепла, очистилась и привела меня к другу. Тогда неожиданно оказалось, что я вовсе не горбатый, каким всегда себя чувствовал, а такой же прямой, как все нормальные люди, и утвердился в том положении, в каком находятся все хорошие люди.

20 Февраля. Осуществлено завещание у старшего нотариуса на Мясницкой.

Вечером с Рыбниковым (жена: Любовь Фед.) были на «Кармен»52. Максакова показалась тяжела для Кармен.

Бывает любовь от щедрости — много дано и через край переливается. А то любовь бывает и от скупости: живет человек очень скупо, будто сундук у него есть особый, и он туда все складывает, а сам не ест. Но приходит час, и сундук открывается: душа, ешь, пей и веселись! — и это тоже любовь. А то бывает, для себя от жизни остается только боль, и эта боль собирается, собирается и вдруг сразу вся перешла в страх за жизнь другого, а себе стало хорошо, и вот это хорошее есть тоже любовь.

Эта женщина ходила всегда наполненная желанием любви и ждала только случая, и когда случай пришел, все удивлялись:

382

такая женщина и пошла за такого мизгиря во всех отношениях. А между тем так всегда, потому что любовь в душе, как в груди молоко: напирает, напирает, только подставь губы и пей.

21 Февраля. Взяли путевку в Малеевку на 6-е Марта, и я радуюсь, что разлука наша еще на неделю отсрочилась. Никогда не думал, что способен на такую любовь: ведь все мои забавы отпали как ненужное.

22 Февраля. В работу вошла «Обезьянья палата»53. Вспомнилось, как люди (все, все!) радовались свержению царя. («А я не обрадовался и на улицу даже не вышел», — сказал Ремизов.) Я же радовался (хотя и чего-то боялся). — Ну почему и чему я обрадовался? Распалась Кащеева цепь как нечто вечное, неминучее, неизбежное, все вместе «царь», и теперь жизнь «без этого». Явилось то самое, чем весна света поднимает нас, о чем шумит весна воды и шепчутся потом зеленые листики. Вышел на улицу: все так. Набережная покрыта людьми, и такое легкомыслие у всех в глазах. По телефону голос Разумника: «Только не верьте ничему: вся эта радость кончится кровью». Откуда он знает?

— Скажи, Ляля, почему я не знал? — Потому что, — ответила она, — ты знать не хотел: тебе мало знать, тебе знание нужно было из сердца достать, у тебя женский ум.

Я живу достоверностью сердца, где таится самая сущность всего преходящего в бессловесном сознании. Искусство мое состоит из чередования удачных и неудачных попыток заключить эту достоверность сердца в слова разума.

«Умный пьяница» — это неудачник, усмирявший обиду свою *** теми средствами, которые рекомендуются Отцами Церкви. Он принадлежит к типу русского человека, утвержденного в чем-нибудь и пришитого в утверждении своем гвоздями железными к дубовой доске.

Наша задача — отвлекать их внимание от искусства, чтобы они в нем не наделали беды: к искусству они находятся в том же соотношении, как неподвижные береговые камни к текущей

383

воде («Философия общего дела» Федорова54, <зачеркнуто: ленинизм> разного рода избачи, жилотделы, сектанты, ортодоксальные церковники, наша страна кишит такими камнями) <зачеркнуто: и на них-то когда-нибудь и утвердится настоящая, незыблемая власть российского государства>

Вспомнилось из прошлого года, когда я заикнулся о необходимости одиночества как условии творчества, и это она поняла, что любовь к ней противопоставляю любви моей к искусству (свое дело, свою карьеру, т. е. хочу эту любовь к ней сделать не целым своим чувством, а частью). Тогда она заставила меня понять и принять всепоглощающую силу любви. Но после у нас тот же спор принял иную форму, мы рассуждали о Боге: я понимал Бога в рисунке мира, она в любви и говорила мне, что страдание разлучило ее с тем детским пониманием Бога, о котором я говорил.

У меня ночью зачесался кончик носа, но я боялся шевельнуть рукой, чтобы не разбудить. Самым тихеньким шепотком я спросил: — Ты не спишь? — Нет, — отвечала она, — я не сплю, думаю. — О чем же ты думаешь? — Помнишь, прошлый год на прогулке в лесу мы увидели серую лошадь. — Помню, она стояла, а молодая гнедая лежала, и серая, склонив голову, лизала и почесывала гнедую. — Ну, вот, помнишь, хорошо, а я сейчас думаю, что у людей как это трудно: только святые достигают того, что просто дано этим животным. — Но, может быть, у простых сердцем людей, как у животных, тоже бывает без всякого подвига? — Для этого надо быть простыми, — сказала она. — И простота может быть именно в том, чтобы не думать о подвиге. Вот почеши-ка мне нос. — Мы смеялись и радовались и были совершенно, как те две лошади в лесу, гнедая и серая.

23 Февраля. Друзья мои новые, встречаю вас, приветствую и приношу на ваш суд эти удостоверения сердца и посильные домыслы моего сознания.

Вы пришли на смену нашего поколения, и вам дана власть суда, но я, взращенный временем, которое вы призваны судить, счастлив сказать вам, что и в моей душе последние сроки плена

384

моего времени истекают: умерли почти все, кого я любил и кого ненавидел, и я, как ваш современник, тоже по-своему сужу и переоцениваю прошедшее. Значит, друзья мои новые, я тоже участвую и сижу с вами за одним столом в суде времени, который совершается помимо отдельных наших желаний и отдельных воль.

Да, конечно, мы вместе сидим, за одним столом, но вы, сами не сделав еще в жизни ошибок, можете приступить к суду с чистым сердцем, я же, сознавая свои ошибки