14 Марта. Постиг все Евангелие из одной строчки о том, что Бог есть Бог живых, а не Бог мертвых (причем умершие могут быть тоже живыми). О мертвых надо говорить как о живых иногда… Значит, современные живые и современные мертвые.
Коммунисты народ правильный, выполнят Божье дело, но когда кончат назначенное — будут механизированы, т. е. войдут в государственный механизм как мертвые. (Напр., Бонч-Бруевич так и расценивает сейчас все с точки зрения ненависти к царизму: в этом он вырос, сделал карьеру и дальше — стоп! его не слушают больше. Так будет и…)
15 Марта. От весны только свет, и когда утром -20°, то знаешь, — не страшно: в полдень будет 0. Каждый день валит снег. Сорока скучает возле пустого скворечника. В лесу сосны голые, длинные, тихонько бесшумно покачиваются. И среди них есть две сросшиеся, — сто лет вместе росли и теперь тоже вместе покачиваются. Где-то скрипнуло, вот еще и еще… Это те две сросшиеся покачиваются вместе и поскрипывают, как люди, бывает, срослись и живут, и не хотелось бы, а срослись, — вот и скрипят.
401
16 Марта. Двигаю работу хорошо и тоскую по Ляле.
17 Марта. Приехала Лидия Ивановна Микитова, привезла весть, что Ляля не очень здорова; почти решил: махану-ка к ней завтра, а 20-го с ней вернусь. Махану.
18 Марта. Рассветает, — заря, снег голубой, мартовский. Но только потому, что лет 40 каждую весну света я трепещу, я и теперь что-то чувствую, вернее, не чувствую, а со-чувствую. Все это мое прежнее лучшее, вся радость жизни теперь содержится в Ляле, она без всяких оговорок литературных, поэтических есть та самая, которую ждал я всю жизнь.
Читаю «Новое время»59, и вдруг глаза увидели что-то о себе: да, не я ли это? Озаглавлено:
и дальше описывается, как господин какой-то поздней осенью в пальто на рыбьем меху, в высоких грязных сапогах переправляется с Малой Охты в город и, ежась от холода, влезает на верхнее место в конке и едет, и едет, и все стучит зубами, стучит несчастный в рыбьем пальто. А вы знаете, куда он едет? он едет на религиозно-философское собрание, человек этот в рыбьем пальто богоискатель…
Да нет же, нет, говорю я сытому болтуну, я не богоискатель, я это карьеру себе делаю писателя, я вхожу в мир современных идей, — погоди, погоди, вот ты-то вор и обманщик, а [я] еще выращу себе сад на земле, которого у меня никто никогда не отнимет и какого ты не понюхаешь и во сне тебе не приснится.
19 Марта. Лучший день весны света. В поле по насгу нога не проваливается. Только больно глазам. По кошачьим хвостам видно, что это последний день света и завтра пойдет к воде.
Сейчас ясно чувствую, что будь во мне пусто (Ляли бы не было), я бы мог и на Кавказ пуститься, и на разное взамен того. Значит, и все мое чудачество было от пустоты. Теперь я занят, и новое в этом мне, что занятость занятней и слаще игрушек, и в то же время в этой занятости я свободней, чем раньше в «свободе».
402
20 Марта. (3-я неделя поста.)
Сегодня должна приехать Ляля и с ней все лучшее мое, что сдал я ей на хранение: и чувство природы и прекрасного, и мои игрушки, и мою любовь к родине. Две недели разлуки прошли как год. Так сошлись два сродные существа и друг в друга вошли… Ляля стала моим органом, как глаза, уши, только еще сильнее: этим органом я чувствую то, о чем без нее не мог знать и только догадываться и предчувствовать, через нее я чувствую такое невидимое и неслышимое, о чем можно только узнавать по любви и доверию к другим.
Курелло подобен Разумнику и всякому политику: политик, значит, дальше своего носа не видит.
Павлович читала стихи о Блоке. Блок у нее похож на засушенный цветок: двадцать лет пролежал в ее книжке-душе. Теперь на Блока надо бы посмотреть с востока и вообще на всех них, европейцев, хорошо бы поглядеть с востока глазами какой-нибудь бабушки Горького60. Ремизов хотел это сделать, но не сумел. Розанов ходил около этого61.
«Обезьянья палата» — это странный смех, об этом смехе меня Горький спрашивал, когда солдаты фараона с крыши тащили62: все смеялись. С другой стороны, как всем хотелось попасть в палату обезьян. — А что это, обезьянья палата? — спросил я Ремизова. — Да ничего, — ответил он, — просто ничего. Игрушки, иконы. Ремизов: все это как проба на людей: в них-то нет ничего, в людях, в разумниках… Нет ничего…
— А у вас талант, вы пишете лучше Горького, разве вы этого не чувствуете, почему вы, рожденный попом, в дьяконы становитесь: вы лакей Горького! — До того было странно видеть Ремизова в таком состоянии, что даже и не обидно. Но, рассудив про себя, что нельзя же и даваться так, я встал и, не прощаясь, вышел в переднюю. Меня, конечно, схватили, усадили, объяснили мне, что «лакей» сказал не в обидном смысле. — О таланте моем, — ответил я, — сказать не могу, какой он, и это не имеет никакого значения, был бы талант: человек не отвечает за то, много ли ему отпустила природа или поменьше. А вот за
403
поведение свое при таланте каждый из нас отвечает. Вот мы с вами больше сказочками пробиваемся, а Горький открыл нам бабушку: ни в каких европах вы не найдете такую, а она у нас тут в мусоре.
Вечером Ляля приехала, и встреча наша была, как будто после многолетней разлуки мы случайно нашли друг друга в Вест-Индии. На самом деле мы расставались на две недели (6-20 Марта).
Независимость от природы, от рода, от физики земной, от смерти — вот что значит, мы спасены во Христе. Извне никто не спасен: все смертны, изнутри — каждый, прибегающий к Христу, спасается, и этот «каждый» есть личность, а «все» — кто распяли Христа.
Вопрос: «бабушка» (Горького) есть ли христианский образ? Взять христианку 3[инаиду], она прежде всего деятельна, а «бабушка» пассивна.
Писатели перед революцией разделяются четко на европейцев: Блок, Мережковский, Гиппиус, скажем, Пяст и т. д., и русских: Розанов, Ремизов63.
21 -22 Марта. Курелло и Караваиха.
Лидия Ивановна Соколова узнала, что в этой местности брюшной тиф. — Пусть не пьют сырой воды — вот и все, — сказал я, — вот если бы сыпной… — Да, — сказала Караваиха, — вот Полонский редактор собрался в командировку, ему выдали новый полушубок, в нем оказалась сыпная вошь, и Полонский умер. — Стали разговаривать о Полонском, между прочим и о том, что он троцкист. — А что такое троцкист? — спросил я Караваиху. — Как что такое? — И начала молотить солому, сто раз обмолоченную. — А вот, — перебил я ее, — слышал я, что Сталин назвал Ивана Грозного троцкистом, вы не слыхали? — Вытаращила глаза и завела. — Иван Грозный, — сказал я ей, — однажды так выразился: «я не русский». До такого отвращения дошел, что отказался от русскости. Значит, ему уже стала родина недорога,
404
ему стала везде родина, а ведь в этом и есть троцкизм. -Ну, что вы, историю нельзя освещать обратно. — Я и не освещаю, я говорю парадоксом. Если хотите, могу иначе: Троцкий однажды вызвал Пильняка и спросил его, почему он вертится возле мужиков: это 17-й век. — А вы, — спросил Пильняк, -тоже недалеко от 17-го века. — Недалеко, — ответил Троцкий, -только потому, что здесь революция, а вот сейчас в Италии начинается, будет там — я туда. — Вот видите, — сказал я, — ему все равно где, лишь бы там была революция, а мне не все равно, у меня есть родина, и будь хоть какая она, я ее не брошу.
Курелло оправдывал время вступления в культурную жизнь огромных масс: миллионные тиражи. А я ему это выступление масс представил как новое обязательство к личности. Вступление масс совершается механически, дело писателя не радоваться этому, а только считаться с этим, как новым долгом отстаивать личность для масс.
<На полях: Этюд о семечке - к войне в Гродно64. 2-й этюд о стрекозе65. И всю эту главу о войне начать 14-м годом, разговором с Горьким: где вы их находите.>
Когда мой друг приезжает ко мне, я бываю счастлив, но пишу хуже. А когда уезжает, мне становится хуже, но писать я начинаю лучше. Неужели самый родник творчества исходит непременно из личной утраты?
23-24 Марта. После метели суточного снегопада опять в тишине подморозило и опять ослепительно сверкают снега. Ездил с Борисовым дом смотреть. Как ни хорош участок, но сердце отваливается от затеи, потому что душа моей жизни Ляля, а ей нужно не то, ей нужен Кавказ.
Ляля настолько женственна, что лучшее мужское втягивает в себя, как насос, и оттого женщинам кажется, будто у нее мужской ум. Но этот ум опять-таки «до того»: до того она женщина, что мужчину как бы воспроизводит в себе. Так она может и написать точно, как я, но в существе все-таки останется:
405
я — мужчина, она — женщина и мужчиной она может показаться лишь женщинам. И вообще очень возможно, что на всякой мужской работе успешно действующие женщины — это кажущиеся мужчины и в существе своем более женственны, чем сущие женщины.
Курелло изобретает светокнигу: штука в том, что рукопись не будет набираться и печататься, а прямо передаваться светом. Это почище Гуттенберга, это почти Люцифер. А знаете, Розанов написал: «Будь проклят Гуттенберг»66. — А так бы и Гитлер сказал, — ответил Курелло.
Все реакционное, как опилки на магните, собирается к Гитлеру: все, и Розанов, и все, все там собирается. На другом полюсе магнита коммунизм. Тут и вся борьба, а демократия — это помесь и компромисс. Итак, три физиономии: Германия, Россия и Америка. Англия подлежит поглощению или Америкой, или Германией.
Саргиджан через Фадеева от Сталина получил заказ реабилитировать Ивана Грозного. — А как, — спросил я, — «Князь Серебряный»67, что делать с Алексеем Толстым? — Против Алексея Толстого пишет другой, третий… — Я хорошенько не разобрал, против кого пишет третий в деле реабилитации Грозного. Но, желая прощупать, как С[аргиджан] относится ко мне, пишущему совсем от себя и без оглядки на заказ и карьеру, так сказал: — Вот и теперь пишу, стараясь сделать, как бы и у меня вышло поближе к родине что ли…
