но не пользуйся ими, не делай из мира собаку и никогда не воображай себе удовольствия быть господином ее.
В лучах восходящего майского солнца на сияющем небе голубом из моего окна я вижу серебряную птицу и понимаю: это не птица, это человек летит, как птица, наш враг, чтобы разрушить нашу жизнь. Но он не знает нас с тобой, он метит в «военный объект»… Уйдем же скорей от него в подземелье, захватим с собой теплое одеяло, завернемся в него, дорогая…
Утро такое прекрасное, а ты спишь, вставай, мое Солнышко! Ты отвечаешь сквозь сон: — Дай мне сон досмотреть. — Нет, -говорю, — ты мне начни свой сон рассказывать, а я продолжу его и сделаю лучше, чем ты видишь его. Ты видишь случайное сплетение возможного с невозможным, я же покажу путь, на котором невозможное станет ощутимо и действенно, как электричество и радио. Начинай же рассказывать! Ну, вот, хорошо, я слушаю, ты говоришь:
— В некотором царстве я живу царицей над птицами, и по моей улыбке во всякое время восток станет синим — это синие птицы летят, а запад красным — это фламинго, а север белым -это чайки, а юг золотым — это золотистые фазаны. А когда я
452
заплачу — небо делается все серым — это все серые птицы летят, наши русские гуси и утки и кулички. А когда я крикну рассерженная, раскаты грома побегут по облакам и молнии перечеркнут небо…
Итак, други, все определилось: я — исключение. Кончено! все это мне говорят, когда я себя ставлю в пример: вы — исключение. Это меня убивает, потому что интимнейшей, заветной мечтой моей было достигнуть блаженства быть, как все.
Есть пора у простодушных людей, когда время останавливается и день за днем проходят без перемен, и всем нам кажется, будто старичок такой или старушка живут какою-то бесконечною жизнью, — эта пора, когда время останавливается, в святоотеческих книгах называется «прочее время живота».
Мне знакома на земле каждая травинка, и я могу назвать каждую букашку и семечко и пташку своим именем, могу также прийти с определителем и по разным признакам найти их латинские имена. Я могу любую жизнь на земле и вещество поставить в цепь причин, могу и беспричинно отнестись к каждому из них с родственным вниманием и понять каждое существо и вещество как единственное в своем роде. Просто нет ничего на земле, на что я бы не обращал свое внимание, но время пришло, и я хочу от земли оторваться и думать о любимом земном мире в свете небесном.
В утренних лучах солнца мимо окна моего пролетает серебряная птица, управляемая человеком, в вечерних лучах она пролетает черным силуэтом.
У Ляли такое отвращение ко всякой технике и такое отсут- .« ствие всякого интереса к машинам, что однажды мы с ней, гуляя, прошли в парке культуры под крылом гидроплана и она не обратила на серебряную птицу никакого внимания…
Еще ее отталкивают дети, она видеть не может, как ребенок капризничает, заносится, кричит, требует. Во всем этом детском требовании она видит посягательство на свою духовную личность88.
453
Очень возможно, что оба эти отталкивания, и дети, и техника, имеют общее начало: дети всегда любят технику. Дети играют в то, что взрослые делают: взрослые делают (техника), дети играют в технику («поезд пошел»). Но взрослые должны заниматься техникой, потому что без новой техники невозможно выкормить новый приплод человека: рожая новых людей, люди обречены заниматься новой техникой.
…А Лялю именно и отталкивают роды, встающие против ее личности.
…и вот это именно и стало поперек дороги всем, кто идет к благополучию рода, охраняемого государством… личность Христа. Все стало против Христа.
Раньше государство, развиваясь, считалось с личностью Христа, и гражданин в личности Христа видел как бы своего заступника, адвоката. Теперь государство отделилось от церкви, и личность человека защищать некому: личность затаилась в себе.
16 Мая. Стало теплеть. Распускаются почки.
Все весенние цветочки и каждый зеленый смолистый лист просят нас об одном — о защите. И если мы хотим наслаждаться счастьем весны, которое они все приносят с собой, мы должны идти на войну за свое любимое и быть готовым, любя, умереть. Все эти цветочки новой весны тем и прекрасны, что пробуждают в нас лучшие силы в борьбе за любимое.
17 Мая. Прошла теплая первая ночь +13°, хватил дождь, потом солнце. В Москве везде распускаются почки, будто 1-е Мая.
Какая бы она ни была милая, эта «мама», но с нею жить необходимо, от нее нельзя уйти, это навек, и это с себя не стряхнешь. Вот почему это любишь — не любишь, хочешь — не хочешь, а Надо и приводит абсолютно свободолюбивую Лялю в бешенство: периодически она должна поднимать восстание против безусловного Надо.
454
Может быть, и самая потребность Бога является потребностью свободы человека, скованного по рукам железною цепью необходимости.
18 Мая. Солнце, и я здоров.
— Все хорошо, только все-таки жаль, что не встретил тебя, когда мне было 20 лет.
— А мне думается, будто ты всегда была и всегда будешь, только я не был таким, чтобы мог встретить тебя.
— Ты не был таким, я это знаю, но как я могла быть до своего рождения — не понимаю. Может быть, ты о душе моей говоришь, что моя душа была в ком-нибудь и так было до моего рождения мне-подобное существо, но не я же сама.
— Нет, именно ты сама, как есть в своей сущности, хотя, может быть, без твоих личных признаков. Ты была всегда, моя подруга, как Бог был всегда: а если был всегда Бог, то и ты была. И как Христос был всегда до своего исторического воплощения, так и ты была, и прежде чем свет стал, ты была.
— Ну, да, я теперь понимаю: моя душа.
— Пусть, но не будем [называть это] как все называют, не понимая, «душа», а ты, просто Ты и все: Ты, моя возлюбленная, была во веки веков, и до сотворения мира была, и все живое началось от Тебя…
Наверно, неплохо людям жилось, если они забыли Христа, «неплохо» в том смысле, что находили себе в жизни внешней достаточное удовлетворение, чтобы забыться в земном от небесного пути.
Придет время, когда кровью будут писать, а не чернилами.
Совершил милую прогулку на Полянке, грипп проходит.
Власть как желание заставлять людей делать такое, чего сам не любишь и не можешь делать. В мире так это необходимо, что в природе складывается у животных и птиц особая форма властелинов-хищников: орлы, ястребы, кобчики, совы. У людей
455
властная натура даже и одежду себе создает по своему вкусу, и манеры, движения, взгляды.
Ляля в матери ненавидит эту властность и давно бы выбила из нее все претензии, но теща знает, что дочь жалостливая, и привлекает к себе, возбуждая в ней сострадание к своим болезням. Теща при своем властолюбии и невозможности осуществить его — пессимистка, и мы ее зовем Алконост.
Зато Марья Васильевна — это Сирии89. Тоже, как и теща, не имея достаточно нравственных сил, чтобы осуществлять свою личность непосредственно, делая все по душе, она перекладывает действие на волю Божию: при колебаниях она пишет записочки, кладет их за икону, молится и вынимает решение. Так сняв со своей души ответственность за поступок, она действует всегда смело, решительно, всегда с ясной совестью и всегда радостно: птица Сирии в красной кофточке.
Что это, христианское послушание или магия?
— Одно дело — судить, когда сам в стороне, другое — судить человека, от которого и сам зависишь. Вот отцы-пустынники мыслили-судили по полной личной свободе, а теперь новая нравственность требует от судьи свидетельства близости к обществу, в котором он действует.
Два разных и противоположных мира: там пустыня как престол Божий, здесь человечина как навоз, как почва-гумус, на которой вырастает человек-судья.
Современный человек верит не выдающейся личности, а нему-то вовсе не лично-пустынному, что получается как постановление. .
18 Мая. Решено выехать на дачу в воскресенье 25-го.
19 Мая. Человеку нельзя любить как голубю: просто любить и тем жить. Человек если любит, то другой стороной своего существа ненавидит: Бога любит, с чертом борется за любовь свою. Часто самый предмет любви расщепляется: одну сторону любишь, другую ненавидишь, в одной стороне — Бог, в другой черт. Такая любовь у Ляли к матери, повседневная борьба Бога с Дьяволом.
456
А наша любовь особенная, это как бы любовь в любви, такая любовь, которая, опираясь на Бога, изгоняет заключенное в нас зло в мир внешний. Так получается, будто мы живем на острове, населенном немногими людьми, согласными с нами, а вокруг море сил, от которых мы открещиваемся, и в числе этих сил находится наша личная злая сила, изгнанная общею силой любви. Вот почему стоит только в ком-нибудь из нас заколебаться потенциалу любви, как показывается, ужасно пугая, вся бездна окружающего нас черного мира. И вот почему моя возлюбленная, просыпаясь иногда среди ночи, умоляет меня полусонного:
— Ну, скажи, скажи, ты еще не разлюбил меня?
— О чем ты спрашиваешь, — отвечаю я, — какой повод я дал тебе думать так, сомневаться, неужели не стыдно тебе своих сомнений?
— Мне стыдно, и я все-таки прошу тебя подтвердить, что ты любишь меня.
— Хорошо, я люблю.
— Очень любишь?
— Очень.
— По-прежнему?
— И еще больше, умнее, прежде я волновался за то, что делают все: мне казалось, что я, как они все, не умею и тем как-то виноват. Теперь мне это состояние кажется глупым, и при всей благодарности за прошлое я к нему не хотел бы возвращаться. Я теперь люблю спокойно, уверенно, я не переплываю теперь бурное море, а живу в своем доме, и корабль мой у пристани. А разве ты не видишь этого?
— Вижу, милый, знаю все, но иногда меня охватывает малодушное сомнение, и мне кажется, будто вся огромная внешняя сила и в этой силе наша собственная изгнанная злая сила стремится к нашему берегу. И вот я тогда прошу тебя подтвердить, только подтвердить вслух то, что есть: люблю — вот и все. Мне нужно слышать от тебя это слово. Ну, еще раз повтори.
— Люблю.
— Слава Богу, я вижу, ты со мной.
Весь воздух насыщен страхом войны. Говорят, что евреи очень трусят. И они имеют все основания к этому, бросится ли
457
Гитлер на нас, или мы будем дружить с немцами. Старые русаки, матерые люди, напротив, вовсе не верят в то, что мы пойдем на немцев, и всю нашу бузу считают представлением для англичан. («Не такие мы дураки!» и «погодите немного: Ирак
