ждал смерти как разрешения этого томления. Немногие могут преодолеть смерть радостью, большинство умирает в томлении.
Весть о войне всех ударила в лоб и всех оглушила, и вот пятые сутки уже мы хотим прийти в себя и не можем. Смутные дни. Но сегодня, на пятые сутки кто-то сказал:
— А если немцы вот уже пятые сутки не могут продвинуться, то, значит, трудно…
К этому кто-то напомнил о рассказе пленного немца. И вроде как бы зашевелилась надежда на спасение. И прежние пустые «патриотические» слова о доблестной Красной армии получили живой смысл.
А не то ли для писателя значит быть современным — быть искренним, а быть искренним — быть в личном соприкосновении с тем, о чем пишешь?
Если производитель силою самих вещей (условий современного производства) вынужден разлучиться с продуктом и создаваемая штампованная вещь ничего уже не говорит о творце, то разве этим отрицается творчество? Напротив, человек, окруженный для своих удобств службой безликих вещей, разве тем самым лишается он возможности творчества? Наоборот!
Не поднимается ли голос о помехе творчеству штампованных вещей теми, кто неспособен к творчеству, как поднимается тоже глупцами ссылка на старость, хотя они были всегда дураками и глупость свою прикрывали молодостью.
Как хорошо пошел роман и те же темы, но почему же хочется о том же самом нового, современного? Те же розы, то же яблоко, тот же ветер, та же девушка, а хочется, чтобы о том же
497
самом написал нам человек. Мало того, хочется посмотреть на него, выразить личное свое восхищение и самому сомкнуться с ним в творчестве. Начиная с Горького сколько таких святых в бескорыстии писем я получил от друзей в то самое время, когда официальные представители называли меня несовременным писателем.
Верно ли вообще для искусства? но для себя чувство своей современности, нужности, полезности и устойчивости я получил только от встречи с читателем-другом.
27 Июня. Бродит в душе, как в целом мире, всходит на тех же самых дрожжах мысль и решение. Сходятся все времена, все мысли к необходимости решения, и знаешь, что нельзя его выдумать, и ждешь сигнала со стороны, и шепчешь: да будет воля Твоя!
Слушали скупое радио, и слова «мы отступили в Шавлин-ском направлении» зажгли огонек в чьих-то глазах, и я перехватил его и прочитал все, что было на сердце и на уме у этого слушателя. Тут было полное сомнение в нашей победе и уверенность в близкой катастрофе. Я подхватил блеск этого огонька еще при передаче речи Черчилля о том, что немцы сосредоточили огромные силы на границе России, и то же при словах Идена о том, что немцы хотят овладеть Россией, чтобы бороться с Англией.
Все счеты забыты, идейные, политические и всякие, не по идеям живешь, а вот домик я купил — и хочется, чтобы не тронули мой домик и квартиру мою в Москве не заняли, где я работаю, где хранятся письма моих читателей, рукописи. Вот это самое, накопляясь в народе, и возбуждает общую всему народу силу, называемую патриотизмом. Но как мало теперь этого самого материала патриотизма, создавшего когда-то отечественную войну108. Теперь отечество социалистическое, т. е. эта сила патриотизма должна произойти не из стихии, а из организованности людей. С этой силой идут фашисты, и этой силой будут сражаться с ними социалисты.
498
Кто-то, советуясь, высказал мысль, что свободному от службы человеку, писателю, теперь хорошо бы уехать на восток, напр., в Свердловск. — Напрасно, — ответил другой, — теперь война построена вся на организации, а не на вере в стихийные народные силы. Если организация сразу развалится и Москва будет взята, то после Москвы ничему не собраться и останется соглашение с немцами… Спешите собрать свой патриотизм до Москвы.
28 Июня. И еще день в напрасных поисках печника. Кончилась внезапно Малеевка: ночью был вызван директор в Рузу, и ему было ведено распустить «творческий дом» и переоборудовать его в дом детей от 2 до 7 лет. Нас поставили на снабжение, и Ляля от этого пришла в восторг.
Статья в газету о родине. Письмо другу на фронт109.
Редакция «Красной звезды» в Апреле этого года прислала мне письма красных командиров, вызванные моими охотничьими рассказами, помещенными в этой газете. Среди этих писем было одно, которое я причислил к своему золотому фонду. Правда, какой художник может с уверенностью сказать, что слава его скоро не померкнет, что слово его, принятое на короткое время за настоящее золото, не окажется <зачеркнуто: подделкой> лигатурой.
В практике своей литературной я находил два выхода из состояния тяжких сомнений. Первый выход был в том, чтобы самому признать все написанное допреж того лигатурой с тем, чтобы следующая книга была непременно золотом. С годами это сильное средство ослабевает, потому что новая книга становится старой и попадает тоже в число лигатурных. Но вот что составляет несомненно золотой фонд и я храню его как надежное основание моей деятельности: этот золотой фонд моей литературной деятельности составлен из писем читателей. Вот одно из таких золотых писем, полученных мною.
Письмо красного командира.
Ну вот, дорогой друг, пришло время ответить мне на Ваше письмо. Я не сомневаюсь, что Вы теперь на войне и, может
499
быть, умираете за нашу родину где-нибудь в лазарете Понимаю, что, может быть, Вам теперь не до того, но всякая боль дает своим невольникам отпуск, и тогда вдруг в необычайной красоте, какую в обыкновенной жизни никогда не чувствуешь, встанет родной домик с березками Мне было даже так, что березки эти навстречу мне протягивали веточки и елки шевелили лапами темными. Вспомните в такую минуту своего старого друга, живущего среди родных вам цветов, и, если сами не можете, попросите сестру прочитать вам это письмо Друг мой, я убедился, что то чувство природы, которым оба мы одарены, есть не что иное как чувство родины, такое сильное, искреннее, что его можно выразить в мирное время образами самой же природы или же во время войны
Я испытал неприличие славы во время той германской войны. Тогда все газеты меня уговаривали писать о войне, я боролся, как мог, но трудно было быть [отказываться], я писал, и у меня так плохо выходило, что стыдно было читать. После многих напрасных усилий я решил сам на себе испытать весь ужас войны, сделался военным корреспондентом и направился на фронт в Августовские леса110 под Гродно.
29-30 Июня. Пишу о пережитом в воскресенье в понедельник в 7 утра, когда пришел в свой дом в ожидании печника и впервые начал писать в своем доме. Мои первые слова в своем доме, что свой дом — это несовременно и уводит в прошлое, из которого вышла современная война. Свой дом — это лозунг фашистов, а у нас «свой» значит «наш». Наше «свой» означает земное основание лестницы вечности Да, я вечность чувствую: она есть. Но земная жизнь наша, очень короткая, для того только и существует, чтобы успеть установить лестницу в вечность. Каждому дана возможность срубить лестницу, но только каждый должен срубить ее сам И вот только в этом смысле я называю свой дом: свое собственное начало лестницы, даже просто ступеньки лестницы в наш дом.
Прилетела птичка на подоконник и своими глазенками сверкающе-живыми, своими резкими движениями, перышками, ножками поразила тещу, и она весь день думала о странности
500
такого напряжения жизни во время ужасного губительства на войне человеческой жизни. А что я высказал желание пить чай 1-го сорта, а не второго, то это она приняла за мою шутку.
— Кушай на здоровье’ — говорила мне мать, и, Боже мой’ как я уплетал и какое божественное здоровье получил я. Такое здоровье, что в самой жизни земной нашел жизнь небесную.
Убежден, что человек сам в себе содержит вечность и вся земная жизнь для того существует, чтобы он догадался об этом и сам своими руками построил бы себе на земле лестницу в вечность.
Моя семья за эти дни прониклась патриотизмом, не только Ляля, но даже и теща хотят от немцев бежать. И это становится с каждым днем очевидной необходимостью, потому что с немцем дружить хорошо, если же воевать, то надо его победить. Правда, и нам не сладок большевизм, но у нас в силу даже самой идейной незавершенности открыта дверь к движению духа, а немцы, какими они теперь являются, — эгоизм ограниченности, закрытая труба. Что делать? мы должны победить
Смущает мысль о том, что нашей победой не мы воспользуемся, но это смущение по мере хода войны проходит.
Всех ободряет, что началась вторая неделя войны, а немцы не движутся лавиной, как думали Является надежда.
1 Июля. Весь день с утра до ночи в поисках печного прибора В Сельсовете предлагают купить наш дом, но я это отверг, хотя завтра, может быть, дом этот брошу. Не знаю, где придется спасаться, здесь или в Москве. Терпеливо, честно ориентируюсь на нашу победу, доверяя жажде жить нашего народа. Тыловые же люди, конечно, распределяются по-разному
Государство — «большое хозяйство», семья — малое хозяйство. Россия из кустарно-лично-семейного состояния приведена была выбраться в большое хозяйство (большевики)
501
Поэтому большое хозяйство поглотило целиком малое хозяйство.
Такой быстрый переворот был необходим, чтобы догнать, а догнать и перегнать было необходимо, чтобы защитить идею коммунизма. И так все четверть века мы жили в состоянии мобилизации для войны. Почти четверть века пели: «это будет последний…»111 — и вот этот решительный бой наступил.
У нас нет ничего у себя за душой и все на войне, и если бы оказалось, что и это все не может, если весь человек, вывернутый из себя наружу, не может оборонить себя, тогда прощай Михаил Пришвин со своими птичками и цветочками…
После смерти человек будет тем <зачеркнуто: что он при жизни своей заслужил> к чему он при жизни стремился.
Рожь еще не цветет и легкими колосками своими тянется вверх, каждый колос в росте своем стремится обогнать другой, и все разные, составляют богатое поле. Берегу в себе способность радоваться творчеству жизни и отгоняю всеубивающий вопрос, кому достанется это зерно.
Когда-то смешные стороны немецкого национального характера теперь складываются как ненавистный образ врага. Но я становлюсь на немецкую позицию и представляю себе, как они нас презирают за бедность, беспорядок и грязь. И хочется им «утереть нос».
Чтение Гофмана («Песочный человек»)112 привело меня к психологическому пониманию образа мирового «Колдуна» (как у Гоголя). Я знаю, как он зарождается во мне ночью от обиды за себя, и на эту обиду я навертываю какой-нибудь чистый, незначительный поступок любимого существа и, мало-помалу разрабатывая (лежа большей частью), образ любимый свожу с пьедестала.
Раньше особая
