способность расширения души в соприкосновении с природой выводила меня из ночного состояния души. Теперь это делает Ляля. При утренней встрече с нею все мои сомнения рассеиваются, и в убегающем тумане я узнаю фигуру
502
убегающего моего Колдуна. Этой силой своей удивительной, целебной она победила меня, и в этой силе я познал Бога.
Если даже Кремль — не свое русское творчество, а мавританское, если Достоевский исходит из Гофмана113, то по существу нет ничего своего.
Немецкий эгоизм ограниченности.
Мысль вертится между лесом и Москвой — где бы лучше спастись: в Москве или в лесу. К этому все теперь и сводится.
3 Июля. С некоторым трудом под вой женщин, провожающих военные эшелоны на каждой станции, добрались до Москвы. Единственный признак событий в Москве — это люди с противогазными сумками. Пожалуй, еще сокращенное автомобильное движение.
Сговаривался с Емельяновым об оборонном сценарии.
Речь Сталина вызвала большой подъем патриотизма114, но сказать, действительный это патриотизм или тончайшая подделка его, по совести не могу, хочу, но не могу. Причина этому — утрата общественной искренности в советское время, вследствие чего полный разлад личного и общественного сознания.
Бывало, скажут «копни человека и…», но теперь его ничем не прокопнешь: загадочный двойной человек. Но, может быть, так это и надо? Ну, словом, пережив прошлый год личную войну очень страшную, в этой большой войне я не чувствую себя в зависимости от событий: я как личность не могу ей отдаться вполне. Отчасти это уже и возрастное состояние духа…
Настала жара, и только теперь, в июле, вполне распустилась сирень и расцвели ландыши.
Ночь душная. Москва без огней с высоты моего этажа как темная курящаяся гора пережигаемого угля (угольница). Только наверху синеет пролысинка со звездами, все остальное небо в хмаре и сквозь хмару сияние бесформенного месяца. Ляля, увидев такое небо, сказала: — Сегодня ночью будет тревога. — И
503
не могла уснуть долго, а когда забылась, то вдруг пробудилась и сказала: — Тревога! — Вслед за этим завыла сирена, и в радио голос сказал: — Тревога! — и в дверь ударили кулаком: — Вставайте, тревога!
Мы не спеша вошли в подвал и сидели в нем 1 час, с 2-х до 3-х сонные без всякой тревоги.
4 Июля. В три утра вышли из бомбоубежища, было уже светло.
Приходил N. и говорил мне, что люди у нас заметно изменились к лучшему: всех будто бы объединяет страх за родину. Вот это возвращение к живой, а не наигранной родине и действует на людей так целительно.
Подумав немного, он сказал:
— Это хорошо, что пробудилось чувство родины, это последнее, что отдает «очарованный странник» своему господину.
— А Лесковский. Помните? он даже и в монастырь-то попал на конюшню. Так и тут, кто-то воспользуется слепой патриотической силой, а самого патриота пошлет на конюшню.
Так начался наш спор.
Ляля мучится раздвоением жизни на Москву и Старую Рузу: где собрать лучшие вещи, в Москве или в Старой Рузе, и вообще чего держаться в решительный момент. Если думать о вещах, то ничего нельзя придумать. Надо исходить из того, что сохранить надо жизнь свою и с вещами заранее проститься. Серьезно о сохранении вещей можно думать только тех, без которых нельзя жить: теплой одежды…
Сегодня о Минске ничего не сказали, но было о Березине, что немцы форсируют реку, значит, это было ударом, и Ляля думает: надо базироваться на том, что немцы Москву возьмут…
А есть убеждение тоже и такое, что надо держаться того места, где живешь сам… — А у нас два, что делать? — Надо выжидать, быть спокойными, т. е. «а что особенного?» Все скоро определится: не позднее июля.
504
A Map. Вас. распространяет слух, будто Москву не будут бомбить «из-за того, что в ней много верующих». Ай же! Какая это государственная ошибка, если верующие граждане ждут защиты веры своей у иноземцев!
5 Июля. («Сплошные переживания».)
Отправил в «Правду» «Моему другу на фронт». Встреча с Рыбниковым, Кристи, Раттай и др. Все стали патриотами, пройдя через школу разумной коллективной работы по эвакуации.
Рыбникову дорога Третьяковка, и, укладывая картины с другими художниками, он нажил в себе уверенность и решимость не давать сокровища русской культуры немцам. Откуда это взялось? Чудо! Случилось такое, чего никак нельзя было ожидать: весь народ поднялся.
И ведь это старики. А молодежь поднимают бабьи слезы. Плачьте, женщины! лейте слезы, как можете: ни одна слеза ваша не пропадет даром. Я знаю по себе самому: именно эти слезы рождали во мне мужество. И как? А как дождь, этот небесный плач, поднимает силу земли, так в человеческой душе женские слезы…
14-й день войны. По замыслу Гитлера в 14-й день должно было им взять Москву, а бои на Березине, за 700-800 верст от Москвы… Москва, как и Ленинград, потихоньку эвакуируются, и уверенно никто не скажет, что Москва не будет взята немцами. Но всякий знает, что Россия останется неразбитой страной и без Москвы, а немцы придут в Москву в существе своем разбитыми. Они и теперь разбиты, потому что их расчет был на ненависти к большевикам. В этом они просчитались, и сами информаторы их просчитались, потому что сами не понимали себя.
С русским человеком произошло то же самое чудесное воскресение, как в секте Щетинина: все члены общины вдруг почувствовали, что плен кончен и мучитель Щетинин им больше не нужен115. Так и тут, кончается сектантское воспитание, необходимая государственная школа, и начинается народная жизнь, и каждый, раскланиваясь, благодарит воспитавшего.
505
6 Июля. Благополучно перебрались в Глухово и с благополучием в душе, полученным от преображения Рыбникова, наслаждались грозой. При такой жаре после ландышей прямо зацвели шиповники.
Но ведь с отчаяния идут люди на смерть и, умирая, именно смертью своей создают наше благополучие. Вот почему надо очень бояться этого чувства благополучия для себя и допускать его только… Я допускаю его в свою душу как удивление «чуду». Наверно, и Гитлер именно на этом и сломает себе шею, ведь умнейший его информатор, и не только умнейший, а мы сами в отношении себя не могли предсказать полнейшего переворота. Никто не думал о маскировке, столь идеальной, что истинное состояние вещей скрылось от немецкого глаза. (В микроскопическом виде то же самое я пережил только при гибели РАППа.)
7 Июля. (15-й день войны.)
После грозы и ливня вечернего из тумана развертывается славный летний день. Еще кукует в лесу кукушка. Каждый день, прибавляясь к пройденным от 22-го, ложится в копилку русской победы, всякое замедление для немца смерти подобно. Пораженцами теперь могут быть только люди заинтересованные в своей индивидуальности…
После объявления войны Ляля написала бывшему мужу христианское письмо с осуждением своих земных ошибок и умоляя о прощении. Он же это письмо понял так, что Ляля теперь сознается ему в своей ошибке относительно меня, снисходительно журит за «Фацелию» и до того нисходит, что советует недвусмысленно быть верной, даже если она сделала этот ошибочный шаг.
Казалось бы, потерпев крушение в отношениях с Лялей, этот грешник должен бы осознать свои ошибки как грехи и как христианин раскаяться в них. А он, напротив, грешницей считает Лялю и упорно читает ей христианскую мораль долга и в этом <зачеркнуто: идиотском> упорстве находит самооправдание как христианина. Ляле следовало бы дать ему такой отпор, который не посмел сделать Л. Толстой своему Каренину,
506
именно указать, что такого рода «христианство» имеет корни в <зачеркнуто: пошлейшей мещанской> претензии на родовое господство и прямо противоположно истинному учению Христа. Но Ляля не может этого сделать, потому что по-своему любит его и, жалея оставленного, помимо воли своей сдается ему в плен.
Ляля — это открытый сосуд, наполненный жалостью и готовностью всем делать добро. Ей не хватает крышки для этого сосуда, и вот отчего в него попадает и муха, и бабочка, и червяк, и даже осуществляется древнее наставление: в непокрытых сосудах бес искупается.
8 Июля. (16-й день.)
Сводка благополучия: мы задерживаем противника на Бере-зинском направлении и задерживаем переправу через Днепр.
— Ну, как дела, Иван Федорович?
— Прекрасно, только давайте на карту посмотрим. В сводке говорится, что мы у Березины, и в то же время упоминается Днепр.
Посмотрели и обмерли: где Березина, где Днепр! А по сводке благополучия для глупеньких все хорошо. Это была такая кровная обида, все пошатнулось. Иван Федорович, бывший когда-то заместителем Ленина, сказал:
— Для чего же у нас-то в те годы трудились возле правды…
И он расстроился на весь день. И мне казалось, что свой внутренний враг, с которым я расстался было при грозной опасности, снова вернулся и живет среди нас, прикрываясь патриотическими фразами.
К этому еще Идеи в речи своей говорил о мужественной самообороне русских, но ни одного слова не говорил о возможности нашей победы. Из всего этого стало ясно, что надежда на «чудо» в связи с надеждой отстоять домик свой в Ст. Рузе есть самое легкомысленное и ненадежное состояние духа. Стало ясно, что домик надо бросать и утекать пока в Москву. На дальнейшее открываются разные виды: 1) поселиться недалеко от Москвы и участвовать своими статьями в борьбе. 2) Уехать подальше, на Белую к Уралу, жить охотой и дожидаться конца войны. 3) Устроить там где-нибудь старушку и Лялю, а самому вернуться.
507
Лялю захватила одна мысль удрать подальше, и она ни о чем больше слышать не хочет. Но я ей сегодня в лесу сказал: — Нам с тобой надо очень серьезно подумать, для чего так-то уж очень нам стараться о спасении своей жизни. — Она с этим согласилась, пока мы шли в прохладной тени, а как вышли на солнце, опять повела речь о Белой…
Рожь цветет, какая это богатая рожь, какая сила жизни. После вчерашней грозы согнулся еще пустой колосок, и его ости расположились, как щетинки на спине у ерша, и на каждой остинке блестит множество бриллиантов росы, а под колосом вниз расположились, как подвешенные колокола, скромные цветочки этой ржи.
— Это рай! — воскликнула Ляля, — какой воздух, сколько цветов!
— Цветочки все хорошие, — ответила Феня, — вот только время плохое.
Мы продолжили разговор о рае, что, конечно, рай именно такой, каким он показывается нам на земле во всей доброте, но здесь он только показывается, и вслед за тем все существа его умирают от зла. Наше творчество состоит в борьбе со злом…
Комар сел на руку. Я тронул его, и он упал мертвым. И, подумав, по этому комару я вспомнил о множестве, и в том числе был Маршак.
— Вот кто теперь трепещет! — сказала Ляля.
— Конечно, — ответил я, — но сколько вылетит потом
