По-своему и немцы к тому же стремятся. Англичане же думают, что те и другие фанатики «вечного мира» истребят друг друга. Эта война русских и немцев кует единый народ.

Этот поэт мещанской тишины, строящий победу немцев на том, что у нас во всем беспорядок и безобразие, не может понять того, что именно наше-то безобразие и победит идейно и жизненно безукоризненного немца.

Мой «энтузиазм» и патриотизм чисто шкурного происхождения: я знаю, что компромисс победит, т. е. «демократия», и наша победа будет этапом такой победы демократии.

И такой уж компромисс сам по себе, что он непременно учтет «рабочую ценность» большевизма и фашизма. Словом, никто даром в этой борьбе народов не прольет свою кровь.

N. говорил о том, что отступление может быть продолжено до Урала.

Нам казалось непонятным, почему же это на Малой Бронной нас с Лялей остановил милиционер и потребовал документы. Мы не понимали, и удивленный Раттай стал нас допрашивать:

— А откуда вы шли?

— От Анны Дмитриевны.

— Значит, за ней следят.

— Не думаю. Кстати, мы ее не застали дома.

— А не застав, вы прямо пошли домой?

— Нет, Ляля хотела оставить ей записку, но у нее бумаги не было…

При дальнейшем допросе Раттая оказалось, что я ушел в парк газету читать, а Ляля у прохожих выпрашивала бумаги, я же из парка ее дразнил и при отказе прохожих дать бумагу показывал язык, что потом она писала на улице и пр., и пр.

— Теперь, — сказал Раттай, — я не удивляюсь, что вас остановили.

21 Июля. Казанская. 29-й день страды. Среди всех этих хороших людей, ныне измученных, исстрадавшихся, изолгавшихся, единственным русским, желающим

521

России победы над немцами, оказался латыш доктор Раттай. Я думаю, что патриотизм пришел к нему бюрократическим путем: служба требует честности.

Но… чем это плохо? Разве это не лучше того, кто у холодеющей печи своей особы ждет поражения Сталина и надеется, что немцы подогреют его лежанку. А сколько и таких еще сохранилось, кто в 14-м году вызвал своим патриотизмом большевизм и теперь становится пораженцем против большевиков. Сталин теперь этим людям может сказать, как Христос сказал осуждающим блудницу: — Если кто из вас не грешен в измене родине, пусть первый бросит камень в меня.

Эти новые пораженцы не хотят победы из-за того, что тогда «партия» окончательно восторжествует над <зачеркнуто: Россией> русским народом и его истребит совершенно. А я думаю, что народ идет с партией и когда явится победа, то народ будет тем, чем надлежит ему быть, а не тем, что хотят от него устаревшие интеллигенты. У пораженцев такой расчет, что немцы установят правительство, более соответствующее духу русского народа, чем большевики и евреи, что на смену большевизма явится фашизм. Они забывают, что большевики жали их на вооружение против немцев, а немцы-фашисты будут жать их для войны против Англии.

Я лично думаю, что при победителях большевиках мне ближе православный Бог, чем старый кумир, восстановленный немцами…

Ночью видел во сне цветы, и все, что я делал в жизни, показалось тоже цветами, и я стоял вместе с цветами, и коса ходила по нам, и мы падали без крика и стона: в нас было бессмертие и вечность.

Из Лялиной «школы» лучшее — это ее протест сосредоточенности на собственных чувствах. Я это должен усвоить и не «страдать» от пустяков. Но в дело уходить, а не в чувства.

Утром после тревоги приход Рыбникова. Твердое убеждение, что в Москву немцы никогда не придут, что наша победа

522

фактически уже состоялась, что до осени Москва хорошо защищена от бомбежки, что это возможно лишь сделать с наступлением темных ночей, что Нат. Арк. смело можно оставить в Москве и уехать в Керженец.

Невозможность найти Фадеева и все-таки спокойствие вследствие принятого решения не торопиться и даже съездить в Рузу за вещами.

К вечеру у Чувиляевых провал поездки на Керженец, потому что там в этих хвойных мрачных лесах нет хлеба. Ехать можно только на Каму, куда все едут.

На обратном пути от Чувиляевых пешком по улице Фрунзе услыхали сирену и попали в бомбоубежище, где с Лялей засели надолго. Когда слышались выстрелы из орудий, нам говорили, что это хлопает дверь.

22 Июля. Месяц войны.

В 10 вечера, когда еще было светло, прилетели самолеты врага и сыпали на Москву до 4 утра зажигательные бомбы. Вышли из подвала около четырех, кругом везде были пожары большие и маленькие.

Цел ли наш дом, Нат. Арк., машина? Оказалось, наш дом цел, но одна бомба упала почти возле самой моей машины. Теща, измученная и возмущенная, сказала: — Наши планы провалились! — И сам Рыбников по телефону сказал: — Порядки!

Ходил в «Госиздат» и выяснил, что прилетало 200 самолетов и 17 из них сбито. У Трусова устроил «Стрекозу»118. Имел разговор о том, что Сталин уехал на фронт и наступает «решительный бой». — Все элементы родины, — сказал я, — должны создать эту победу, вот и вера народная: говорят, на какой-то площади было допущено всенародное молебствие о победе. -Вот вздор! — Вера вздор? — Да, кто верит, какие-то старухи. — А как же Толстой, Достоевский, и Горький чему-то верил. — А… а… вы про это… — Он смутился и обнажил ту же самую нечувствительность к религии и вере, как, бывало, Лева.

523

В поисках Фадеева звонил к Еголину и, наконец, нашел, в 6 ч. он назначил мне свидание на дому. Денег не дают, и никто ничего сделать для кого-нибудь не хочет, а все будто бы сделает Фадеев. Какой-то Черкасов из Алма-Аты советует уехать туда.

Дома Ляля в восторге от эвакуации в Алма-Ату. У нее повышенное настроение и по внешности радостное, но это все ueber die Kraft*.

В 6 ч. был у Фадеева. Он предлагает выступить на немецком языке по радио и по секрету сказал, что пожилых заслуженных людей, вроде Нестерова, Москвина, Качалова и др., хотят эвакуировать особым порядком и что я тоже могу с ними…

На мои слова о том, что при спасении родины должен наступить перелом в литературе, должно вместо казенного отношения выступить сердечное свидетельство, да, литература, не как в «Правде», а как сердечное свидетельство.

На этот намек об участии граждан 2-го разряда вроде меня он ответил, что кому надо — и так поймут нашу информацию, и вообще что обойдемся без этого: весь народ хочет победы.

— Сталин уехал, — сказал я, — на днях поведет наступление и все решится: положение Гитлера тяжкое. Мы должны крепко нажать, и немец отступит.

— Мы этого все желаем, — ответил Фадеев, — но ведь делается не всегда по нашему желанию, вот напр., Япония может выступить.

Одним словом, я убедился, что даже каких-нибудь признаков ориентации на мнение «граждан 2-го разряда» не имеется, что если победа, то это будет победа только большевиков. Мы расстались сухо и вовсе даже и не желая понимать друг друга.

В метро после Фадеева (7 ч. 30 м.) объявили тревогу, и я провел час (до отбоя в 81/2 ч.) и в поисках места на рельсе прошел под землей от ст. Дзержинская до Кировской. Духота, масса людей в подземелье… чужих людей с общей участью <зачеркнуто: страх>

* ueber die Kraft (нем.) — через силу.

524

Пришел домой, застал Птицына, который вместе с Лялей старался вкрутить меня в спор о немцах и большевиках. Повторяя про себя заклинание, я вышел из спора благополучно и сказал: — К сожалению, я настолько несовершенный политик и моралист, что немцев и большевиков судить отказываюсь — это Бог рассудит, мне же лично будет легче устроить своих близких людей, если победят большевики. И потому я желаю, чтобы немцев поскорее отогнали.

Не успел я докончить фразу, как загудели сирены, и мы очутились в кочегарке, потому что убежища были переполнены. Началось светопреставление, перед которым вчерашнее было игрушкой. Понимаю, что борьба с самолетами возможна лишь посредством прорыва самого фронта враг[ом] и уничтожения аэродромов. И вот близко, вот наступает день, два, может быть, неделя, две, в которые все решится. Евгений (Птицын) в безумии своем восклицает: «Ужо тебе!»119 — но Медный Всадник (Фадеев) уверяет, что при управлении массами самое слово должно быть механизировано… И очень получается яркая картина при сопоставлении Птицына с Фадеевым.

— Ты знаешь, Ляля, — сказал я, — чего мне стоило не ввязаться в этот спор с Птицыным…

23 Июля. 31-й день войны.

В 1/г 4-го вышли из кочегарки, вокруг Москвы кольцом горели пригороды, медленно опускались аэростаты воздушного заграждения. Всю ночь Ляля праздновала труса и не спала, но когда вернулись, захрапела. Надо скорее их куда-нибудь увезти.

Появился некий Черкасов, по происхождению грек, молодой человек 28 лет. Я его встретил в Госиздате, когда говорил с Фадеевым по телефону, разговорились. Теперь хотим ехать с ним на Белую на моей машине, а вещи отправить по ж.-д.

В 6 ½ в. «тревога». Давка из-за ключа (ключ от входа в газоубежище пропал). Устроились где-то под лестницей: <зачеркнуто: полубезумные> расстроенные от утомления и нервного расстройства А. Н. Раттай с Нат. Арк. и тоже Ляля… Если так

525

еще неделя, и все мы пропали. Надо куда-то укрыть Нат. Арк. с Лялей, а самому соединиться с греком и делать дело.

А когда там у члена ЦК зашел разговор о переезде в Красноярск, то это убежденный коммунист отсоветовал: — А если Япония? — Позвольте, — сказал я, — мы же разобьем, немцы отступят, и Япония не выступит. — Мы все так думаем, но если… разве можно связывать свою личную судьбу с военным счастьем…

А тут предлагают выступить перед Германией по радио…

А тут Рузвельт говорит, что опасность для Америки никогда не бывала так велика: это значит, что там не так-то верят нашей близкой победе.

А там Япония нависла и ждет, как морской рак ждет, когда крупная рыба акула зацепится на крючке перемета и тогда можно ей живой выесть глаза.

А там советский Евгений, обездоленный большевиками, включает свою личность в центр моральной системы и, не смиряясь, на кресте своем грозится: — Ужо тебе!

А там, утекая в дебри лесные, еврейки с младенцами в руках твердят, что Союз ССР не есть Россия, а многонациональное государство (сам слышал).

А там…

Около 7 вечера нас опять бросили в подвалы, около 8 в. выпустили, мы поужинали и в ½ 10-го снова одурелые, в жаре, в грязи сидим бессмысленно до утра…

24 Июля. 32-й день.

Как будто бомбежек было меньше, зато свои так палили, что невозможно было задремать. По лесенке я выбрался из бомбоубежища и попал в рабочие комнаты бюро по охране авторских прав. Там взял счеты