умрет и умрет.
Да так и все в этой религии страдающего Бога: страдание неизбежно, следовательно, нечего распускать слюни в борьбе со смертью. И так же точно, как с жалостью, расправляется христианин с непосредственным поэтическим чувством: он просто не может чувствовать непосредственную радость бытия, все бытие для него отравлено зрелищем смерти, и радость земную он может принимать только в свете божественной вечности, не безотносительно, как мы, художники, а в отношении к Богу.
Мне нужно сейчас начать писать такую вещь, в которую современные события входили бы как жизненная иллюстрация. Так Олег расправился со своей любовью, когда писал «Остров Достоверности». Трагедия была в том, что он, отдавая любовь свою в жертву сознания, отдал себя самого и бедную Лялю на распятие. Тут его демон и соблазнил его. Ляля права, когда говорит, что я спас ее: из-за Олега она пала, а я поднял ее, и она стала жить, «как все хорошие люди». Мое же чувство целебным является для нее, потому что в нем нет, как у Олега, разделения -оно едино (земля и небо).
2 Августа. 42-й день.
По ромашке «любит — не любит» узнали, как война кончится, и какой-то прорицатель сказал, что все кончится в 42-й день.
Ильин день. Еще землянику берут, и черника поспела. Перепела кричат в поспевающей ржи. Вышли из овса все васильки. Косят траву везде. Возы сена везут по дороге. Очень сухо, -страшная пыль. Стало прохладно и ясно, купаться больше не хочется.
Из московских наблюдений. Три дня осторожно разбирали кирпичи разрушенного дома над бомбоубежищем. Тут где-то в толпе таился и Евгений, тот самый неумирающий Евгений, которого Пушкин изобразил в «Медном Всаднике». Три дня проезжая этим местом, я отрывался от руля, озираясь на страшное место: десятки людей, осторожно работая, разбирали кирпичи
533
над похороненными людьми. Каждый из нас, внутренне содрогаясь, возмущался медленностью работы: третий день! А на четвертый день, оглянувшись туда, мы увидели забор из фанеры, и по забору безумный Евгений стучал кулаком.
— Ужо тебе! — повторяли мы про себя, как Евгений в «Медном всаднике».
И тут же искали виновника, на кого хотелось бросить эти слова. Мы не были так просты, чтобы все отнести к Гитлеру. Нет, дело было не в Гитлере, а в идее чьей-то, падающей на людей гораздо ужасней, чем фугасная бомба. Идея эта рождалась из суеверного представления о возможности героическим действием изменить и уничтожить злую необходимость человеческого неблагополучия.
Ужасная идея «большой войны» заключалась в том, чтобы миллионами истраченных жизней современных людей создать вечное благополучие будущих людей всего мира… Ужасная идея рождалась не как рождается вся жизнь на земле, в муках, а выходила из спокойного вычисления Среднего посредством арифметической пропорции: среднего несуществующего, которое должно существовать. В этом Должном, выведенном арифметически, и состояла ужасная идея, собравшая над городами самолеты, нагруженные зажигательными и фугасными бомбами.
…А Евгений, который стучал кулаком по фанерному забору и грозил кому-то: «Ужо тебе!» — это была живая личность человека, пропущенная при арифметическом вычислении Должного. Безумец грозил безликому математику Цивилизации, а Пушкин заключал: «Да умирится же с тобой и покоренная стихия». Стихия умирится, но Мысль? Никогда! Пусть вся стихия, пусть все благополучное человечество, но сокровенная личность будет в себе вечно наращивать «Не мир, но меч» и какой-то подзаборный скиталец твердить свою подзаборную молитву120: — Господи, помоги все понять, ничего не забыть и ничего не простить!
Друг мой! больше, больше укрепляйся в силе родственного внимания, обращенного к тварям земным, вглядывайся в каждую мелочь отдельно и различай одну от другой, узнавая
534
личности в каждом мельчайшем даже живом существе, выводи из общего, показывай, собирай миллионы их и весь этот великий Собор живых выводи на борьбу против Среднего Должного. Не думай долго, смотри внутренним глазом и открывай.
Вот перед окном моим спеют зернышки в травках и гнутся стебли под тяжестью клюющих семена растений маленьких птиц. Вот прилетели красивые разноцветные щеголеватые щеглы на стойкие стебли каких-то малиновых цветов, распределенных между частыми головками клевера…
Вчера вместе с Лялей напали на унылую тещу и требовали от нее бодрости. Она защищалась от нас тем, что больна от рождения и веселиться не может: болезнь ее будто бы непобедима. Выходило, что сытый голодного не разумеет, а здоровые больного…
3 Августа. День 43-й.
Много есть цветов и птичек, названия которых мне вовсе неизвестны. Но я их всех видел и всех знаю. Так и с людьми тоже, имена им Господи веси, а их самих я знаю, и вы их знаете, так что я буду вам их только показывать, и вы будете их узнавать, а имена им мы будем приклеивать по ходу рассказа.
Не жалко мне было бросить свой домик в Старой Рузе и свою прекрасную квартиру в Лаврушинском. Стал сегодня бриться и увидел впервые, что кожа на моей шее за эти дни начала морщиться, как у стариков. С некоторым страхом я этого ожидал раньше, но теперь мне было не жалко: пусть дом, квартира, пусть шея, пусть все тело, пусть самая жизнь, — не жалко и этого!
Когда нива поспела и колосья согнулись от тяжести зерен, -не верьте колосу, что высоко над нивой стоит: этот колос пустой.
Рожь спеет вместе с малиной. Нынче рожь запоздала, и малина тоже: Ильин день прошел, а все еще она зеленая.
535
Подружились два жеребенка от разных кобыл и не бегут каждый за своим возом, а в сторонке от матерей всегда рядышком. За то, что они всегда вместе, их прозвали почему-то «панки»…
У нее любовь никак не соединяется со свободой и радостью, ее любовь ближе к службе и долгу и вообще уходу за ближним, внутренне радостному деланию для него… пока мать жива, она будет ее любить.
Характерная черта русского народа: очень быстрое, легкомысленнейшее самоуспокоение. Вот уже теперь все бабы на базаре говорят, что в Москве стало легче (Громов прилетел), что вообще война скоро кончится.
Сегодня по пути на базар Ляля, несколько огорченная матерью, легко раздражилась и между прочим сказала мне: — А может быть, если ты будешь показывать такой характер, после войны я уйду от тебя. — И уходи хоть сейчас! — резко ответил я, отдал ей корзину и ушел в лес.
Впервые с нашей встречи я поставил перед собою вопрос: -А если и вправду нам придется разойтись? — С этим мучительным вопросом я завернул на лесную полянку с березами, молодыми соснами, можжевельником в высокой цветущей росистой траве и спросил их: — А если Ляля оставит меня, вы не оставите? — И как бы в ответ прилетела большая оранжевая с черными крапинками бабочка, и я почувствовал в душе своей ответ, — что они все со мною, что если я лишусь своего счастья, то мне, значит, надо только сделать усилие подняться выше этого счастья. И мне представилось, что Ляля живет отдельно и я хожу, читаю свою Песню Песней и нет никакой перемены… Мне стало очень спокойно на душе, и сразу стало ясно решение попросить у нее прощения за невольную резкость. В самом деле, не я ли много раз ей высказывал готовность свою ни в чем не упрекать ее, если она меня оставит, и всегда чувствовать благодарность за время, проведенное с нею. Если же она будет сожалеть о сказанных ею словах, я отвечу ей, что слова эти принесли свою пользу, что я впервые представил себя в разлуке
536
с нею и убедился, что могу, если надо будет, перенести и эту ступень моего нравственного испытания.
— Если бы ты, — сказала она, — не мог бы в этой истории с моим «уходом» стать выше «лукавого», я бы и не пошла за тобой.
А я хорошо помню, как в борьбе с «лукавым» в далекие времена победил его, поставив на место своей утраты мою любовь (писательство). Я тогда еще умел это делать, и Ляля единственная женщина, которая могла это понять, оценить и наградить.
В этом свете самопризнания я больше и больше утверждаюсь в оправдывающей меня необходимости покинуть свою семью. Как мучительно было оторваться, но я должен был это сделать. И это их вина в том, что они не могли и не захотели понять меня и простить. Не могли или не хотели? все равно виноваты, если и не могли, потому что человек, если при сознании делает зло, -отвечает за него много, но если и без сознания делает злое, то отвечает за него тоже в порядке природной борьбы.
Одна из сущностей Ляли — это что она не может быть ничьей женой и то же самое не может подчиниться вполне церковному обряду. Для того и другого необходимо, как ей кажется, подчинить свое высшее постороннему низшему. Если принять во внимание, что в состав ее сознания «высшего» непременно входит и поэтическое чувство, то чем же оборониться ей’от обвинения в люциферианстве или в разделении ею принципов секты гнушающихся браком?
Ответом на это может быть наша действительная жизнь и наша деятельность, утверждающая, что мы горды на извне (не мир, но меч) и смиренны внутри, что внутреннее величайшее смирение извне может казаться величайшей гордостью.
4 Августа. 43-й день.
Босиком в лес ходили с Лялей и говорили о невозможности для нас как обычных норм церковного брака, так и вообще бытовой церковности.
Вечером Марина пробовала обворожить директора «МТС»и достать бензину.
537
5 Августа. 44 дня (I ½ месяца).
С утра бродил в лесу и думал: — А кто ты такой человек, имеющий право во время войны бродить без троп в лесу, присаживаться на пни и задумываться?
Любовь — это ритм размножения, бежит автомобиль и гудит, так род человеческий звучит любовью.
Но рождение и рост личности тоже сопровождается ритмом, который почему-то называется тем же словом «любовь».
— Почему это? — спросил я Лялю.
— Потому что одно предшествовало другому, та родовая любовь Ветхого Завета и личная Нового Завета.
А я думаю, так было во все времена и обе жизненные силы -сила рода и сила личности — имеют в основе одну и ту же силу, любовь.
5 Августа. 44 дня.
Достали в МТС бензину и собрались ехать за вещами. Но из Москвы приехал инженер и рассказывал, что там люди не спят, что надо за счастье считать огромное быть в тишине, а не стремиться в огонь за вещами. Послушались инженера и ввиду того, что Дмитриева нет и, значит, бензин на обратное возвращение не гарантирован, что, значит, можно застрять в Москве, решили подождать Дмитриева и послать ему телеграмму.
Повар доставил колхозу 1000 пудов сена и гарантировал себе колхозный паек. Он говорит, что
