мира с немцами. Тут все непонятно, и никакие догадки невозможны. Было бы очень тяжело жить так, если бы не уверенность в близком разрешении загадки.

Петя сказал, что некое обличие общества и государства держится сейчас остатками сил перегруженных работой людей, что как только эти люди после войны станут свободными, вот тогда-то мы и увидим, что у нас действительно нет ничего. -Вот я, — сказал он, — работал по 18 ч. в день, и вдруг ты меня освободил: и вдруг я почувствовал себя никуда не годным, как будто все вокруг меня развалилось и я ничего не могу и ничего не хочу.

Может быть, то непонятное исходит именно из этого «ада»? Может быть, поддержка упрека о 2-м фронте направляется туда в оправдание бедствий?

Наши победы — это сверх сил.

30 Августа. Ляля как только глаза продерет и сейчас же с вопросом: какой у тебя план?

— Идем к Гусакову, — ответил я.

И мы направляемся с утра в район просить материалов для гаража, стекол для квартиры. Всем этим ведает Гусаков.

559

Живу в Москве уже две недели, не видел ни одного человека, и странно! видеть не хочется. И чувствуешь, что, если и встретишь кого, ничего не узнаешь от него хорошего.

Это вечно сопровождающее меня жизнеощущение какой-то своей несерьезности, — ни слава, ни заслуги, ни ордена и ни годы не избавляют меня от какого-то живущего в сердцевине души моей шалуна. И в то же время, когда с умом вглядываюсь в людей, то в каждом выдающемся человеке вижу такого же шалуна, а те совершенно серьезные люди, перед которыми стыдно за шалуна, решительно все эти хорошие — люди ограниченные какой-нибудь нормой (шалун Гоголя и о. Матвей, Толстого и Чертков). Но больше! и настоящие святые, даже как пр. Серафим, ничем не ограничены и свободны совершенно в Боге.

Взятие Таганрога. Когда стали спускаться вниз, началась пальба, а когда спустились, кончилась: это был салют Москвы124.

У Р-их. Мать игуменья ([подчинение] и сублимация). Результат сублимации: полная связанность нравственная. И Ляля как блудница. Ж. — очень страстная, но не очень умная. И какое положение мужа, когда жена в нравственном подчинении другого…

Я обрисовал необходимость художника быть перед Богом самим собой как единственному (монах).

31 Августа. Приедет в полдень Петя ремонтировать машину. Сходить к Треневу или Никулину по поводу стекла. Вопрос о грузовике. Вопрос о переезде в Москву Нат. Арк. и перевозке вещей.

<Приписка: «Детгиз».>

Вчера, спускаясь с 6-го этажа, мы, не зная о Таганроге, услыхали пушечный выстрел и подумали о нападении, и когда я первый отворил дверь, Ляля удержала меня: «выйдем вместе, пусть вместе убьет». Выйдя на двор, узнали о радости взятия

560

Таганрога и были по-своему тоже несколько обрадованы. Но через несколько шагов по улице увидели бледного молодого человека с повязкой на глазах, его вела девушка.

— И сколько таких! — подумали мы, и наивная радость о победе от нас отошла. И мы стали думать о радости чистой, без лица и изнанки.

В церкви. Под Успенье во всенощной прикладывались люди к большой иконе Успенья Божией Матери. А подальше от этой иконы висела какая-то маленькая, и, приложившись к большой, многие потом прикладывались к маленькой. — Это какая же икона? — спросила Ляля. — Введенье во храм Божией Матери: это Успенье, а то Введенье. — Какая маленькая икона! -сказала Ляля. — Так ведь, — ответила старушка, — ведь и Божия Матерь тогда была маленькая, может быть, всего по третьему годочку. — Рассказав это, Ляля заметила: — Вот вера чистая, как слезинка.

Но… вот вопрос: а если ум у тебя, то ты ведь должен этому уму, данному тебе от Бога, ты должен уплатить по счету. Можешь? плати и береги свою веру, или садись в долговую тюрьму. Вот Ж. и ей подобные и сидят в тюрьме. Для нее Ляля — это блудница. А Ляля о Ж.: «у нее не хватило ума, она ограничена». И тогда все переносится к суду над старцем: какое право имел он связать ум Ж.? поработить.

И дальше все распространяется на личность и массы.

Никто не имеет права вязать волю другого, или, напротив, всякий верующий должен вязать волю маловерного? И единственный ли это путь, быть овцой или пастырем.

Для овцы и пастыря это единственный, но есть, например, такое существо, как козел: овца глупая, а козел умный, овцу надо гнать, а козел идет, не думая ни об овцах, ни о пастыре: он идет сам по себе, и умный пастырь, облегчая себе труд, ставит козла впереди стада: козел идет сам по себе правильно, а за ним идут овцы. Так вот это и есть наше положение в церкви: мы, художники, ни овцы, ни пастыри, мы, как козлы, идем сами по себе, а за нами без всякого нашего старания идут овцы. Мы — козлы… нам нет дела ни до овец, ни до пастырей, а дорога наша одна.

561

Позавчера весь день шел мелкий дождь. Я ожидал перевязки перед комнатой № 29. В узкое щелевое окно от желтых стен тускло отсвечивало в полутемный коридор.

Меня перенесло в Петербург в осень 1902 года, на Пушкинскую в номер паршивой гостиницы. Я тогда с утра до ночи околачивал пороги Министерства Земледелия, пытаясь достать себе командировку в Данию для изучения молочной кооперации. Я понимал и в кооперации и в коровьем деле столько же, сколько и теперь. А в Данию хотел попасть, потому что узнал, что Она поехала в Данию. Я сходил с ума и напрягал все силы, чтобы это не заметили. И успел: после месячных хлопот я добился командировки в Данию. И когда добился, получил от нее письмо, в котором она намекала, что я с ума сошел и что если я действительно приеду в Данию, то она мне сделает что-то очень скверное. Это письмо сразило меня, я не поехал в Данию, бросил Петербург и… опустился на дно русской жизни. С тех пор так и жил до встречи с Лялей в 1940 г.: жил 41 год, чтобы опять бросить себя на счастье, бросил — и в этот раз все получил.

Вернувшись с перевязки, я стал рассказывать Ляле о Дании, она слушала, обрывая меня словами:

— Не говори, зачем мучиться, ведь я же с тобой.

И в заключение мы оба сказали вместе, что душевные страдания от любви все-таки труднее всего на свете.

Читаю Бунина и узнаю в тонком письме его тот же самый порок, которым и сам страдал некоторое время: этот порок состоит в особом эстетизме, похожем на любовь, о которой говорят, что если бы он (или она) любил ее меньше, так и она (или он) любили бы: какая-то сверх-любовь и какая-то сверх-поэзия. Эта любовь трудно любится, эта поэзия трудно читается.

Письмо Бунина изящное, но несвободное.

1 Сентября. Вчера опять и дважды праздновали, первый раз еще засветло взятие Ельни, второй в темноте — Глухова и других городов.

Пришел наконец основной московский житель и ввел нас в курс политики. Он говорил, что до зимы мы, вероятно, освободим

562

Донбасс, а зимой пойдем за Днепр, что в случае катастрофы у немцев союзники, конечно, не обрадуются нашим успехам, что после войны наше военное государство станет против Америки в союзе с пораженными странами, с Германией, Францией, Польшей и западными славянами, и будем готовить новую войну лет через 15.

Становятся понятными мрачные народные настроения и неверие в победу в смысле возвращения хорошей жизни. В то же время понятно, почему с этими настроениями внешне смыкается и агитация правительства нашего в народе: правительство агитирует против оптимизма, связанного с победой союзников (Америки), т. е. против благополучия нашего через Америку, а обывателям этого хочется.

Делаю заключение свое. Мне думается, что мы вступаем в то же соотношение с миром, в каком была Германия в начале войны: все возьму (Германия) и все куплю (Америка)125. Теперь же и мы, голодные, побеждая, начинаем этот круг «все возьму» против «все куплю». Естественно, что в этих условиях возникает мысль о смычке с Германией, и значит, германская идея насильной переделки мира приходит к нам, как от нее же пришел нам социализм, и продолжается нами…

N. говорил: — До чего живуче в обывателе умонастроение, связанное с верой в законы морального развития людей к лучшему. Никак не хотят, имея факты перед глазами, думать о том, что законов этих не существует, что мы вовсе не движемся к лучшему, что никакой воли народной не существует, что народы попадают во власть случаев и личностей, что и ты сам живешь нисколько не более обеспеченным, чем любая птичка, вечно вертящая в страхе от нападения головку свою в разные стороны.

В Европе считают, что немцы, если оставаться в пределах разума, разбили Россию и вполне выполнили свою стратегическую задачу, но что Россия им все-таки не далась и что это надо понимать как «чудо». А нам, русским, так понятно это чудо. Оно состоит в том факте, что выдумать машину трудно, а пользоваться ею слишком даже легко.

563

Пример — фотоаппарат Лейка: нужно было пережить несколько сот лет фотографического опыта, чтобы выдумать Лейку, а у нас сделали Фэд по образцу Лейки в несколько месяцев, и еще наглядней пример ребенка, нажатием кнопки взрывающего гору. А к этому прибавить, [что] «чудо» случилось оттого, что человеческая капля, называемая личностью, в этом механизме под давлением других капель слилась, как вода, и масса человеческая действует покорно и сильно, как в гидравлических сооружениях вода. Коммунизм и есть распространение законов механики на человеческое общество. Немцы эту силу применяют в военном деле, но и то, наверно, с чем-нибудь в человеке считаются. А тут ребенок, взрывающий гору, ни с чем не считается, — вот и все «чудо».

Так является один из планов «Падуна»: река Выг, дикая, порожистая, заключается в машины, и ребенок, поворачивая ручкой, может управлять водопадом. Согласно с этим механизмом и люди организуются, вживаются в создаваемые участки и под предлогом коммунизма становятся механизмом.

2 Сентября. Война стала похожа на весы, одна чаша — мы, другая — союзники наши: чем наше наступление выше, тем ниже чаша союзников. Так что у нас весы, а немцы теперь на стрелку поглядывают.

То, что раньше мы понимали в народе отдаленной причиной, определяющей действия правительств, теперь никто об этом не скажет, что причина эта в народе. Но нельзя тоже назвать, как иные говорят, эту причину «шайкой»: действия «шайки» тоже определяются чем-то, но только не народом.

Определяющая сила этой войны находится в точке встречи всех сил истории народов всего